Забастовка или бунт?

Ведущий специалист фонда «Общественное мнение» Светлана Гавриловна Климова: «Я как-то спрашивала у одного директора машиностроительного предприятия: „Почему у вас токарь-станочник получает 5 тыс. рублей”. А он говорит: „Они больше не просят”». Почему так происходит, Светлану Гавриловну расспрашивает Александр Привалов в программе «Угол зрения» на «Эксперт-ТВ».

Бунт или забастовка?

– Интересные сведения поступили из Росстата. За первые шесть месяцев текущего года в России был отмечен один, один – понимаете! – случай «временного добровольного отказа работников…». В общем, одна забастовка за шесть месяцев. В кризис! В России! В этой забастовке приняли участие десять человек! Как вам эта чудесная цифра про одну забастовку за шесть месяцев?

– Она наводит исключительное чувство грусти. Потому что за ней много чего скрывается. Во-первых, на самом деле она означает, что только одну забастовку признали законной.

– Да, Росстат специально оговаривает, что он засчитывает только законные забастовки.

– То есть другие забастовки и акции протеста, о которых мы слышали, просто не считаются забастовками. А это значит, что люди, которые в них участвовали, могут (если того захотят работодатель или местные власти) пойти под суд. Или их будут штрафовать, или против них будут какие-то другие санкции.

– Это означает, что у нас перезакручены гайки законодательства?

– Это много чего означает. Во-первых, действительно перезакрученные гайки в законодательстве. Во-вторых, когда людям плохо, они стараются спасаться либо в одиночестве, либо в кругу очень близких друзей – как правило, родственников. Это давно установленная закономерность, которая гласит следующее. Чем меньше у группы людей ресурсов – тем меньше они способны к солидарности. Например, если мы возьмем высококвалифицированных рабочих и бомжей, бомжи, несмотря на то что им живется сильно хуже, чем высококвалифицированным рабочим, будут менее способны к любому солидарному действию.

– Насколько я понимаю, из цитированных записей Росстата следует, что и рабочие не очень-то способны к солидарному действию.

– И рабочие не очень-то способны, во-первых, потому что кризис и все боятся. Резко упало их материальное благополучие, без того не блестящее. Во-вторых, ухудшилось положение именно высококвалифицированных рабочих. Если мы будем сравнивать положение высококвалифицированных рабочих с низкоквалифицированными, положение молодых с рабочими среднего возраста, положение тех, кто работает на крупных предприятиях, где востребован этот квалифицированный труд, везде с высококвалифицированными опытными рабочими ситуация окажется хуже.

– Правильно ли я понимаю, что текущий кризис был неблагоприятен именно для квалифицированных кадров?

– Да. Мы провели в фонде «Общественное мнение» весной этого года уникальное исследование – никто раньше этого не проводил. Репрезентативное исследование рабочих – две с половиной тысячи. 

Почему именно квалифицированные рабочие? Потому что именно промышленным предприятиям, где востребован труд высококвалифицированных рабочих, пришлось хуже, чем предприятиям сферы услуг, где востребован труд менее квалифицированных людей. Это означает, что если в каком-то среднем городе есть крупное промышленное предприятие и есть масса маленьких фирм, которым нужны охранники, лифтеры, экспедиторы, грузчики, они пойдут туда. Молодежь пойдет туда. Для молодежи, кажется, это хорошо: они нашли работу, и они там больше получают, чем если бы пошли на завод. На самом деле это сегодня хорошо, а завтра плохо. Потому что если предприятия сферы услуг начнут испытывать трудности, их выбросят гораздо быстрее, чем с крупного промышленного предприятия. И им просто не найдется места. Это плохо и для производства, потому что нет резерва – некого учить. Уже сейчас в сфере услуг состав рабочих существенно моложе.

– И существенно ниже квалификация?

– Прямо скажем, квалификации у них нет. Представьте: молодой человек пришел на предприятие, допустим, он поработал, но не приобрел еще какого-то профессионализма. У него один путь – уйти в сферу услуг. Тем же самым охранником.

– В сущности, он потерян для восхождения по квалификационной лестнице.

