ГЛЯЖУ В ОЗЕРА СИНИЕ... (4)

А будущее, между тем, быстро становилось настоящим, и оно не радовало. В конце декабря на зов «братьев» пришли таки махдисты из Экватории, правда, слишком мало, чтобы всерьез помочь, зато с опытными инструкторами по идеологии, объяснившими наивным местным «арабам», что всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, когда она имеет силы защищаться, а также преподали несколько практических уроков.

Продолжение.



Плохой хороший человек

А будущее, между тем, быстро становилось настоящим, и оно не радовало. В конце декабря на зов «братьев» пришли таки махдисты из Экватории, правда, слишком мало, чтобы всерьез помочь, зато с опытными инструкторами по идеологии, объяснившими наивным местным «арабам», что всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, когда она имеет силы защищаться, а также преподали несколько практических уроков.

В итоге, всем, хоть как-то замеченным в симпатиях к христианству, жить стало плохо, а родноверам, - то есть, основной массе населения, - еще хуже, ибо их вовсе за людей не считали. И народ побежал сотнями, хоть тушкой, хоть чучелом пробираясь в лагеря беженцев на территории Нкоре, где, отложив на время второстепенные разногласия, формировали отряды Сопротивления лидеры бами («дворян») Буганды, и католики, и протестанты.

Однако необходимо было знамя, устраивавшее всех, и первым, кто открыто сказал, что знаменем этим может стать только законный кабака, стал Аполло Каггва, сильный воин, убежденный протестант и англофил до мозга костей. История его отношений с Мвангой была, мягко сказать, непроста, он с трудом избежал костра во время «майских гонений» 1886,  затем стал одним из вожаков Сентябрьского восстания, а Мвангу, похоже, не столько ненавидел, сколько презирал, и тем не менее.

Как бы то ни было, его мнение, - «Без принца баганда не восстают», - после долгих дебатов было признано верным, а поскольку мусульмане к тому времени закрыли в «тайных тюрьмах» всех «принцев»-христиан, а кого-то и вовсе убили, единственным вариантом знамени, не считая категорически негоднях к употреблению правоверных  кандидатур, оставался Мванга. Конечно, его активно не любили, но альтернативы не было.

К слову, о нелюбви. При всем том, что метания Мванги, в самом деле, были кровавы, не все там было так просто. Естественно, англичане писали о «безумном деспоте», да и прочие СМИ от Берлина до Парижа, шокированные свирепостью расправ  с почитателями Христа, им подпевало, но «белые» не особо пытались понять истинные причины происходившего.

Впрочем, не очень стремились разбираться, и историки уже свободной Уганды, вроде профессора-классика Семакула Киванука, для которых все, что бы Мванга ни делал, перекрывалось событиями последних лет его жизни, позволявшими писать тома о «великом националисте и патриоте». Поэтому, чтобы разобраться, есть смысл узнать мнение тех, кто лично знал кабаку и враждовал с ним. А мнение это далеко не однозначно.

«Многие, в том числе и я называли его плохим кабакой, - писал .много позже Хэм  Мукаса, один из лидеров «бангелезе». – Но сейчас, когда все в прошлом, следует говорить правду. Было и плохое, было и хорошее. Жестоким был его дед Суна в давние времена, а Мванга был добрым, любил людей. Но боялся им верить, ведь его много раз предавали и даже пытались убить.

Кабака Мванга любил тех, кто хорошо работает, и быстро их продвигал. Если вы ему нравились, то он доверял вам, но он плохо разбирался в людях, верил в слова, легко попадал под влияние и приближал скверных людей, которые оговаривали многих. Если бы он верил всему, что они говорили, он убил бы многих. Но доброта мешала ему сделать это, поэтому погибал лишь один из десятка оклеветанных, а когда правда выяснялась, кабака просил прощения у семей убитых, чего никогда не делал даже Мутеса. Если же дело не касалось политики, лучшего кабаки нельзя было и пожелать. Мванга мудро решал споры, судил, не обращая внимания на статус человека, и судил справедливо. Он вообще не любил кого-то огорчать…».



Битва трех королей

Так или примерно так, судя по всему, рассуждали многие, и потому, хотя и не без споров, предложение Каггвы было принято, с оговоркой, что главное «не позволять ему впредь окружать себя плохими людьми». Проголосовали единогласно, и в апреле 1889, когда первые отряды были достаточно подготовлены, островной монастырь Букумби, где прозябал сиятельный эмигрант, посетила весьма представительная делегация, приятно удивившаяся увиденному.

