Египет - священная наша держава ч.1

Ну вот: Египет. Далее - Судан, Уганда... и всё.




Встающие с колен

Спасибо Наполеону. Его появление в Стране Пирамид вырвало из сонной одури, тянувшейся уже без малого три века, с момента, когда пришли Османы и время остановилось. День сменял день, год сменял год, янычары в каирской цитадели представляли султана, но реальными хозяевами страны оставались «черкесы» - мамлюки кавказского происхождения, военная каста, не имеющая ничего общего с простонародьем, - потомками тутмосов и рамзесов, воспринявших от арабов язык и религию, в связи с чем, именуемых хозяевами страны «арабами». Из них просто сосали соки, и слово «араб» в тогдашнем Египте столь же было ругательным, как и слово «турок» в Османской империи.

А потом французы сломали «черкесов» и страна обрушилась в хаос: англичане, «черкесы» и «турки» прогнали французов, потом «турки» схватились с «черкесами» и вырезали их, потом «арабы» и «турки» прогнали англичан, потом победители схватились друг с другом, и в конце концов, по итогам резни всех против всех, когда уже неважно было, кто победит, лишь бы хоть кто-то победил, точку на сюжете поставил Мухаммед Али, янычарский ага смутного (вроде бы албанского происхождения), понаехавший в Египет на службу, но решивший сыграть ва-банк. Он, действуя спокойно и методично, получил от султана статус паши и в ранге «героя мусульман», изгнавшего «неверных», стал владыкой народа, который до конца жизни глубоко и предельно искренне презирал.

На этом спячка кончилась. Истребив старую аристократию и загнав в кювет мулл, требовавших долю власти, в князи выскочила разноплеменная, объединенная только Кораном военщина, - в основном, выходцы из низов, - считавшая себя пупом земли, не боявшаяся ни бога, ни черта, невероятно активная и очень жадная. «Каждый из них, — говорит Джабарти, — имел теперь по нескольку домов, жен, поместья и занимал положение, о котором ранее не мог мечтать, но хотел большего». Эти молодые волки  готовы были грызть за своего лидера глотки, и опираясь на них, Мухаммед Али стал своего рода «фараоном».

Амбиции у этого сероглазого, очень сдержанного блондина были круче корсиканских. Признавая власть Стамбула только на словах, хотя и очень красивых, он, как пишет арабский историк, на самом деле, «хотел спасти земли ислама, возродить их и распространить в них славу мусульманства». В этом смысле, Египет был идеальным трамплином. Новый паша разбил ваххабитов, завоевал Аравию, покорил Восточный Судан, посылал войска в Грецию, - и его солдаты, везде проявляя себя наилучшим образом, нигде и никому не давали пощады.

В конце концов, вокруг каирского паши стали собираться все, не согласные с реформами  Махмуда II, и (указывает Асад Рустум) «Вся империя разделилась на два враждебных лагеря: сторонников Мехмета Али-паши и приверженцев султана», - которого Мухаммед Али, поначалу подчеркнуто почтительный, спустя пару лет открыто назвал «окаянным негодяем», обвинив в «вовлечении Империи в орбиту Европы», нежелании «возрождать величие Порты» и «возвращать утраченные территории».

Такая позиция с неизбежностью вела к открытому конфликту, благо султан тоже не был размазней. Но силенок у суверена было значительно меньше, и первая война, начатая в 1831-м под флагом «защиты правоверных мусульман, которые хотят освободить ислам от христианских обычаев и порядков, навязанных ему султаном Махмудом», завершилась в 1839-м победой вассала. Хотя и частичной - отняв у суверена многолюдные Палестину, Сирию и Киликию, Стамбул, до которого было рукой подать, паша так и не взял: помешала высадка на Босфоре русских,  просто из принципа  спасших Османскую империю, не взяв взамен ничего, кроме договора о дружбе и взаимопомощи.

