Птицы за моими окнами, молча прыгали по пустым веткам ирги. И редко, какая из них что-то пропищит. Красные снегири, сделались серыми, как и их подружки, взъерошились, как и мокрые воробьи. И напряжение внешнее и душевное нарастали. А весна все не наступила. И как-то легкомысленно забылось, что все это от скорби по уходящему от земной жизни Спасителю. Оказалось, что бесчувственная, на наш поверхностный взгляд, природа с большим сочувствием и тревогой переживала, вспоминая последние дни земной жизни Христа. Что, уж, тут о нас и говорить, - совсем мы опустились, уснули духом. Как апостолы в Гефсиманском саду.
И чудо, чудо, конечно же свершилось. В Великую Субботу, когда Его уже не было во Гробе. Из забетонированного, так плотно и так давно, неба хлынуло солнце, открылось в вышине синее окно. Мы не важно поработали в полях прошлым сухим летом и осенью. Нам не хватило сена для прокормления немалого нашего стада. Вот уже 24 рулона мы купили на левом берегу.Наши благодетели – дорожные строители с большими трудами доставили рулоны на наше крестьянское подворье. Я с ужасом наблюдал, как исчезают трехцентнеровые цилиндры, а снег все сыплет и сыплет из серого свода небесного. И думалось, - неужели не дожить нашей скотине до травки.
Ранняя Пасха нынче. Не как в 45-м году- 9 мая. На 3 недели раньше. И съехал снег с наших полей вокруг деревни, вокруг нашего возводимого деревянного храма святителя Филиппа митрополита Московского. Зашумела под загайновским бугром, залесским, речка Сабелка – Рубежка, забурлила, винтом вылетая из наших архангельских лесов и болот. И припомнилось мне в эти светло – радостные дни нашего всенародного воспоминания о Воскресении Спасителя, умноженное на природное ликование, оживление, под непрерывное пение слетевшихся в нашу деревню птиц после чтения Евангелия на Великой Вечерни во Святой День Пасхи, припомнилась, значит, далекая московская весна 1985 года. Двор церкви Воскресение Словущего, Словущее, - что правильнее будет, на улице Неждановой, ныне в Брюсовом переулке, в центре Москвы.
Двор церкви. Клирошане и староста церкви Автоном Семенович держат перед собой два расписанных масляными красками холста. Им приходится картины поднимать, чтобы они не стелились по земле и холсты закрывают их лица, а под холстами становятся видны туфли и ботинки. Холсты вытянутые вверх, на каждом из них по четыре фигуры под аркой.
Только что приехал владыка Питирим и это ему показывают мои картины – иконы. И показ этот уже третий по счету. День пасмурный. Идет Великий Пост, даже кажется, дождик начал моросить, совсем мелкий. За пол- года до этого я встречался с владыкой Питиримом в покоях при том же храме, показывал ему эскизы в размер будущих двух алтарных картин – икон. Потом их размеры пришлось увеличить вдвое, - когда первые варианты в рамах мы укрепили на стене алтаря и мы и владыка поняли, что для большой поверхности стены они слишком малы. Тогда же, когда я приступил к работе над вторым вариантом, их отдали в какой-то другой храм. Я все же склоняюсь к тому, что выполняя этот владычный заказ, я писал не иконы, то есть образа, какие принято с древних времен писать в православном храме, а, пусть и церковные, но все же, картины.
