— Слышал и несколько переиначенную версию, где вторая строчка звучит так: «С вербовки в соседнем дворе...»

— Нет, песня действительно хорошая, но, будь у меня возможность спеть дуэтом с Владимиром Владимировичем, выбрал бы «Сулико».

— В знак российско-грузинского примирения?

— А народы и не ссорились, уверяю тебя! Неохота опять пускаться в длинные рассуждения о политике, с куда большим удовольствием рассказал бы о счастливом детстве, проведенном в Тбилиси. Я родился в 49-м году и был единственным ребенком в семье, с которого сдували пылинки, окружив невероятным вниманием, любовью и заботой. Бабушка звала меня «окрос натехи» — «осколок золота» в переводе с грузинского. На летние каникулы я ехал к ней в Батуми, на зорьке она шла к знакомому пекарю, принося домой аджарский хачапури с двойной порцией сыра и масла. В Тбилиси с утра я бежал в школу, после уроков отправлялся на занятия музыкой, оттуда на тренировку или в драмкружок... И так — до позднего вечера. Себе я не принадлежал, мама постоянно пыталась слепить из обожаемого чада нечто особенное. Хорошо, хоть папа не принимал участия в процессе! Он работал инженером на оборонном заводе, где делали самолеты МиГ, и до ночи пропадал на производстве. Я почти не видел его дома. Впрочем, изредка папа заходил в школу, и это вызывало бурю эмоций у женской части педагогического коллектива, составлявшего абсолютное большинство. Папа был видным мужчиной, напоминал итальянца, какого-нибудь Массимо Джиротти. Мама тоже отличалась удивительной красотой. Уж не знаю, в кого я уродился...

К великому сожалению, почти никого из родни нет в живых. Ставлю себе в заслугу, что собрал семью вместе, эксгумировал останки, перезахоронил, и теперь все лежат на одном кладбище в Тбилиси — папа, мама, бабушка, прабабушка... Я только что оттуда, вернулся неделю назад. Осталось перевезти из Петербурга прах дедушки, тогда круг замкнется. И для себя местечко на том кладбище я приготовил... Раз коснулись деликатной темы, расскажу о близком товарище, одном из умнейших людей, с которыми сводила судьба. Олег Царев работал в пресс-бюро СВР, написал несколько книг по истории внешней разведки. Мне всегда казалось, Олег проживет лет сто пятьдесят: он был аккуратен и организован, не имел вредных привычек, следил за здоровьем, пять раз в день занимался физкультурой, каждые два месяца уезжал на отдых... И вдруг Царев скоропостижно скончался. Известие потрясло меня. Мы с ребятами решили в годовщину смерти собраться на могиле Олега, я звоню вдове, а она говорит, что муж приказал кремировать его и прах развеять. Эта мысль глубоко запала мне в душу! Ведь если похоронят в Тбилиси, на могилу вряд ли кто-нибудь придет, кроме дочерей. Да и то когда они выберутся в Грузию. А так знал бы, что мой прах развеян над родным городом. Думаю, это утешало бы меня на том свете...

