Фантастика способна говорить о вечных истинах

В советские годы в научной и не особенно научной фантастике видели своего рода отдушину, сейчас, может быть, способ психологической разрядки… Однако под пестрой обложкой фантастического романа можно порой найти и яркие образы, и нетривиальные мысли, и серьезные мировоззренческие вопросы, и попытки ответа на них. О возможностях и рисках фантастического жанра мы беседуем с Виталием Капланом, писателем-фантастом и литературным критиком, редактором отдела культуры журнала «Фома».

— Церковь с большим недоверием относится к области фантазии, к играм воображения, поэтому некоторые православные христиане полагают, что увлечение фантастикой несовместимо с христианским благочестием. Как Вы считаете, есть ли во мнениях подобного рода зерно истины? Вы сами и христианин, и писатель-фантаст. Значит, Вы считаете, что увлечение фантастикой не всегда связано с грехом?

— В такой постановке вопроса скрыта подмена понятий. Церковь действительно, исходя из духовного опыта множества поколений, отрицательно относится к игре воображения, к мечте. Но в какой ситуации? Всё это говорится применительно к подвижникам, аскетам, ведущим напряженную духовную жизнь. Вот тут действительно есть серьезный риск возомнить о себе, возмечтать, будто тебе открыты величайшие тайны, будто ты стяжал святость, будто с тобой говорят Ангелы, а то и непосредственно Господь. Воображать такое, мечтать о таком — это называется «прелесть», это симптом неправильного духовного делания.

Но те же самые слова «воображение», «мечта», «фантазия» имеют, особенно в современном мире, совсем другое значение, не предполагающее претензии на какую-либо духовную исключительность. Вредна ли такая «посюсторонняя» фантазия для обычного мирянина (да и клирика)? Когда как. Она может быть вредна, если отрывает его от реальной жизни, если игра воображения становится для него важнее, чем его ближние и обязанности по отношению к ним, чем его работа, чем все те человеческие связи, которые есть у каждого из нас. Но может быть и совсем иначе, когда фантазия развивает ум, помогает более глубоко и многогранно воспринимать жизнь, помогает человеку лучше пройти свое жизненное поприще.

Кроме того, не будем забывать, что способность к игре воображения, к фантазии органически присуща любому человеку. Это не какие-то «излишества» и «перегибы», не последствия испорченности человеческой природы, а естественное проявление дара творчества. Дар же творчества — это одна из граней образа Божия в человеке. Поэтому стремление «ампутировать» христианину фантазию, какое подчас демонстрируют неумеренные и не очень умные ревнители, фактически означает отказ от божественного дара. Сразу вспоминается евангельская притча о талантах…

Да, я считаю, что увлечение фантастикой вовсе не обязательно связано с грехом. Такое увлечение (как и абсолютно любое увлечение, будь то вышивание гладью, футбол, фотографирование котиков) предполагает некоторые риски, но риски эти не фатальны, не стоит преувеличивать их масштаб. В жизни современного человека есть гораздо более серьезные духовные опасности.

— Фантастика, и зарубежная, и русскоязычная, охотно обращается к религиозной сфере. Часто такое обращение носит кощунственный характер, как в книгах Дэна Брауна. Но иногда в литературе такого рода, например в творчестве Рэя Брэдбери, Дж. Р. Толкина или, если взять современную фантастику, Марины и Сергея Дяченко, Сергея Лукьяненко, Елены Хаецкой, можно увидеть искренние попытки ответить на религиозные по своей природе вопросы. Где, на Ваш взгляд, пролегает граница, за которой творческий поиск становится кощунственным?

— Мне кажется, всё дело в мотивации такого творческого поиска. Когда писатель искренне стремится высказать что-то очень важное для себя, а главное, что-то понять в жизни, то использование религиозной темы может оказаться неудачным, неглубоким, но вряд ли оно окажется именно кощунственным. А вот когда писателем двигает гордыня, желание продемонстрировать читателям свою интеллектуальную «крутизну», тогда при обращении к религиозной теме кощунство становится весьма вероятным.

Не всегда кощунство — это намеренное желание оскорбить верующих людей, но всегда — проявление гордыни, высокомерия, презрения к «недочеловекам», каковыми атеисты подчас считают верующих (не все атеисты таковы, разумеется). В общем, там, где автор предельно серьезен при обращении к религиозной теме, где он стремится не постебаться, а говорить о высших смыслах бытия, кощунства не будет. Повторю: отсутствие кощунства не означает, будто автор познал Истину и адекватно преподнес ее читателям. Автор может ошибаться, искать истину не там, воевать с ветряными мельницами, копать неглубоко — всё это бывает сплошь и рядом. И да, какие-то моменты его творчества могут огорчать верующих людей. Но никакого кощунства при этом не будет.

— А что бы Вы могли сказать о самоцензуре? Какие рамки должны сдерживать фантазию, если писатель считает себя христианином?

— Самоцензура свойственна любому писателю, неважно, пишет ли он фантастику или реалистическую прозу. Что означает «самоцензура»? Это выбор между разными вариантами построения текста. Можно повернуть сюжет сюда, а можно — туда. Можно придать герою такие черты, а можно — этакие. В процессе обдумывания и написания книги писателю постоянно приходится определяться, принимать какие-то решения. Он при этом руководствуется разными соображениями — как творческими, так и прагматическими. Например, он может понимать, что какие-то моменты могут не понравиться издателю, и тут уж надо определиться с приоритетами. Если говорить о фантастике, то большинство современных издателей очень не любит медленное развитие сюжета, обилие диалогов и внутренних монологов. Им экшен подавай, драйв. И если писатель пишет не в стол, если он хочет, чтобы книга была издана, то ему приходится искать какие-то компромиссные решения. Вот вам и пример самоцензуры.

Но самоцензура может быть продиктована и иными соображениями — этическими, духовными. У писателя в голове может случиться конфликт между творческими устремлениями, требующими отразить какие-то моменты в тексте, и его нравственными принципами, которым такие моменты не соответствуют. Например, по всем художественным соображениям при написании какого-то диалога следовало бы использовать нецензурную лексику — это органично вписалось бы в ситуацию, соответствовало бы психологии героев, создало бы ощущение достоверности, а нравственное чувство автора не позволяет употребить такие слова.

И, конечно, если писатель — христианин, то он в процессе написания книг должен думать о том, как его слово отзовется, должен понимать свою ответственность перед читателями. Должен помнить слова одной из ежедневных наших утренних молитв: «Помилуй, Господи, их же аз безумием моим соблазних и от пути спасительного отвратих, к делом злым и неподобным приведох». Тут, правда, есть и другая крайность — настолько испугаться повредить кому-то своим творчеством, что вообще перестать писать. Надо помнить, что не в нашей, человеческой власти точно знать последствия своих действий, что мы, писатели, не можем отвечать за то, что творится в голове у каждого нашего читателя. Где же выход? Писать, как пишется, но при этом прислушиваться к голосу совести. Это и будет наилучшим вариантом самоцензуры.

— Как Вы относитесь к такому направлению, как «православная фантастика», например к творчеству Юлии Вознесенской? Плодотворно ли, на Ваш взгляд, говорить о сокровенных истинах Церкви, используя язык фантастических допущений?

— Я никогда не называю себя православным фантастом, православным писателем. Это как человек я православный христианин, а к писательству (равно как и к иным профессиям) такие прилагательные добавлять не стоит. Если писатель — христианин, то и в его творчестве вера неизбежно проявится. Но вот выделять творчество верующих людей в какое-то отдельное литературное направление — занятие, на мой взгляд, бесплодное.

Что касается творчества Юлии Вознесенской, то я не читал ее фантастические вещи. Реалистические читал, и мне они нравятся. О фантастике же ее ничего сказать не могу, а пересказывать чужие мнения считаю неправильным.