Впрочем, на первое время половина империи с населением в 8 миллионов душ (при том, что в самом Египте жило три) пашу вполне устроила. Это позволяло готовиться к следующим шагам, а необходимым условием для их успеха были реформы. Но не «петровского» типа, - как бы апологеты ни сравнивали Мухаммеда Али с Петром, - а направленным сугубо на то, чтобы «учиться у Европы как её бить». Ибо, как сам он говорил, «Египет молодое государство, отказавшееся от всего старого, и Европа не дает нам времени восстановить наши силы и укрепить нашу мощь».

И тут уж не шутили: деньги на призывную армию выкачивались отовсюду, принудительные займы, налоги, конфискации и крепостничество как в деревне, так и в городе стали нормой жизни, в чем-то напоминая грядущие коллективизацию, индустриализацию и чучхэ, вместе взятые. Во исполнение указа «опираясь на собственные силы, догнать и перегнать Манчестер», возникали фабрики и заводы по производству всего, оснащенные новейшей техникой. Правда, вся эта роскошь мелочно контролировалась сверху, целиком завися от субсидий из бюджета, а рабочих результаты их деятельности если и волновали, то лишь в смысле, чтобы не били палками.



Вертикаль власти

Впрочем, в тактическом плане смысл в таком рывке все же был. Многое из ранее дорогого и покупного стало своим и дешевым, а система монополий, при всех недостатках, закрывала дорогу иностранным банкам, создавая, пусть в малой мере, экономическую независимость от Европы. Ну и, конечно, принцип «сами-сами» вынуждал воспитывать кадры не только верные, но и умные. Или, как минимум, квалифицированные. И тут уже дело шло даже круче, чем у Петра.

Помимо «культурных миссий», - отправки молодежи на обучение в Европу, - по всему Египту, вопреки ротестам мулл, заработала сеть светских школ, ПТУ, техникумов, готовивших офицеров, инженеров, учителей и так далее. Причем, по «своим», - на арабском и турецком, - учебникам. Тоже, естественно, под плотным контролем властной пирамиды, на верху которой сидели военные и люди из громадной семьи паши. Что опять-таки в отдаленной перспективе было чревато, но тактически, временно давало результат: на фоне бардака, творившегося в Порте, земли, контролируемые Мухаммедом Али, казались уголком порядка и законности. Там поначалу даже изредка сажали за взятки.

И это производило на сторонних наблюдателей должное впечатление. «Недовольство велико, - сообщал в Неаполь дипломат Чевитта, - но население, не считая феллахов, мнение которых никому не интересно,  согласно с пашой, что ради священной державы можно потерпеть». Полный, так сказать,  консенсус вокруг национального лидера, которому не было альтернативы. «Не подлежит сомнению, - отмечал Карл Маркс, плотно интересовавшийся Египтом, - что это единственный человек, который мог бы сделать Турцию чрезвычайно опасной для России и добиться того, чтобы „парадный тюрбан» заменила настоящая голова».

Впрочем, при всем внешнем блеске, организм с самого начала подгнивал. Союз военщины и олигархов, замкнутая на себя привилегированная каста «неприкосновенных», по давней привычке именуемая на низах то «турками», то «черкесами», расставив своих людей везде, вплоть до сельских управ, имела всё, остальные не имели ничего. Арабы считались быдлом, сельские арабы – быдлом вдвойне. За малейшие огрехи их пороли, за разговорчики ссылали на каторгу, а за строптивость расстреливали или топили в Ниле.

До уровня рабов государства опустили и прочих. Бывшие элиты разорились, кто не попал под репрессии, унижался перед властями, выклянчивая службишку хотя бы в духовном ведомстве (о военной или административной карьере арабу не приходилось и мечтать). Досталось и христианам-коптам, которым паша вообще-то благоволил. «Класс купцов исчез из-за монополии правительства на внешнюю и внутреннюю торговлю», и естественно, гибель торгового капитала закрыла возможность частного бизнеса.