Католические патеры, дав новым хозяевам Буганды обещание держать экс-монарха под строгим контролем, если те его пощадят, слово сдержали. Мвангу лишили доступа к гашишу, поместили в маленькую келью, заставив (в порядке прививки смирения) спать на жестком ложе и заниматься физическим трудом, - так что перед делегацией, как вспоминает тот же Мукаса, «предстал Мванга, каким его уже мало кто помнил: худощавый, спокойный, с ясными глазами и спокойной манерой поведения, вполне осознавший пагубность своей прошлой жизни и горящий искренним желанием исправить все зло, которое он натворил».

Это не могло не понравиться, а что Мванга принял приглашение с восторгом, и говорить излишне. 29 апреля, сев в присланную лодку (миссионеры формально «не смогли противиться силе»), он отбыл на материк и прибыл в «христианский» лагерь. Правда, первый блин вышел комом: в сентябре, после трех месяцев стычек, отряды Резистанса отошли обратно, в гостеприимный Нкоре, а Мванга бежал на остров, на сей раз – огромный лесистый Укевере. И уже не один, но в сопровождении нескольких сот родноверов, воевавших плечом к плечу с христианами, но не захотевших отступать в их закордонные лагеря.

Здесь, принадлежа сам себе, он попытался вновь начать собственную игру, в июне 1889 разослав письма всем миссионеров, которые только пожелают приехать и обратить в христианство его воинов, а также, конечно, похлопотать перед Европой о помощи. Параллельно гонец со слезным посланием, - «Если я вернусь в Менго, Вы сможете делать все, что хотите», - отправился и к Фредерику Джексону, эмиссару Имперской Британской Восточно-Африканской Компании, известие об экспедиции которого в сопредельные места пришли с материка.

Однако раньше, чем были получены какие-то ответы, жизнь вновь повернулась лицом. Учиненный Калемой после провала вторжения террор, в ходе которого погибли все принцы-немусульмане, в том числе, - что выходило за всякие рамки, - и отставной кабака Кивева, обозлила против «арабов» подавляющее большинство баганда, после чего армия Сопротивления выросла втрое, и 1 октября 1889 второй крестовый поход на Мвенго  увенчалась успехом. Калема бежал в леса, а Мванга 11 октября под танцы и песни уставшего от исламистов населения вернулся в столицу.

Естественно, к старым порядкам возврата не было. То есть, формально Реставрация означало, что все, как раньше, однако реальная власть, нравилось это кому-то или нет, отныне была в руках христиан, а если точно, - «бангелезе», поскольку у протестантов сил было гораздо больше, чем у католиков. Новым катикиро, после самоотвода Никодемо Себвато, «патриарха» бугандийского христианства, - «Я слишком стар, молодежи в армии нужны молодые руководители», - стал Аполло Каггва, сформировавший правительство по принципу «два к одному».

Этот «кабинет» и взял на себя полноту власти в решении внутренних вопросов, фактически преобразовав абсолютную монархию в конституционную, пусть без конституции, парламента и выборов. За кабакой остались церемониальные функции, а также (посягать на это никто по традиции права не имел) внешнюю политику. Против такого расклада Мванга, - кстати, с гашиша спрыгнувший окончательно, - в принципе, ничего не имел, и можно было бы сказать, жизнь вошла в свою колею, если бы не «арабская» проблема, которая, несмотря на бегство Калемы и его людей, никуда не делась.

Ибо бежать-то они бежали, - но в Буньоро, где Кабарега, так и не простивший Мванге давешней глупой, ничем не спровоцированной агрессии, принял их приветливо и заключил союз, - а союз с Кабарегой был не тем, чем можно было пренебречь. Как писал современник, имевший возможность в это время беседовать с кабакой, «Он не стремится к всей полноте власти, ладит с министрами, но больше всего на свете боится возвращения арабов, и надеется только на помощь белым».

Это вполне соответствовало истине, однако был и нюанс. Опасаясь мусульманского реванша, Мванга, вместе с тем, не хотел принимать помощь от кого-то конкретно,справедливо рассуждая, что за помощь придется платить. И когда в Буганде неожиданно появился Фредерик Джексон с согласием помочь в обмен на признание кабакой протектората Компании, кабака принял его очень вежливо, но, в отличие от времен сидения на острове, без отчаяния в голосе, сообщив, что, как честный и цивилизованный протестант, готов координировать действия по борьбе с работорговлей со всеми белыми и со всеми дружить. Но на равных, без всяких прогибов под кого-то одного, будь это даже Вдова.



Мaybe, someday...

Естественно, такой вариант м-ра Джексона не устроил. Не устроил он и Каггву, требовавшего подписать все, что просит «человек Королевы», но тут уж, сознавая свое право, уперся Мванга, убежденный в том, что его страна должна сохранить суверенитет. Джексон покинул Буганду, а через пару дней всем стало не до того: в начале ноября «арабы» при поддержке отрядов из Буньоро, - вернее, войска Буньоро при формальном участии «арабов», - штурмом взяли Менго, и Каггва с правительством привычно бежал в Нторе, а кабака, тоже привычно, на остров, затерянный среди «большой воды». Откуда и, - уже ж не до жиру, - послал гонцов искать Джексона и срочно передать ему письмо с согласием на все, - «Знайте, что Буганда — страна англичан», - лишь бы «дети Вдовы» пришли поскорее.