– Все социальные эскалаторы для него фактически закрыты. На крупном производственном предприятии всегда больше рабочих мест освобождается, там есть некая иерархия, можно подниматься. Там до сих пор существуют системы обучения или помощи в получении дополнительного образования. Есть возможность приобретать другие специальности. У 17% участвовавших в опросе работа связана с компьютерами. Практически половина имеет высокие разряды. И эти люди находятся в странном маргинальном положении. С одной стороны, у них есть профессия, которая по идее должна была бы их кормить, с другой стороны, почему-то не кормит.

– Почему же тогда невооруженным глазом заметен низкий уровень протестов?

– Причин очень много. Начнем с того, что действительно очень жесткое законодательство. Организовать забастовку так, чтобы она была признана законной в соответствии с действующей процедурой – чрезвычайно трудно. Во-вторых, для этого нужен лидер. И нужны структуры – самое главное. А что у нас с лидерами и структурами? Что мы имеем в качестве наследства от Советского Союза? Представители работодателя и наемные работники в одном профсоюзе. Это ни в какие ворота не лезет!

– А что получается, если закон не дает возможности ничего сделать?

– Закон позволяет ввести коллективный договор. 

– Итак, не в забастовках счастье, а в том, чтобы правильно заключить коллективный договор.

– Конечно. Но и в забастовках тоже. Во всяком случае, если выбирать между забастовкой и акцией протеста, когда люди выходят на улицу, надо выбирать забастовку.

– Но эти акции обращены к разным адресатам. Забастовка – к работодателю, выход на улицу – к власти.

– Причем к центральной власти, когда перекрывается федеральная трасса. Но парадоксальным образом власти федеральные и региональные запрещают забастовку, которая адресована работодателю. Тем самым они защищают работодателя, а не наемного работника. Мы спрашивали у рабочих, кого должны в первую очередь защищать законы о труде: работодателя или наемного работника. Большинство (меня это поразило) говорят: и тех, и других поровну. При том что на самом деле закон всегда должен защищать слабых. А у работодателя есть масса рычагов.

– Вы рассказываете сейчас о том, что вообще свойственно нашей ситуации с наемным трудом. А что принципиально меняется сейчас, в кризис, что обострилось. В самом начале нашего разговора вы констатировали довольно печальный факт, что хуже приходится квалифицированным. Это означает, что суммарный квалификационный потенциал…

– …снижается.

– Это же национальная драма.

– Люди становятся бедными. 88% рабочих говорят, что им зарплаты хватает только на еду и одежду. Я как-то разговаривала с одним директором машиностроительного предприятия, спросила у него: «Почему у вас токарь-станочник получает 5 тыс. рублей». А он говорит: «Они больше не просят». Так ведь действительно не просят!

– Почему?

– Нет навыков солидарного действия, нет организатора.

– Это важный вопрос. Нам же с детства (тем, кто постарше, кто в советской школе учился) вдалбливали про имманентную солидарность пролетариата.

– Нет имманентной солидарности! Имманентно может действовать только толпа. А чтобы выступать организованно и социально, любая организованная группа людей отвечать определенным требованиям. Это называется социальный субъект. Во-первых, такая группа имеет структуру (организацию). Во-вторых, у нее есть своя идеология. В-третьих, она имеет лидеров и правила, по которым живет. В-четвертых, она обладает суверенитетом. Что такое суверенитет? Это когда люди говорят: не «нас подставили», не «нами манипулируют», а «мы делаем» ту или иную вещь.

– Идеологии сейчас нет ни у кого. Социальной структуры не наблюдается (насколько я понимаю) нигде. С лидерами проблема снизу доверху. Значит, социальных субъектов нам не дождаться?

– Но они же были! Они были в первой половине 90?х годов, когда работали реально действующие профсоюзы. Они и сейчас есть, просто очень слабые.

– А что случилось-то за этот период?