А всевластие бюрократии на вершине пирамиды, - управлять главными доходными отраслями Мухаммед Али поручал только своим старым друзьям по янчарской орте «Бахр» («Море»), в котором он когда-то служил, ибо не любил расставаться с теми, к кому привык, - привел к тому, что в какой-то момент государственная машина, вполне довольная порядком вещей, стала мягко, без истерик отторгать все реформы, которые сама же и затевала. К тому же, понемногу увязая в той самой коррупции, которую, по мысли паши, должна была контролировать.

Естественным итогом стал системный кризис. Финансовая система рухнула, инфляция поражала воображение, единственной валютой, которой доверяли, стал британский фунт, и все попытки властей управлять курсом пиастра в ручном режиме оказались бессмысленны, - а население выло. «Я посетил несколько деревень, - 30 января 1834 докладывал начальству российский консул Дюгамель, - и, несмотря на все, что я слышал, я бы не поверил, что нищета может зайти так далеко. Все население Египта одето в лохмотья; у них, действительно, нечего больше отбирать».

Естественно, люди зверели. Бунтовали, правда, редко, - надзор силовики организовали на славу, никто не знал, кто на кого доносит, - но побеги, саботаж, всякого рода «луддизм», нанесение себе увечий, поджоги стали явлением повседневным. Даже сам паша сетовал на «чернь, не сознающую, что все это, в конце концов, не для нас, но для Египта», а ночные рейды с убийствами «ненадежных» из чрезвычайщины стали нормой. И тем не менее, ситуация если и менялась, то к худшему.

Так что, в 1833-м, грустно отметив, что «по воле Аллаха мне все же придется выпить чашу яда», впервые взял займ у французов, которым верил больше, чем кому-либо, - а уже в 1840-м долги Египта зашкалили за 80 миллионов франков, что почти в пять раз превышало годовую прибыль от всего экспорта. А поскольку долги надо платить, паше, чтобы хотя бы обслуживать проценты, пришлось приоткрыть страну креатурам Парижа. На что, естественно, не мог не отреагировать Лондон.



Нейтральный подход

Почему Египет для Англии был принципиально важен, рассказывать, видимо, излишне, - напомню лишь, что эта страна рассматривалась, как важнейший плацдарм на пути в Индию и обратно, и с появлением пароходов ее значение только возросло. Правда, разговаривать о канале через Суэц Мухаммед Али категорически отказывался, и потому сэры до поры, до времени, по обыкновению, не спешили, готовя почву, но как только на Острове стало известно о «французском займе», шестеренки завертелись.

Сэры, к тому времени уже подсадившие Стамбул на финансовую иглу, начали обрабатывать султана в том смысле, что платить по кредитам ему будет легче, если Порта «покончит с сепаратизмом и восстановит контроль над ресурсами Египта». Султан упирался, но вяло, и 16 августа 1838 был подписан англо-турецкий договор «О свободе торговли», согласно которому британские подданные получали массу льгот и привилегий, но главное, «на территории всех владений султана в Европе, Азии и Африке». То есть, и в Египте, зависимость которого от Порты, пусть сто раз формальную, официально никто не отменял.

Мимоходом договор перечеркнул имевшийся договор с Россией, а чтобы избежать осложнений, мудрые англичане вписали в документ еще и пункт о предоставлении «всем третьим сторонам» тех же прав, что и себе, - после чего возражать Парижу было уже не с руки, а кроме Парижа, в общем, никто и не имел оснований. Разве что Мухаммед Али, естественно, отказавшийся признавать договор. Это, конечно, означало войну, но как раз ее паша не боялся, рассудив, что уж войска-то у него куда лучше султанских, а война все сложности спишет.

Так поначалу и было. 21 апреля 1839 войска султана перешли Евфрат, а 24 июня и были окружены и полностью разгромлены при Незибе, после чего султан Махмуд II умер от потрясения, а остатки разбитых войск перешли на сторону победителя. Путь на Стамбул был открыт, - и тут всю полноту власти над Портой взяла на себя «конференция послов» Англии, Австрии, Пруссии и России, при аккуратном молчании Франции заявивших, что «целостность единой Османской империи священна» и державы будут ее отстаивать «всеми методами, находящимися в их распоряжении».

В район конфликта двинулась англо-австро-русская эскадра, 19 августа 1840 в Каир доставили очень жесткий ультиматум: в течение 20 дней вернуть султану флот и вывести войска отовсюду, кроме Египта, взамен получив признание за его родом прав на престол в Каире. Паша промолчал, и тогда 7 сентября державы, отозвав послов, объявили, что султан решил сместить Мухаммеда Али, поручив реализовать это «эскадрам нейтральных государств». После чего морская пехота «нейтралов» начала высаживаться на побережье Ливана, где ее с восторгом встречали местные племена, смертельно уставшие от египетских порядков. 10 октября при Джунии, близ Бейрута, египтяне потерпели поражение, - серьезное, но не критическое, - и чем все кончится, никто не мог сказать. Никто никому еще никаких предложений не делал, но...

Вдруг оказалось, что «египетская военная мощь рухнула как по мановению волшебной палочки; города падали, как бусины четок». Ливан и Сирия оказались под контролем турок и «нейтралов», а 15 ноября «нейтральная» эскадра под командованием лорда Нэпира появилась на рейде Александрии, поставив Мухаммеда Али в положение, мягко говоря, сложное. Притом, что войск хватало и артиллерийский парк был не хуже корабельных калибров, из норок высунулись обиженные муллы и город забурлил, а ближний круг, учуяв слабость национального лидера, заволновался: дети многих бывших янычар учились в Европе, многие визири держали деньги в «Банк де Лион», - и сами понимаете.

«Ты прав, - писал в это время паша, отвечая приемному сыну Ибрагиму, блокированному в Дамаске и умолявшему отца не сдаваться, - мы можем дать бой, славный бой. Но я, всю жизнь служил Египту, и теперь, в старости, обязан подумать о тебе, твоих братьях и ваших детях». В итоге, мир, согласно фирману от 1 июня 1841, отменив увольнение и закрепив за Мухаммедом Али наследственное управление Египтом и Суданом, обязал пашу вернуть Стамбулу все остальное. А также выплачивать ежегодную дань (10 миллионов франков), вернуть Порте флот, не строить военных кораблей, ужать армию до 18 тысяч солдат, и главное, - уважать условия договора англо-турецкого договора.

Пилюлю, правда, подсластили разрешением сохранить монополию во внутренней торговле, но что касается «свободы ввоза и вывоза товаров», никакие возражения не принимались. Называя вещи своими именами, «окно» в разоруженный Египет было пробито, а раз уж коготок завяз, птичка задом полетит. Мухаммед Али уже не мог, да и, видимо, не имел сил чему-то противиться. Позже итальянец  Колуччи-бея, высокопоставленный чиновник, лично его знавший, отметил, что он «споткнулся о народ, не только не помогавший проведению реформ, но всячески противостоявший им», - да и сам паша под конец жизни признавал: «я мог найти, очень мало таких людей, кто понимал бы меня. Я был почти один большую часть моей жизни».

В страну, не имеющую собственных бизнесменов, хлынул поток иностранных маклеров и дилеров. Проходимцы и жулики, перехватив контроль за экспортом, занялись ростовщичеством, вспыхнула лютая коррупция. Система монополий рухнула, фабрики и заводы закрылись, миссионеры шныряли по «неправильным» церквям, а то и по мечетям;Каир оставался Каиром, но  Александрия превратилась в мутный колониальный анклав, по выражению паши, «гнездо всех пороков», а Мухаммед Али, живущий уже по инерции, свободное от сна и девушек время уделял постройке летнего дворца, которую даже успел завершить.

Продолжение следует.