Что-то мы, едва начав за здравие, продолжили за упокой... Давай со смертью покончим и поговорим о жизни. Я очень счастливый человек! Мне везет, можно сказать, с рождения — с семьей, детьми, друзьями, работой. Хотя мама упала в обморок, узнав, что я пошел служить в КГБ. Она стонала, рыдала, просила не делать этого. У нее остались тяжелые воспоминания о репрессиях 30-х годов, когда на допросы таскали ее отца, моего деда, в прошлом — царского офицера, позднее верой и правдой служившего советской власти. Мама рассказывала, как однажды дед в ее присутствии запулил чернильницей в какого-то мужчину, пришедшего в дом. Видимо, тот сказал что-то оскорбительное. Бабушка расплакалась и запричитала: «Тебе этого не простят, Аркадий. Собирайся...» Деда спасла война. А вот бабушкиного брата в ГУЛАГ сослали — за то, что состоял в меньшевистской партии. Словом, общая судьба страны не обошла нашу семью стороной. Поэтому мама так болезненно отреагировала на известие, где я служу. Впрочем, в момент отъезда из Тбилиси в Москву ни о какой разведке речь, разумеется, не шла. Мечтал поступить в МГИМО, мнил себя послом в белом мундире с золочеными пуговицами и бокалом шампанского в руке. Почему-то именно так представлял работу дипломата. Увы, первая попытка стать студентом едва ли не самого престижного вуза страны закончилась фиаско, хотя я окончил школу с серебряной медалью и имел право на два вступительных экзамена вместо четырех. Пришлось с позором возвращаться домой, чтобы через год, основательно подготовившись, повторно брать столицу штурмом. Приехал в столицу загодя, прилежно ходил на курсы для абитуриентов, с утра до ночи пропадал в институте. Однажды в аудиторию заглянул какой-то мужик и попросил перенести столы со стульями. Мы с ребятами пошли. Оказалось, что стульев тысячи! Парни стали потихоньку отваливать — один ушел домой, второй, третий... А мне-то спешить некуда, вот я и таскал мебель часов пять подряд. Упарился! Когда стулья закончились, мужик позвал попить чайку. Это был Ярослав Шавров, декан создававшегося факультета международной журналистики. В знак благодарности за помощь в погрузо-разгрузочных работах он спросил: «Куда документы сдал?» Я ответил: «На международные отношения». Ярослав Михайлович предложил переметнуться на журналистику. Мне оставалось лишь честно сознаться, что готов податься хоть куда, лишь бы не возвращаться в Тбилиси. Мол, не переживу позора, придется стреляться. Отдельного журфака в МГИМО тогда еще не было, Шавров формировал группу будущих журналистов при факультете международных отношений. Курс, кстати, подобрался в том году очень сильный, параллельно со мной учились нынешние глава МИДа Сергей Лавров, ректор МГИМО Анатолий Торкунов, несколько будущих послов...

— Вас в шпионы завербовали сразу при поступлении?

— Все случилось, когда я уже работал в ТАСС. В институте ничего такого не предлагали. Наверное, долго присматривались из-за длинного языка, я чесал им направо и налево... Словом, после МГИМО меня взяли в редакцию, где дожидался командировки сотрудник разведки, который должен был ехать за границу под журналистским прикрытием. Он-то и предложил пойти по его стопам. Я не стал отказываться и в 1972 году уже учился в разведшколе, откуда прямиком попал в третий (английский) отдел Первого главного управления КГБ СССР. Там моим начальником был генерал Дмитрий Якушкин, легендарный человек, папа последнего пресс-секретаря президента Ельцина Димы Якушкина. Дмитрий Иванович пришел в отдел после предательства Олега Лялина, сдавшего в 1971 году МИ5 нашу агентурную сеть в Великобритании. Лялину сперва подсунули любовницу, потом подстроили автоаварию и взяли пьяненького. Он и раскололся, начав называть имена. Разразился жуткий шпионский скандал, из Лондона одним махом выперли более сотни советских дипломатов, журналистов и сотрудников торгпредства, наша разведработа по Англии на время замерла. Якушкину дали карт-бланш, позволив набирать в отдел всех, кого сочтет нужным. Среди прочих соискателей позвали на смотрины и меня. Так я впервые переступил порог дома на Лубянке. Работавший со мной кадровик сказал: «Причешись и приведи себя в порядок. Идем на собеседование». В силу неопытности или легкомысленности я недооценил важность момента, совершенно не волновался, беззаботно улыбался, шагая по лубянским коридорам, хотя, признаться, тамошняя атмосфера не располагала к шуткам и веселью. Меня завели в кабинет без таблички на двери. Вижу: сидит серьезный мужчина. Ясно, что начальник, но непонятно, кто именно. Якушкин, а это был он, предложил: «Расскажите о себе». Почему-то я сразу заговорил об отце. Позже узнал от Дмитрия Ивановича, что оказался единственным, кто начал с родителей, и это предопределило выбор в мою пользу. Именно благодаря Якушкину после окончания учебы меня направили не куда-нибудь в Африку, а в престижный английский отдел. И женитьбой я обязан ему же...