– Первое время работодатели были растеряны. Они не привыкли к организованным и артикулированным претензиям со стороны рабочего класса, когда люди приходили и говорили: мы хотим заключить коллективный договор – вот у нас профсоюз. И по предыдущему законодательству коллективных договоров можно было бы заключать два или даже три – по числу групп интересов на предприятии. Например, авиационное предприятие, там есть летный состав, технический состав и т. д. И у всех есть профсоюзы. Они, конечно, могут договориться между собой. Кстати, профсоюзы летного состава – одни из наиболее активных 

– Это же элита элит, сливки сливок.

– Вот именно. Чем выше ресурсы – тем больше способность к солидарности.

– Получается некий замкнутый круг. Поскольку способность к солидарности слаба – рабочие получают мало, в частности денег, уважения, продвижения по квалификационной лестнице. Поэтому у них малая способность к протесту. Поэтому они дисквалифицируются в целом как сумма.

– Главное, что всем от этого плохо. Не только тем рабочим, которые теряют квалификацию, – плохо обществу в целом.

– Естественно, ведь сумма квалификаций становится меньше.

– Не только поэтому. Я начала говорить о том, что они бедные. А бедность эта воспроизводится: бедный человек не может дать нормальное образование ребенку. Он не может его нормально одеть. Он у него болеет – вот ведь что еще главное.

– Это еще одна нисходящая спираль.

– Конечно. А то, что они не бастуют, ну что нам от этого радоваться?

– Работодателям сегодня, наверное, надо радоваться. А завтра что будет?

– Завтра они продадут свое предприятие. Уедут в тихую европейскую страну и купят там кафе или кусочек «Опеля».

– А что-нибудь можно сделать для того, чтобы эти нисходящие спирали хоть притормозить, развернуть. Есть какие-то шаги, которые напрашиваются, исходя из вашего широкого исследования?

– Я считаю, что если говорить о государственном уровне, надо создавать трехсторонние комиссии: профсоюзы, работодатели и государство. И должны быть установлены какие-то минимальные заработки. 

– Но это крайне затруднено тем, что само государство – большой работодатель – ведет себя, судя по тому, что мы читаем в газетах, довольно скверно.

– Оно себя ведет довольно скверно, может быть, потому, что не понимает последствий. Оно не видит, во-первых, деградацию населения. Может быть, это его не волнует. Главное, что всех волнует, – это бунты. Забастовок не будет, будут бунты. Забастовка – это нормальный цивилизованный способ разрешения коллективного трудового спора. Если у меня коллективный договор нарушается, как нам говорили рабочие, конечно, мы соберемся и пойдем требовать. Это начало коллективного трудового спора. Это цивилизованный способ разрешения.

– Если я правильно вас понял, собственно, бунта тоже можно не опасаться. Потому что для бунта какая-никакая организация тоже нужна?

– Вот именно, что какая-никакая. Для забастовки нужны организаторы, а для бунта – подстрекатели, которые могут в какой-то момент просто уйти в сторону.

– И совершенно необязательно, что они это будут делать бескорыстно.

– Абсолютно точно.

– И как вам кажется на основании разговоров с огромным количеством рабочих – такой вариант развития событий вероятен?

– Бунт всегда спонтанен и всегда непонятно, где он начнется. Я не знаю, где в следующий раз рванет. Я не знаю, насколько хватит денег, чтобы затыкать ту или иную проблему, как в Пикалево или в других моногородах.

– Есть ли возможность со стороны государства или кого бы то ни было поспособствовать выходу в оперативный простор настоящих профсоюзов?

– Существующих бы не губили! Оставляли в живых лидеров этих настоящих профсоюзов!

– Это метафора: «оставляли в живых»?

– Не всегда. У нас так же, как и везде: если человек активно качает права – ему начинают угрожать. Ему, его детям – это стандартная история. 

Надо понимать, что такие лидеры – благо. Работодателю лучше иметь дело с организованным работником, а не устраивать отношения один на один. Ведь что такое отношения один на один? Это полная потеря управляемости. Руководитель среднего звена – тоже наемный работник. Он очень часто сочувствует работяге, а не хозяину этого завода, который где-то далеко. И поэтому они жалуются на потерю управляемости.

Александр Привалов, научный редактор журнала «Эксперт»

Эксперт
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе