Собственно, я и писал о том, что меня удручает развязный стиль и дремучее невежество критиков священноначалия РПЦ. Видит Бог, я и сам отдал щедрую дань критике глашатаев православизации России, но всегда считал дурным тоном грубые насмешки над ними. Россия – страна великих религиозных мыслителей, чьи книги выдержали испытание временем и читаются сегодня с тем же жгучим интересом, что и век назад. Но эта ветвь нашей культуры была сломана, а свежих побегов на ней так и не появилось.
При нашей лени и нелюбопытстве остается лишь обильно цитировать читанное еще на школьной скамье письмо Белинского к Гоголю. Цитирует его и мой оппонент – то самое знаменитое место, где Белинский называет Гоголя «проповедником кнута, апостолом невежества, поборником обскурантизма и мракобесия», а православную церковь – «поборницею неравенства, льстецом власти, врагом и гонительницею братства между людьми».
Разве это неправда? – спрашивает г-н Бессмертный-Анзимиров и сам же отвечает: «увы, все это чистая правда».
В том-то и дело, что не вся правда: полуправда, а значит, наполовину ложь. За чтение этого письма Достоевский пошел на расстрел, а спустя годы называл Белинского (в личном, правда, письме) «букашкой навозной», его единомышленников – «говнюками», а русский либерализм – «шелудивым».
Письмо его к Аполлону Майкову вообще полезно прочесть. Достоевский пишет в нем не только о своей духовной эволюции, но и о том, что засел за «досадную работу», новый роман, и роман этот «мне заране опротивел». Речь идет о «Бесах», ставшем сегодня в некотором роде культовым текстом. Достоевский воспринимал его как свою обязанность, тяжкий крест, который приходится нести, как бы ни хотелось уклониться от ноши.
Г-н Бессмертный-Анзимиров не согласен вместе со мной считать письмо Белинского злосчастным, ставшим причиной многих бед России, написанным в болезненном раздражении. Он называет обличительное послание к Гоголю «бесспорным литературным памятником мирового значения». Будто мировой памятник не может быть написан в состоянии раздражения, точно не может литературный памятник наделать бед! Да Белинский и сам признавал свою крайнюю, исступленную тенденциозность. «Я не юморист, не остряк, - писал он Василию Боткину, - ирония и юмор - не мои оружия. Если мне удалось в жизнь мою написать статей пяток, в которых ирония играет видную роль и с большим или меньшим уменьем выдержана, - это произошло совсем не от спокойствия, а от крайней степени бешенства».
И далее, не угодно ли: «...кроме того, что я болен и что мне опротивела и литература и критика так, что не только писать, читать ничего не хотелось бы (слово в слово с Достоевским! всем опротивела, и все пишут, как каторжные! – В.А.), я еще принужден действовать вне моей натуры, моего характера. Природа осудила меня лаять собакою и выть шакалом, а обстоятельства велят мне мурлыкать кошкою, вертеть хвостом по-лисьи». И наконец: «Статья о гнусной книге Гоголя могла бы выйти замечательно хорошею, если бы я в ней мог, зажмурив глаза, отдаться моему негодованию и бешенству». То есть это он еще мурлыкал, а вот если бы и впрямь завыл шакалом...
Письмо Белинского задало тон русской антиклерикальной публицистике на век вперед. Из отвращения к этой «шакальей» риторике родилось и отвращение к великой либеральной идее, которое мы наблюдаем в околоцерковных кругах сегодня. Именно так, а не наоборот. Что же тут хорошего?
По мне куда лучше белинского асфальтового катка легкая и изящная пушкинская улыбка:
На этих днях, среди собора,
Митрополит, седой обжора,
Перед обедом невзначай
Велел жить долго всей России
И с сыном птички и Марии
Пошел христосоваться в рай...
Улыбка несомненного христианина, замечу. А что касается эпиграммы «Подражание Мирабо» («Мы добрых граждан позабавим...»), которую Бессмертный-Анзимиров приводит в другой своей статье как пушкинскую, то спешу уведомить его, что авторство Пушкина в данном случае отнюдь не доказано.
Странно было бы отрицать культурную, гуманитарную и цивилизационную миссию русского православия. Примеры приводить даже неловко. Ограничусь одним. Где завязка «Братьев Карамазовых», вокруг чего развивается конфликт романа? Вокруг статьи Ивана Карамазова о церковном суде. Вопрос стоял чрезвычайно остро. Георгий Флоровский называет тогдашнюю критику церковных порядков «протестантизмом восточного обряда».
В интерпретации Достоевского, искавшего «хоть какой-нибудь общий толк во всеобщей бестолочи», эта бурная полемика трансформировалась в спор о метафизических и экзистенциальных основах бытия, который вместил в себя весь компендиум проклятых русских вопросов.
Однако история России сложилась так, что церковь, пришедшая из Византии, стала преградой к культурному единству с Западом. Об этом мы в свое время говорили на «Свободе» с Михаилом Ямпольским. И, конечно, беда русской церкви – в ее исторической сервильности, от которой пытался избавить ее первый патриарх посткоммунистической России, да не успел.
Не буду мельчить и обсуждать здесь со своим оппонентом вопрос о чистоте туалетов, которые, по его мнению, в православных странах грязные именно вследствие особенностей православия. В конце концов и открытие кафедры богословия в МИФИ, никоим образом не мешающей изучению физики – вопрос частный. Приведу лучше короткий отрывок из моей переписки на религиозные темы с Игорем Воловичем – членом-корреспондентом РАН, специалистом по математической физике (публиковать ее он мне разрешил).
ВОЛОВИЧ: По-Вашему, Библия, иудео-христианская религия - стержень, основа европейской культуры. Я с этим согласен, но только частично. По-моему, европейская культура держится не на одном стержне, а на двух, лучше сказать, не стержнях, а колоннах или традициях.
Во первых, на иудео-христианской религии, во вторых - на древнегреческой философии и науке. При этом вторая традиция (Сократ, Платон, Аристотель, Эвклид, Архимед, Пифагор...) не менее важна, чем первая.
Эти две линии прослеживаются до настоящего времени. Может быть, это более важно, чем линии материализма и идеализма. Огрубляя, рискну их довести до современности.
Иудео-христианская традиция в России: православие, РПЦ, славянофилы, Победоносцев, "Вехи", перечисленные Вами и другие писатели, Солженицын, консерваторы и патриоты.
Традиция древнегреческой философии и науки в России: Эйлер, Ломоносов, русские западники (Чернышевский, Базаров Тургенева), Менделеев, Сахаров, демократы и либералы.
К сожалению, в отличие от Западной Европы, в России не было достаточно долгой научно-философской традиции. На мой взгляд, это основная проблема русской истории.
АБАРИНОВ: С этим я согласен. "Латинство", западная философская мысль всегда были в России если не под запретом, то под подозрением. Русские в массе увидали Европу только во время наполеоновских войн. Учиться в Европе, читать европейских философов начали свободно только при Александре II. И сразу накинулись не на лучших, а на самых модных.
ВОЛОВИЧ: Когда я писал, что эти две линии (иудео-христианской религии и древнегреческой философии и науки) прослеживаются до настоящего времени, я имел в виду, попросту говоря, традицию религии (консерваторы) и традицию естественных наук (либералы).
АБАРИНОВ: Да вот не понимаю я, что это такое. Делить мир на религиозников и естественников, сиречь консерваторов и либералов, для меня все равно, что делить его на блондинов и левшей. Как будто блондин не может быть левшой!
Переписка наша завершилась стихотворением Юрия Кузнецова, идеально выражающим суть взаимоотношений «светского» с «духовным»:
Я знаю землю, где впотьмах
Горит свеча Закона,
За кругом света бродит страх
И слышен рев дракона.
Но есть иная сторона,
Иной красы и стати,
Свеча Закона там бледна
Пред солнцем благодати.
Туда, туда я рвусь, мой друг!
О, как душа страдает!..
"Не преступи мой светлый круг", -
Закон предупреждает.
Владимир Абаринов (в блоге Свободное место)
Грани.Ру