Найти адресата письмоносцам, однако, не удалось, он углубился в вовсе уж какие-то залосли, так что, в конце концов, письма с просьбой «Передай Джексону» одна из групп передала первому белому, встретившемуся на пути, - вы не поверите, - Карлу Петерсу (подробно в «занзибарском» цикле), так и не сумевшему, опередив Стенли, вывезти Эмина-пашу, но упорно  рыскавшему по джунглям в поисках чего бы присоединить к Рейху.

Тут отказа, разумеется, не было: ознакомившись с криком души кабаки, «крестоносец» велел гонцам бежать назад и сообщить, что «Ja, ja, natuerlich!», а вслед за ними рванул в Буганду сам, - однако в середине февраля, добравшись, выяснил, что бойцы Сопротивления в очередной раз изгнали Калему из Мвенго. В связи с чем, Мванга уже не так безотказен, как всего месяц назад. Это слегка омрачило настроение, и тем не менее, разговор состоялся вполне конструктивный.

В итоге, несмотря на почти истерику и даже угрозы Каггвы, требовавшего не иметь дел ни с кем, кроме англичан, кабака 27 февраля подписал предложенный Петерсом договор и вынудил брыкавшегося катикиро заверить документ. Благо, ни о каком протекторате там речи не было: сын Мутесы только подтвердил, что ознакомлен с решениями Берлинской конференции, согласен с ними и готов к политике «открытых дверей» для всех европейцев:

«Всем европейским державам, подписавшим Берлинский договор, я предлагаю превратить мою страну в нейтральную зону свободной торговли, определенной Берлинским договором», - заверил кабака,  отдельно уведомив Бисмарка, о котором узнал от гостя, и короля Леопольда, что Буганда - не сборище каких-то троглодитов, как, возможно, ошибочно думают в Европе, но цивилизованная, прозападная христианская страна, где строго-настрого запрещена работорговля.

В общем, все сложилось ровно так, как он и хотел. Для него это был идеал, для Петерса, желавшего много большего, наоборот, только начало, однако никаких полномочий говорить о протекторате «крестоносец» не имел, а действовать на свой страх и риск, как в своей время на Занзибаре, опасался, в связи с чем устремился на побережье с радостной вестью, а через пару недель в Менго опять появился Фредерик Джексон, получивший, наконец, письмо, с готовым актом о протекторате. И...

И Мванга наотрез отказался подписывать, пояснив, что когда писал, был в отчаянии, но, слава Христу, справились своими силами. В очередной раз, правда, встал на дыбы Каггва, однако кабака был в своем праве, и премьеру пришлось вновь уступить, подробно известив о своей особой позиции британского консула на Занзибаре: «Я и мои сторонники не имеют другого намерения, как встать под защиту англичан. Мы этому не изменим, и так тому и быть. Боже, храни Королеву!».

Сказать, что Джексон был в ярости, значит, ничего не сказать, это ясно, но даже тот убойный аргумент, что Буганде деваться некуда, поскольку, согласно признанному кабакой Берлинскому Акту, а также и только что подписанному Гельголандскому договору, она входит в зону влияния Англии, действия не возымел. Поверил Мванга или нет, сказать сложно, но сделал вид, что нужно проверить, и после отъезда взбешенного Джексона, - вернее, в апреле, сразу после окончательного разгрома Калемы, - послал на Занзибар доверенных вельмож, велев передать британскому консулу запрос на предмет, правду ли сказал Джексон, а параллельно, но в строгом секрете, и письмо немцам с намеком, что Рейху верит гораздо больше и вот с ними-то готов говорить даже о протекторате.

В Берлине заинтересовались. Никаких конфликтов с Лондоном никто, конечно, затевать не стал, да Бисмарк бы такого и не допустил, но ценность Озер была очевидна, и ситуация в Межозерье была постоянной темой в СМИ, тем паче, что влиятельные круги Баварии раскрутили кампанию «защиты католиков Буганды, чьи гражданские права и свободы нарушают протестанты». Совсем еще недавно изображаемый, как «людоед», «кровожадный дикарь» и «черный Нерон», Мванга ненавязчиво преобразился в «доброго католика, черного Готфрида Бульонского, защищающего интересы Европы от махдистов», - а к тому же, по берлинским редакциям метался Карл Петерс, «непристойно вереща» (определение очевидца) на тему «Все пропало, Бисмарк слил, кайзер введи войска», - и Лондон это напрягало. Затянувшееся шоу нужно было как-то завершать.

Продолжение следует.


Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе «Авторские колонки»