Школа теперь должна готовить потребителя

Вы знаете, почему детям до 3 лет неинтересны 3D фильмы? Они их просто не видят, потому что работа мозга, необходимая для создания целостной картинки, требует достаточного жизненного опыта, в котором есть место самым разным эмоциям и событиям. Спектакль “Горки-10” лаборатории Дмитрия Крымова это 3D театральное и тоже не для всех.

Театральный художник Дмитрий Крымов создает театральные полотна в Школе Драматического Искусства уже почти 10 лет. Когда-то первостепенной единицей в спектакле Крымова был образ, облеченный в рисунок черной гуашью на ватмане, в отвлеченную игру актеров, в безмолвное действие ради эстетики, музыкальные фразы - лейтмотивы. В последних работах Крымова образ перестает быть схематичным наброском. Он обрастает персонажами, обрамляется сюжетами и в конце концов начинает говорить. Актер превращается в самостоятельную личность, а его игра – в отдельный рассказ.


Первое действие разворачивается в широком «панорамном» окне с видом на ленинскую эпоху в глубине сцены. В крымовском широкоугольном объективе перед нами предстают несуразный Ленин с восковым лицом-маской, Дзержинский и Крупская. В комнате на столе стоит лампа с зеленым абажуром, а за кремлевскими зубчатыми стенами мерцают холодные московские огни. Чуть позже идиллия дополняется инженером Забелиным и бывшим инженером Глаголевым. Забелин категорически не понимает как себя вести, оказавшись в одной комнате с нарочито добреньким до слащавости Лениным и лаконично агрессивным Дзержинским. В конце концов, от крайнего смущения и страха неизвестности Забелин начинает нести полный бред про уринотерапию и дискредитирует себя в глазах окружающих окончательно.


Сцена с участием этой великолепной пятерки повторяется три раза. Актеры каждый раз меняются. В первой сцене Ленин добр и великодушен, во второй сцене вождя обуревают патриотические настроения, и он бодро чеканит немецкие пламенные речи. К концу третьего выхода Ленин мельчает, тощает, худеет, усыхает до размеров подростка, , а голос его превращается в клоунскую пищалку, так что слова едва разберешь.


К концу действия Крымов разворачивает на сцене совершенно бесшабашный и на первый взгляд абсурдный паноптикум, в котором сосуществуют крошечный неприкаянный мечущийся по сцене Ленин, труп в шкафу, Дзержинский, превратившийся в бессловесного, бессмысленного кентавра, повинующегося исключительно своим инстинктам, и выросшая до немыслимых размеров “Наденька” с усами, бородой и внушительным басом, которая, усмехаясь, спешит на помощь крошке-Ленину, как только того одолевают его карманные страхи.


Неожиданно в комнату входят люди в штатском и уносят на руках чудаковатого малютку в ночь, снег и безразличные огни столицы, за краснокаменные ворота Кремля. И долго еще доносится его жалобный пищащий голос: “Наденька! Надя! Надечка!” И под этот надрывный писк на сцену вываливаются актеры в неуклюжих костюмах кроликов со вздутыми животами и длиннющими, как ласты, лапами.


Второе действие Дмитрий Крымов начинает с «А зори здесь тихие» Бориса Васильева, продолжает Розовской пьесой «В поисках радости» и заканчивает «Оптимистической трагедией» Вишневского. Тряпичные куклы на сцене изображают васильевских девочек. Кукол под руки ведут мужчины в черном. Девочки-куклы погибают в самый разгар торжества жизни под аккомпанемент пения птиц, на фоне декораций из солнечного света, пронизывающего густой пряный лесной воздух.