Весной 1975 года на собрании первичной парторганизации заслушивали отчет молодого коммуниста Кобаладзе. Была тогда такая форма: мне задавали разные вопросы, а я старался серьезно отвечать на них. Вдруг Дмитрий Иванович спросил: «Юрий Георгиевич, когда собираетесь жениться? Пока не распишетесь, не сможем направить вас за границу». Я, не задумываясь, пообещал зарегистрировать брак в марте 77?го. Якушкин попросил секретаря внести мои слова в протокол. Теперь представь картину: проходит полтора десятка лет, и в 1991 году в одном из томов партархива СВР я обнаруживаю ту запись. Сопоставляю факты и неожиданно понимаю, что сдержал обещание, не обманул Дмитрия Ивановича, женившись в начале весны 77-го. Аккурат через два года! Жалею, что не выдрал страницу из протокола собрания, хотя мог оставить ее на память: КПСС уже развалилась, архив в любом случае пошел в топку, а так повесил бы в рамке на стену вещественное доказательство верности слову...

— Когда жена узнала, что в действительности вы Родину защищаете, а журналистом работаете для отвода глаз?

— Раскололся еще на этапе сватовства, но в дальнейшем старался по минимуму посвящать Аллу в свои дела, солидаризировавшись с народной мудростью: меньше знаешь, лучше спишь. За всю жизнь лишь однажды попросил супругу помочь мне, так сказать, по разведлинии. Полдня мы колесили по Лондону, проверяя, нет ли хвоста, потом подъехали к телефонной будке, и я назвал Алле номер, по которому ей следовало позвонить, чтобы сообщить человеку, куда и во сколько тому надо прийти. Все! Когда жена вернулась в машину, думал, с ней случится инфаркт: руки тряслись, по лицу градинами катился пот... С тех пор зарекся прибегать к ее услугам. Хотя знаю коллег, которые рассказывали семье буквально все. Так и не смог понять: зачем? Чтобы родные видели, какой ты герой, и тряслись от страха за твою и свою жизни? Моей старшей дочери Кате было лет пятнадцать, мы уже вернулись из командировки в Англию, когда она затащила младшую сестру Манану в ванную комнату, открутила кран с водой, чтобы мы с женой ничего не слышали, и стала громко шептать: «Знаешь страшную тайну? Наш папа — шпион!» Меньшая совершенно обалдела, она ни о чем не догадывалась!

— Где вас учили шпионскому ремеслу?

— В Краснознаменном институте КГБ СССР... Продолжительность пребывания там предопределялась языковой подготовкой, а у меня после МГИМО был неплохой английский, поэтому отучился только год. Занимались мы не в Москве, а в неприметной деревушке, куда нас секретно возили на автобусах. Отлучки в будни не поощрялись, хотя семейных по вечерам отпускали домой. Я был холост и иногда оставался на учебной базе даже на выходные. Никого нет, все в твоем распоряжении — бассейн, тренажеры, лес, лыжи, велосипед... Хотя несколько раз случались и курьезы, когда после бурного воскресенья я едва не опаздывал на автобус. Просыпался на другом конце Москвы и понимал, что физически не успеваю попасть к указанному часу на место сбора. Приходилось ставить мировые рекорды по подъему, одеванию и бегу... Впрочем, отношение к слушателям в институте было человеческим — никакой муштры и тупой военщины. Наоборот, атмосфера царила расслабленная — с шутками-прибаутками, капустниками и футболом. При этом учиться мы, конечно, не забывали. Налегали на иностранный язык и спецдисциплины.

— Типа?

— Как, к примеру, закладывать тайник. По большому счету ремесло шпиона за последние десятилетия не слишком изменилось. Методы, приемы остались прежними, только техническая оснащенность постоянно совершенствуется. Раньше агент оставлял записку в дупле дерева или под корягой у дороги, теперь же общение идет при помощи хитроумных электронных устройств. Вот нас и учили пользоваться всем, что к тому моменту придумала шпионская наука. Хотя, приехав через несколько лет в Англию, я убедился: наши «секретные» разработки свободно продавались в специализированном магазине в Лондоне, куда захаживали детективы из Скотленд-Ярда, сотрудники охранных агентств и прочие граждане, которым есть дело до чужих тайн. Можно было не изобретать мини-магнитофоны и крохотные фотокамеры в закрытых лабораториях, а заказать у Sony или Philips, производивших эту аппаратуру в промышленных масштабах. В свое время я даже сделал репортаж из супермаркета под названием Spy Store...

— В Москве вы сидели в «Аквариуме»?

— Там штаб-квартира ГРУ, военной разведки, мы базировались в Ясеневе. Это два разных ведомства.

— Значит, с перебежчиком Владимиром Резуном, более известным как автор бестселлеров на исторические темы Виктор Суворов, вы тоже не встречались?

— Я заочно познакомился с ним в начале 90-х, когда руководил пресс-бюро СВР. Мы оба участвовали в телемосте между Москвой и Лондоном, посвященном холодной войне и противостоянию сверхдержав. Через пару дней после эфира в мой кабинет заглянула секретарша и, извинившись, доложила, что звонит человек, который просит представить его как предателя, мерзавца и суку. Это был мой недавний оппонент. Он поблагодарил за то, что я не стал валить все в кучу, отделив измену Родине, совершенную Резуном, от книг, написанных модным писателем Суворовым. Его сочинения в самом деле были популярны еще лет десять назад, кое-где по ним даже пытались изучать историю Второй мировой войны. От подобного просто так не отмахнуться. Мы долго проигрывали в идеологическом споре по собственной глупости. Скажем, к началу 90-х на Западе успели издать горы литературы о русских шпионах, предлагая подобную продукцию в любом книжном магазине Европы и Америки. Лучшей среди написанного считалась книга Олега Гордиевского и Кристофера Эндрю. Она продавалась везде, кроме СССР. Лишь спустя годы Евгений Примаков решил ответить, самостоятельно рассказать о себе, не ожидая, пока нас препарируют другие. Тогда мы открыли часть документов, прежде недоступных ученым и широкой общественности. Это дало результат. Скажем, презентация книги по Карибскому кризису 62-го года состоялась в Штатах, к нам подходили американские специалисты по этой теме и говорили, что стали иными глазами смотреть на проблему. Зачем понадобилось столько времени скрывать материалы, какие секреты мы боялись выдать?

Впрочем, советская пропагандистская машина никогда не отличалась особой поворотливостью. Видимо, слишком долго просидев за железным занавесом, мы убаюкали себя собственными сказками. Помню совещания из эпохи тех же 70-х, где начальство докладывало тезисы выступления Юрия Андропова, как следует работать в Западной Европе, на что обратить особое внимание. Поначалу мы настраивались на серьезный лад: все-таки директивы председателя КГБ... А через полгода, напитавшись этих мудрых мыслей, я поехал в Лондон и понял: либо Андропов сошел с ума, либо я. Все мимо кассы, абсолютное непонимание ситуации! Нас готовили чуть ли не красное знамя над Биг-Беном устанавливать... С Владимиром Крючковым была аналогичная картина: он свято верил, что Советский Союз сделал благо, введя войска в Афганистан. И только когда стали возвращаться наши люди и рассказывать, что там происходит в действительности, наверху начали прозревать. Но для полного понимания потребовались долгие годы и тысячи погубленных жизней...

Возвращаясь же к теме ГРУ и ПГУ, скажу, что наши «конторы» не конкурировали между собой, скорее дополняли друг друга. По крайней мере на уровне полевых игроков. Хотя определенные отличия были. В ПГУ обычно попадали выпускники гуманитарных вузов, а в ГРУ брали людей, прошедших службу в армии. Это накладывало отпечаток. И изнутри «Аквариум» мало напоминал наш центр в Ясеневе, который тогда только построили. Все там было новое, красивое, современное, по коридорам ходили светские люди в твидовых пиджаках, от них пахло хорошим одеколоном и сигарами... В стиле же «Аквариума» доминировал подчеркнутый аскетизм, вызывавший ассоциации с казармой. У нас военную форму никто не носил, у большинства, подозреваю, ее и не было. По крайней мере я ни разу не шил, а для фото на официальные документы брал напрокат. Нет, деньги на пошив мундира регулярно выдавались, но я предпочитал их банально пропивать. Одно время даже ратовал, чтобы сделать разведку гражданской службой.

— Вам досрочно звания давали?

— Случалось. Кажется, подполковником стал на год раньше, чем положено. Я тогда в Лондоне работал.

— Провели особо удачное интервью?

— Зря иронизируешь. После учебы в Краснознаменном институте я на полтора года вернулся в ТАСС, потом попал на Центральное телевидение и в 77-м полетел в Лондон именно в качестве корреспондента Гостелерадио СССР. Год фактически был оператором у Бориса Калягина, тогдашнего собкора в Британии. Мы с Борей дружим до сих пор. Он с самого начала знал, что я работаю под прикрытием, тем не менее регулярно звонил мне домой и говорил: «Завтра с утра подъезжай с камерой, нужно записать репортаж». Я миллион раз объяснял: «Боря, дорогой, не назначай заранее время. Умоляю, давай договоримся, что дважды в неделю буду помогать тебе, а в остальные дни ты предварительно узнаешь мои планы, а потом станешь намечать нашу совместную работу. Ведь у меня масса дел, которые не могу ни отменить, ни перенести. Как ты себе представляешь: сначала готовим телесюжет, а после я иду шпионить?» Наше начальство любило повторять: «Не сидите по кабинетам, бегайте! Иначе английская контрразведка решит, будто вы навербовали тьму ценных агентов и всем довольны». Вот мы и бегали... Боря вел другую жизнь. Утром неспешно вставал, выпивал чашечку кофе, читал свежую прессу, придумывал, о чем бы снять репортаж, звонил мне... А я к тому времени успевал перелопатить кучу разных дел. График был дико напряженный, честно говорю, без балды! Не верь сказкам, будто разведчики за границей в потолок поплевывают, жируют и казенные деньги зря профукивают. И вокруг последней истории, когда в Штатах накрыли группу наших агентов, в прессе нагородили невероятное количество чуши и нелепостей. Испытал искреннее чувство обиды за коллег. Неприятно, когда о профессиональных разведчиках пишут, словно о шайке клоунов, околачивавших в Америке груши. Водевильный тон неуместен! Люди нелегально работали в чужой стране, так в ней адаптировались, что их принимали за своих. Если бы не предательство, и сегодня продолжали бы делать то, ради чего оказались в Штатах. Но рассуждать о стоявших перед ними задачах не имеет смысла, это будет гаданием на кофейной гуще, не более. Мы с тобой не обладаем достоверной информацией, а фантазировать на серьезные темы — занятие неблагодарное.

Что касается моих будней в Англии, приходилось юлой крутиться, чтобы успеть выполнить основную работу, помочь Боре Калягину со съемкой да еще и на радио какой-нибудь сюжет сварганить. А ты говоришь: интервью... Я все делал: был и швецом, и жнецом. Кстати, история в тему: работал у нас резидент по кличке Маленький, которого прозвали так, поскольку он и вправду не обладал выдающимся ростом. Этот Маленький считал всех подчиненных, включая меня, полными недоумками, которые на белом свете жить не должны. Как, мол, земля таких идиотов носит? И вот однажды Маленький вбежал с выпученными глазами в комнату, где мы сидели, и бросился к моему столу: «Юрий Георгиевич, вас сейчас по радио передавали!» В первую секунду я не врубился, о чем он толкует. А Маленький наседает: «Ваш репортаж был в эфире!» Отвечаю: «Собственно, за тем меня и прислали в Лондон. Для информирования советских слушателей о жизни в Англии». Но Маленький еще долго не мог успокоиться: «Значит, я ваш голос слышал?» Он отказывался верить, что такой придурок, как я, в состоянии говорить что-то связное в микрофон и это транслируют по всему миру... Помню, решил тогда подбросить дровишек и показал на коллегу: «В мои обязанности входит готовить радиорепортажи, а вот он, например, пишет статьи в журнал...»

— Англичане с самого начала знали, что вы шпион?

— Это не так сложно вычислить. Достаточно было сопоставить графики моей работы и Бори Калягина, сравнить частоту визитов в посольство, обратить внимание на определенную вольность в поведении, на обилие связей в местных кругах... Ну зачем чистому корреспонденту огромное количество знакомых во всех сферах общества? А разведчику нужны информаторы: чем больше, тем лучше. Случались и забавные эпизоды. Калягин договорился об интервью с главным редактором влиятельной газеты, человеком очень авторитетным и осведомленным. Мне в ходе беседы отводилась роль оператора, другими словами, прямое участие в разговоре не предполагалось, я должен был следить за светом, камерой, да и только. Поэтому я заранее попросил Калягина, чтобы он задал собеседнику вопросы, которые меня интересовали. Боря увлекся разговором и, разумеется, забыл о просьбе. Что делать? Интервью закончилось, я собираю осветительные приборы, наматываю в бухту кабель и как бы между прочим спрашиваю: «Мистер Смит, а что вы думаете об американо-китайских отношениях?» Тот на мгновение вскинул глаза, усмехнулся и ответил: «Россия — непобедимая страна, если даже ваших операторов интересуют такие вопросы...»

Особо ценными кадрами для нас были английские журналисты, работавшие по внутренней тематике. Они знали все и обо всех — расклад политических сил, скандалы, интриги, альянсы. Парадокс заключался в том, что эти ушлые и прожженные репортеры считали советскими шпионами не нас, действительно работавших под прикрытием, а чистых корреспондентов. Мы ведь без устали мотались по стране в поисках информации, не пропуская ни партийных конференций, ни профсоюзных съездов, с ночи до утра квасили в пабах вместе с британскими коллегами — словом, вели себя, как и положено настоящим журналистам, готовым «трое суток шагать, трое суток не спать ради нескольких строчек в газете». Чистые же собкоры жили размеренным укладом лондонских денди: передавали положенное количество репортажей в Москву, а в остальное время расслаблялись, не лезли ни в какие дыры. У них попросту не было нужды совать нос, куда не следует. Англичане с подозрением косились в их сторону, заговорщицки шептали нам в ухо: KGB! Мол, вот ты, Юрка, нормальный парень, бухаешь с нами, а твой старший коллега — сволочь, в гостиничном номере сидит, наверное, секретные донесения в Москву строчит...

Были у меня среди английских репортеров и настоящие друзья. Я общался с ними вполне искренне, хотя не скажу, будто совсем не использовал для получения той или иной информации. И все же не это являлось главным, потусторонней игры я не вел. Мы классно проводили время вместе! Помню, как давал англичанам уроки русского языка. Чтобы объяснить смысл выражения «самолет накрылся медным тазом», приходилось потратить пару месяцев и выпить цистерну пива! А русский мат? Он совершенно непереводим! Словом, мы не смотрели на идеологических противников через видоискатель прицела, нормально дружили. Хотя годы с 77-го по 84-й, когда я находился в Англии, были не самыми простыми в отношениях между нашими странами. На то время выпали приход к власти Маргарет Тэтчер, ее сближение с американцами, размещение на островах крылатых ракет, направленных против «империи зла», ввод наших войск в Афганистан, сбитый на Дальнем Востоке южнокорейский «Боинг», диссиденты, постоянные шпионские скандалы... Каждый день была такая напряженка, что боже мой! При этом нередко проблемы возникали буквально на ровном месте. Не забуду эпизод с Юрием Любимовым, которого пригласили в Лондон ставить «Преступление и наказание». Накануне приезда из Москвы пришла телеграмма-разнарядка: дескать, прибывает известный антисоветскими высказываниями худрук «Таганки», просим обратить особое внимание, отслеживать его выступления... Все традиционно, ничего необычного. Никто за Любимовым, конечно, не следил. Читали интервью в английских газетах, аккуратно вырезали и отправляли в Центр, чтобы там уже искали крамолу. Юрий Петрович действительно не стеснялся в выражениях, резал правду-матку. И вот в посольстве проходит партсобрание, где разгорается жаркий спор, что негоже терпеть наглые выходки и публичные оскорбления Родины, пора дать отпор зарвавшемуся режиссеришке. В итоге принимается решение отправить посланца в театр, чтобы тот строго поговорил с Любимовым и пригласил на беседу в посольство. Миссию поручили Паше, атташе по культуре, милейшему и тишайшему дядьке. И вот день премьеры: съезжается лондонский бомонд, пресса с телекамерами толчется за кулисами... Паша, сгорая от волнения, подходит к Любимову, которого, вполне возможно, искренне любил, и говорит, мучительно подбирая слова: «Юрий Петрович, вас просил заехать посол, поскольку отдельные ваши высказывания...» Режиссер не дает бедолаге закончить фразу и орет на весь зал: «Ко мне подослали агента КГБ! Он угрожает расправой!» К тому моменту Любимов уже решил остаться на Западе и не возвращаться в СССР, ему нужен был повод для публичного скандала, и такой шанс подвернулся. Лучше не придумаешь! Несчастный, едва не обделавшийся от ужаса Паша не знал, как удрать из театра. Его окружили телевизионщики и стали клевать: «Кто приказал вам травить великого режиссера?» На следующий день Пашу выдрал и посол за то, что провалил задание, не провел политбеседу, еще и шум в прессе поднял... Атташе в самом деле допустил промах. Последнее, что Паша сказал, в панике отбегая от Любимова: «Ох, смотрите, Юрий Петрович! Было преступление, как бы наказание не случилось!» Фразу подхватили английские газеты, напечатав ее на первых полосах с соответствующими комментариями. Дескать, костлявая рука КГБ тянется к горлу маэстро... Вот так рождаются легенды. Все ведь происходило на моих глазах, «контора» непричастна к той истории, как говорится, ни ухом, ни рылом.

— Как вам далось возвращение на Родину?

— Был шок! И отнюдь не культурный. Надо помнить, что представляла собой Москва в 84-м году. Здесь была полная, прошу прощения за мой французский, жопа! В магазинах электролампочек днем с огнем не найти! Никогда в жизни ничего не крал, но сейчас чистосердечно признаюсь в преступлении: однажды ночью вышел из квартиры и свинтил лампочку в подъезде, чтобы вкрутить у себя над письменным столом. И это после сытого и роскошного Лондона! Зарплата в Англии была хоть и не слишком высокой — четыреста фунтов в месяц, зато нам полностью оплачивали жилье, телефонные, коммунальные и прочие счета, в моем распоряжении находилась машина «Вольво» с полным баком бензина. Я мог запросто пригласить нужного человека в ресторан или паб, устроить пати на дому. Расходы компенсировались в полном объеме. Шикарная жизнь по советским меркам! Конечно, мы старались не злоупотреблять. Помню, пришел товарищ, а на нем лица нет. Спрашиваю: «Что случилось?» Оказывается, Саша позвал потенциального информатора на ланч, а тот, сука, заказал самую дорогую бутылку «Вдовы Клико»... Счет оплатили, но отличавшийся повышенной щепетильностью Александр сильно переживал: дескать, дома русский мужик голодает, а я, понимаешь, по Лондонам шампанское хлещу... Хотя встречались и такие, кто с радостью оттягивался за казенный кошт. Иные проворовывались, пропивали деньги резидентуры, спускали их в казино... Многое ведь нельзя было проконтролировать, работа строилась на доверии. Все зависело от конкретного человека, степени его порядочности...

