Сразу вынесем за скобки многократно явленную при обсуждении этой коллизии идейную русофобию, согласно которой Россия есть ад вообще и для детей в особенности, переправление любого ребенка в любую западную или прозападную страну, будучи спасением из ада, есть очевидное благо, а возвращение любого ребенка в Россию есть страшная трагедия. Русофобия на то и русофобия, что питается не рассуждениями о том, как бы сделать лучше и как рассудить очевидно непростой казус, но единственно желанием излить неумолчную ненависть к этой стране.

При попытках же взглянуть на судьбу дочери и матери Зарубиных не через призму ненависти и понять, что вообще следовало бы делать в таких случаях, следует для начала констатировать, что с введением рыночных отношений мы, наряду с прочим, актуализировали еще и многие проблемы материнства и детства, весьма распространенные в XIX в. и неоднократно описанные в сильно забытых теперь произведениях критического реализма. Имеется в виду отдача живыми (причем необязательно порочными и пьющими) родителями своих детей чужим людям из соображений экономической нужды. Иногда от неспособности прокормить — чеховский Ванька Жуков совсем не уникум, такие понятия, как «в людях» и «мирской захребетник», именно до той эпохи относятся. Иногда от невозможности зараз зарабатывать и воспитывать ребенка. Прислуга в те времена была многочисленна и дешева — и притом не лишена способности к деторождению. Соответственно, возникали варианты и с воспитательным домом, и (более мягко) с приходящей матерью etc. Не то чтобы тогдашнее общество отличалось крайним гуманизмом, но социальным расизмом оно все-таки не грешило (литература уж точно) и к неизбежным коллизиям, порожденным рыночными отношениями (Царем-Голодом тож), относилось с каким-то пониманием. До криков «Ату! Ату!», которые преисполняют атукающих ощущением своей глубокой цивилизованности, дело все же не доходило.

Задуматься о таких последствиях рыночных отношениях невредно хотя бы уже потому, что кто сказал, будто эти последствия заведомо не для нас. Четверть века назад проживавшая в КазССР семья Зарубиных была еще более искренне убеждена, что всякие варианты «Детства» и «В людях» никак не про них писаны. При заработках на чужой стороне, как теперь оно понятнее, многое может случиться.

При этом если память о литературе критического реализма мы благополучно утратили, то извечное «По причинам органическим // Мы совсем не снабжены // Здравым смыслом юридическим, // Сим исчадьем сатаны» — это всегда с нами. От приверженности Светлому Западу если что и лечится, то никак не это. В случае с Сандрой (Сашей) всякий чувствует себя царем Соломоном, но только еще мудрее и еще справедливее. Между тем оснований для уверенного самодовольства не так много. Ибо если справедливы самые худшие оценки случившегося и самые худшие предположения о будущем, тогда мы имеем дело с провалом закона, потому как никаких законных причин не возвращать девочку родной матери не имелось, что и подтвердили судебные инстанции Португалии.

Здесь уже вопрос в том, обязаны ли суды признавать родительские права, лишая таковых только в особенных случаях на основе строгой процедуры, или же они могут исходить из простого соображения о том, где ребенку будет лучше, перед каковым соображением эти права ничтожны. То есть если некто подал иск о передаче ему ребенка с изъятием его от родных отца и матери, мотивируя это тем, что родные отец и мать недостаточно хороши, а с ним ребенку будет гораздо лучше, тогда суд, придя к решению, что в самом деле будет лучше, должен санкционировать передачу. Положительный прецедент такого рода утвердил бы норму — причем международного характера, — последствия которой вообще трудно предсказать. Не бывает идеальных родителей, и едва ли не в любом случае тезис о том, что в новой семье ребенку будет лучше, может быть убедительно доказан. Поскольку «лучше» — это такая область субъективного, где нет предела совершенству. Тем более когда в ход идут страновые сопоставления. Всегда есть страны более и менее благоустроенные, и, признавая довод насчет «лучше», суды открыли бы ящик Пандоры.

Здесь, вероятно, дело в непонимании того, сколь крайней мерой является (или хотя бы являлось до недавнего времени) лишение родительских прав, включающих право совместного проживания — даже и в Ярославской области. Они столь естественны и неотъемлемы, что лишение их можно уподобить смертной казни, т. е. крайней мере, когда нет иных способов предотвращения вреда. В данном случае — вреда ребенку. Это последнее средство, к которому прибегают, когда невозможно не прибегать. Введение в оборот понятия «лучше» делает крайнюю меру защиты ребенка рутинной процедурой, поскольку ино дело спасение, ино дело улучшение. Стремление делать добро посредством улучшения (вероятно, также и постоянного улучшения) как же может быть ограничено.

Когда бы португальская антиномия — в самом деле очень непростая — порождала поиски уточняющей нормы, это было бы дело самое похвальное. Но восклицания про «лучше» порождают вопрос, почему люди так уверены, что завтра их собственному ребенку не окажется лучше в какой-нибудь совершенно другой семье.

Максим Соколов, колумнист журнала «Эксперт»

Эксперт