Плодотворно ли говорить о сокровенных истинах, используя язык фантастических допущений? Вполне, может быть, и плодотворно. Вопрос в том, насколько писателю хватит ума, таланта и такта говорить об этих истинах. Проблема именно в этом, а не в выборе метода — реализм или фантастика. Мы знаем немало вполне реалистических произведений о сокровенных истинах Церкви, и цена таким произведениям — копейка в базарный день. Слащавая профанация, лишь отталкивающая нецерковных читателей и ничего полезного не говорящая читателям церковным. Это что, априори лучше, чем фантастика?

— Фантастика и фэнтези, безусловно, обладают определенным обаянием для современного читателя, в том числе и для верующего. Почему, на Ваш взгляд, современный человек, даже зная Истину, стремится увидеть ее отражение в зеркале фантазии?

— Причина, на мой взгляд, в том, что знать Истину можно по-разному. Можно знать ее в том смысле, что прочитать Священное Писание, прочитать святоотеческие труды, современную богословскую литературу — и вложить тем самым в свой мозг некий массив информации. Но это будет чисто теоретическое, оторванное от жизни знание. Такое же знание, как знание таблицы неопределенных интегралов или названия всех рек Южной Америки.

А можно знать Истину опытно, в своем сердце. В предельном случае это уже путь святости. И святому, пребывающему в непосредственном общении с Господом, с Пресвятой Богородицей, со святыми и Ангелами, наверное, вовсе не нужна ни фантастика, ни реалистическая литература.

Но большинство людей находится посередине. До святости им как до Луны, однако им хочется не просто умом усвоить истины веры, но почувствовать их внутри себя. Как этого добиться? Разумеется, Церковь предлагает такой способ — это деятельная любовь, совмещенная с регулярным участием в богослужебной жизни, с принятием Святых Таин. Но, опять же, не всякий верующий человек идет таким путем. Верующих у нас на порядок больше, чем воцерковленных.

И тогда потребность в эмоциональном восприятии Истины может реализоваться в чтении. Причем вовсе не обязательно именно фантастики. Огромной популярностью в околоцерковной среде пользуются вполне реалистические художественные произведения православной тематики.

Фантастику здесь можно выделить лишь потому, что в силу своего метода она способна говорить о вечных истинах, помещая такой разговор в неожиданные декорации и тем самым дополнительно захватывая читательское внимание. Ведь взгляд на известные вроде бы вещи с необычного ракурса зачастую оказывается интереснее.

И это в общем-то хорошо, потому что позволяет отделить суть вещей от привычной формы (которую многие путают с сутью). Например, такая, казалось бы, привычная вещь, как Церковь. В чем ее суть? Не в куполах же золоченых, не в партесном пении, не в облачениях священнослужителей, не в чинопоследовании богослужений. Суть в том, что это сообщество всех истинно верующих во Христа, и Христос — глава этого сообщества, и Дух Святой всегда пребывает в нем, и через это сообщество Бог дает нам путь спасения. Но всем ли это понятно? Не теряется ли эта суть за внешними, привычными формами? Вот для того, чтобы говорить именно о сути, а не о формах, можно воспользоваться фантастическим допущением, и, к примеру, автор покажет Церковь на другой планете, или в будущем, или в каких-то вымышленных экстремальных обстоятельствах, когда внешние формы уже не заслоняют сути.

Подчеркну, что оба упомянутых пути — деятельная любовь и чтение художественной литературы — не являются взаимоисключающими. Хорошая литература дает человеку эмоциональный импульс, который может подтолкнуть его к деятельной любви. А человеку, уже пребывающему в деятельной любви, хорошая литература может придать дополнительные силы, дополнительную мотивацию. Но — и это может показаться парадоксом, хотя никакого парадокса здесь нет! — для полноценного восприятия хорошей литературы нужно идти путем деятельной любви.


 Журнал «Православие и современность» № 35 (51)


Виталий Каплан
Беседовала Екатерина Иванова

Поделиться