А тот, кто не погиб – старшина Васков – живет дальше. Унылый до тошноты обед, за столом кудахтающий рослый трансвестит, грудастая баба с сероватыми усами и еще пара членов семьи, чья внешность не так примечательна, чтобы ее описывать. Старшина, которого в новой сцене зовут Олег, спускается к столу. Прижимает к груди круглый аквариум с золотыми рыбками и просит не ругать за то, что пролил чернила на свежекупленный стол. Мамаша-трансвестит, сидевшая во главе стола, выходит из себя, выбрасывает рыбок на пол и причитает по поводу навсегда испорченного стола. Крымов вновь накручивает сцену до абсурдной истерической вакханалии: старшина в гневе крушит стол, взбалмошная семейка, укрывшись за холмом, расстреливает один за другим выходящих на сцену на помощь бывшему лейтенанту огромных кукол - Чебурашку, Карлсона, Микки-Мауса, Пятачка, Барта Симпсона и зайцев, что грызли морковку в первом действии. Среди мертвых детских кумиров появляется странная взъерошенная женщина в ярко-зеленом платье. “Хотела культурно провести вечер, а тут кошелек украли”, - сетует противным голосом-пищалкой полупьяная незнакомка. Руководитель труппы решает разобраться с воровством и по очереди убивает всех своих актеров, а потом и себя до кучи. Точка невозврата пройдена.


Крымов создал жизненную до абсурда ирреальности, до отказа напичканную образами, символами, метафорами и аллегориями фантасмагорию в двух действиях, то ли не связанных между собой вовсе, то ли связанных так тесно, что разглядеть точки соприкосновения категорически невозможно.


Режиссер живописует отрицательную эволюцию Ленина в частности и системы в целом, которая, превращаясь в безжалостного и ненасытного дракона с гадливостью и отвращением выдавливает из себя своего создателя. Вождь превращается в несуразную пародию на самого себя, а с ним скукоживается вся его эпоха за ненадобностью и бестолковостью.


Во втором действии Крымов тонко раскрывает эволюцию человеческой души от горячего безоглядного великодушия до довольно-таки пакостного обывательского кризиса, когда стол важнее, чем те, кто за ним сидит. Здесь разворачивается полотно жизни от расцвета юности до кризиса зрелости. Впадающий в крайности юношеский максимализм переосмысленных «Зорь» Васильева декларирует смерть как единственный возможный выход жить дальше, как бы парадоксально это ни звучало. И в этом залихватском и, может, не до конца оправданном геройстве – сила порывистой молодой души. Куклы символизируют ватную, неустойчивую молодую жизнь, которые покорно идут на неокрепших ногах за неумолимой судьбой к своему неизбежному концу, пока смерть следит за последними днями своего нового приобретения. А после бесшабашного буйства молодости, когда через страдания приходит очищение, - пустота. Недавний старшина сидит на пригорке, где погибли девочки, как безмолвное напоминание и вечная память о том человечном, что есть (или по крайней мере когда-то было) в каждом. И золотые рыбки, символ христианства, задохнувшиеся в гневе ослепленной души человеческой, символизируют навсегда утраченную мораль и веру в людей, как высшую ценность.

Кризис доходит до своего предела, а люди опускаются на самое дно. Впрочем, как жить после того, как коснулся самого дна, каждый решает для себя сам, а спектакль окончен.


В спектакле нет ключевых персонажей, зато есть ключевая актриса, Мария Смольникова, которая на сцене появляется в разных образах несколько раз. Это ее третий спектакль в лаборатории Крымова. И, надо признать, Смольникова весьма убедительна. Начиная с третьего Ленина и до самого конца и роли полупьяной бабы ей удается поддерживать в зале атмосферу напряженной тревоги, смешанной со смутной жалостью.


«Горкам» нельзя дать одну и однозначную характеристику. Потому что для людей старшего возраста это неизбежный и может чуть обидный постмодернизм, погрязший в невозможности уйти от изрядно надоевших шаблонов, ровно на столько же, на сколько невозможно уйти от воспоминаний своего детства. Для тех, кто помнит эпоху по рассказам, это, пожалуй, беззлобная насмешка режиссера над традициями постмодернизма и теми, кто хранит свое пропахшее нафталином и потраченное молью прошлое, которое жалко выбросить, в старом сундуке; стремление выпутаться из вязких пут прошлого к новой жизни. Ну а для самых юных и не самых осведомленных это просто калейдоскоп странных разрозненных сцен с полусумасшедшими актерами. Впрочем, возможно это и был гиперсмысл Крымова: по спектаклю на человека.

Дарья Загвоздина

Russian Journal

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе