Итак, детей из интерната загрузили в автобус и повезли в лагерь.
Собрали, надо думать, чемоданы. Панамки, надо думать, надели, и рассказали: едем проводить лето на природе.
Ехали несколько часов, и наконец – вот она, природа, вот он, лагерь. И вот он – директор в воротах. И отдых уже почти начался, и все превосходно.
И тут внезапно выясняется, что директор не знал, что детишек к нему везут не из интерната при балетной школе Большого театра, к примеру, а из интерната для «умственно отсталых» детей (именно так обычно и пишут на табличках при входе в эти учреждения).
И директор велит шоферу давать задний ход, и увозить этих «некондиционных» отдыхающих туда, откуда привез, потому что у него тут отдыхают «нормальные» дети, а кое-где даже и АНГЛИЧАНЕ, которые, как известно, совсем уж «первый сорт», и их видом таких ребятишек огорчать нельзя.
Дальше возникает скандал, история попадает в социальные сети, и вот он перед нами – традиционный российский спор во всей своей красе. С разбросом мнений от «уберите этих дебилов от моих здоровеньких деточек» до «в тюрьму пожизненно директора, который не принял больных детей».
ИНКЛЮЗИЯ – значит «включение».
Включение обратно в нормальную жизнь тех, кого мы ради своего удобства из нее «исключили». Нам было слишком дорого строить лифты и пандусы, приспосабливать детские сады и школьные классы к особым потребностям особых детей, нам не хватало денег на «тьюторов» — тех, кто на каждом шагу поддерживает такое дитя. Нам было не до того, чтобы писать для них специальные программы, нанимать терапевтов, умеющих работать с такими детьми.
Много дешевле было построить резервации, и запереть их вместе со всеми проблемами там, за надежными заборами с солидной охраной. И вот – о чудо! – маятник качнулся в другую сторону, и наступила наконец она – волшебная инклюзия. Все должны жить, учиться и отдыхать вместе. И мы надели панамки, и поехали в лагерь.
Я знаю об этой истории только то, что знают все. Развернули, прогнали, не пустили. В произошедшем нужно разбираться, и надеюсь, что это будет сделано быстро и тщательно.
Но мне кажется, что я знаю, как все должно было произойти.
Месяца за три до начала лета директор интерната вдвоем с директором лагеря должны были приехать и осмотреть территорию для будущего отдыха. Поглядеть, удобны ли для особых детей палаты, беседки, качели и прочие радости. Потом директор лагеря должен был приехать в гости в интернат, и посмотреть, кого же привезут к нему в панамках в автобусе 1 июня.
Потом директор должен был пригласить своих педагогов и волонтеров (ах как хорошо было бы, если б у него были эти волонтеры! А их часто нет, и не потому, что никто не идет работать с «такими» детьми, а потому что не все хотят возиться с волонтерами, ведь проще запереть, «держать и не пущщать»). И должна была родиться программа этого отдыха, и отдельно – большая программа по взаимодействию с этими самыми «нормальными детьми», которые боятся «ненормальных», «не таких», «не похожих». И это, уж простите меня, естественный страх. Который преодолевается неторопливой, кропотливой и очень компетентной работой. И может быть даже – работой с родителями обычных детей, которые получают (или покупают) путевки в эти лагеря.
Может быть, благополучным и не бедным родителям стоило бы предварительно рассказать, что у их нормальных, здоровых детей есть шанс развить в себе редкие качества – сочувствие и милосердие. И научиться бесплатно и с радостью ладить с теми, кто не таков, как ты. И что мало что есть полезнее, чем этот навык, и мало что – ценнее.
И вот тогда, 1 июня, в лагерь приехали бы со своими тьюторами, педагогами и волонтерами не страшные и непонятные существа, а долгожданные гости, для которых уже готовы и шарики, и компот в столовой, и детский праздник.
Вот о чем, как мне кажется, следовало позаботиться взрослым.
Вот над чем стоило бы поработать.
Вот по какому поводу поволноваться.
А вот о чем волноваться совершенно не стоило, так это об АНГЛИЧАНАХ.
Английские дети (если там и правда отдыхали какие-то английские дети) выросли в другом мире. Для них «инклюзия» — давно освоенный и пройденный этап. Они знают, что люди бывают разные, а живут при этом – вместе.