Впрочем, в Москве я заскучал не по лондонским пабам. Хотелось настоящего дела, а не канцелярщины с тупым перекладыванием бумаг с места на место. Через какое-то время сумел упросить начальство, чтобы мне разрешили периодически ездить в заграничные командировки по линии Гостелерадио, сопровождал Горбачева во время его визитов на Мальту, в Штаты, даже в Англию. Правда, визу в Британию получал со скрипом. Видимых причин для отказа не было, поскольку формально меня не выдворяли из страны, я уехал сам после истечения срока командировки. Тех же, кого поперли из-за Гордиевского, сдавшего в 85-м многих наших, по сей день не пускают в Лондон. Я полетел в Англию впервые после долгого перерыва в 89-м. Незадолго до этого я должен был освещать поездку Горбачева в Лондон, но Михаил Сергеевич отменил визит из-за землетрясения в Армении. Спустя некоторое время меня направили на научную конференцию. Прилетаю в Хитроу, подхожу к пограничнику, тот вежливо спрашивает: «Долго ли предполагаете находиться на территории Великобритании, мистер Кобаладзе?» Честно отвечаю: «Ну, недели две». Англичанин, ничего не говоря, берет паспорт и исчезает в глубине здания. Проходит пять минут, десять, пятнадцать... Те, с кем летел, давно прошли формальности и дожидаются меня по другую сторону границы, а я продолжаю париться перед стойкой. Офицер перед уходом протянул мне свежий номер The Times, где на первой полосе была напечатана статья под броским заголовком «Как ловить рыбку в мутной воде», и сказал: «Почитайте, пока буду отсутствовать. Интересная публикация!» И ушел. А у меня руки трясутся, буквы перед глазами пляшут. Думаю: «Вот, сволочи! Подготовились! Заметут сейчас, как пить дать! Или депортируют на родину». Прошу едва ли не последнего пассажира с нашего рейса, стоявшего рядом на визовом контроле, передать встречающим, что у меня возникли проблемы. Проходит еще минут десять, наконец возвращается пограничник: «Сэр, извините, не можем разрешить вам оставаться в Англии две недели, поскольку ваша виза истекает через восемь дней». Я облегченно выдыхаю, хватаю паспорт и, счастливый, несусь прочь, забыв даже поблагодарить погранца... Признаться, не надеялся, что когда-нибудь снова попаду в Лондон. Разведчика второй раз в ту же страну отправляли в редчайших случаях, мы были, что называется, предметами одноразового пользования. Поэтому, уплывая весной 84-го из порта Дувра на пароходе, я прощался с английскими берегами навсегда.

— С предателем Гордиевским вы так и не встретились?

— Нет, хотя очень хочу. Да только он не согласится. Олег догадывается: я о нем массу всякого знаю...

Андрей Ванденко

Досье
Юрий Георгиевич Кобаладзе

советник главного исполнительного директора X5 Retail Group, генерал-майор Службы внешней разведки (СВР) в отставке, член неправительственного Совета по внешней и оборонной политике.

Родился 22 января 1949 года в Тбилиси. В 1972 году окончил факультет международной журналистики МГИМО. В том же году поступил на службу в Первое главное управление КГБ при Совмине СССР.

С 1977 по 1984 год находился в служебной командировке в Великобритании в качестве корреспондента Гостелерадио СССР.

В 1991—1999 годах — руководитель бюро по связям с общественностью и средствами массовой информации СВР России.

В 1999 году — первый заместитель генерального директора ИТАР-ТАСС.

В том же году начал работать в группе «Ренессанс Капитал», откуда перешел в X5 Retail Group.

С 2006 года — соведущий ряда программ на радиостанции «Эхо Москвы». Профессор кафедры международной журналистики МГИМО.

Женат, имеет двух дочерей и двух внуков.

Итоги.RU