Заказ на эти два изображения устроил мне мой друг, еще по учебе в архитектурном институте, который в начале 80-х годов стал священником и служил в храме на улице Неждановой, ныне Брюсовом переулке, под началом владыки Питирима. Митрополит Питирим, как многим известно с 1946 года, кажется, заведовал издательским отделом Московской Патриархии. Его Журнал Московской Патриархии»на долгие десятилетия сделался единственным духовным изданием в нашей стране. Набирал владыка к себе в священнослужители мужчин видных, грамотных, с высшим образованием. Так у него и оказался Гена Огрызков, превратившись в отца в отца Геннадия. Так же и, ставшим в последствии всецерковно- известными: протоиерей Владимир Ригин, отц Николай Парусников, отец Артемий Владимиров. Ко мне, как к другу отца Геннадия и как к художнику с Малой Грузинской, священство храма Воскресения Словущего относилось снисходительно и сочувственно. Когда я уже сам служил, начал служить в Архангельском храме во бору, мне журналисты рассказывали московские, что в разговоре с ними владыка Питирим называл меня своим учеником. И так оно и было, хотя ученичество мое протекало опосредованно, без прямого общения со владыкой. И все, чему я до священства своего научился в церковной жизни, я обязан в первую очередь владыке Питириму и его священникам, его прихожанам, его храма Воскресения Словущего.
Батюшка Геннадий, пытаясь поправить наше с Еленой материальное положение, подкидывал мне разные заказы. Довелось мне у них и фреску Воскресения Христова, на выходящий в улицу Неждановой стене переписывать, и расписывать облаками потолок сводчатый в алтаре и иконы аналойные подклеивать, подправлять. Вот и два запрестольных написать образа из восьми фигур, предстоящих иконе - картине Воскресения Христова, когда-то написанной на огромном стекле, и привезенной в храм из закрытого храма на Страстном бульваре, на телеге, в тридцатые годы. Они, эти две картины и посейчас там существуют…
Что-то не понравилось на левом холсте владыке:
- Апостол Фома мне представляется похожим на нынешних интеллигентов во всем сомневающихся. Хорошо бы эту его неуверенность, зыбкость, как-то в фигуре, в позе его, выразить.
А, когда еще владыка рассматривал мои эскизы на картоне, он, медленно выговаривая слова, начал:
-Я думаю, что это, так скажем, политически, неправильно.
- Что владыка? Что вы имеете в виду? - спросил сопровождавший его в тот день архимандрит Иннокентий (Просвирнин).
На эскизах позади заданных заказчиком восьми персонажей, - пейзажи. На левой – Иерусалим, на правой – София Киевская, Днепр, леса, Иерусалимский пейзаж я слепил по плохонькой фотографии, - другой мне тогда не смог достать отец Геннадий. Это сейчас Иерусалим у нас в любом газетном киоске. Владыка, ясное дело узнал все, что я в своем Иерусалиме разместил Православный храм в Гефсиманском саду, колокольню, которая оказалось католической, а купол и вовсе, - мечетью Омара.
- Да, именно, политически не правильно, - усмехнувшись, завершил владыка.
И чего-то еще он стал говорить по поводу фигур. Я по привычке, привитой нам в архитектурном институте, - исполнителю нужно уметь защищать свой проект перед заказчиком, - попробовал возражать: - Но, ведь, там так и есть, я их всех только чуть - чуть к одному месту подобрал.
- А вы их все же уберите, вы же для православного храма этот образ пишите, а не для католиков, тем паче для мусульман. Да и во времена Богородицы, Марии Магдалины, Иоанна Богослова, там и вовсе ничего не было этого. Оставьте в центре наш храм.
Тут мне рядом, - я, было дернулся еще какую-нибудь глупость произнести, - в ухо прошептал архимандрит Иннокентий:
- С владыкой спорить нельзя.
Я осекся, вовремя вспомнив, что нахожусь не на защите своего проекта поселка Развилка, который разносит директор «Генплана», а среди священно-церковно – служителей, в обществе для меня незнакомом, в котором надо вести себя сдержанно. Исподлобья я поглядел на собравшихся : дородные молодые и немолодые батюшки, неподвижно стоявшие вокруг, глядели на меня с ужасом.
Вернусь все же к Евангельскому тексту, который читается в Пасхальный день на Великой Вечерке: « Фома же, один из двенадцати, называемый Близнец, не был тут с ними, когда приходил Иисус. Другие ученики сказали ему: мы видели Господа. Но он сказал им: если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, не поверю. После восьми дней опять были в доме ученики Его и Фома с ними. Пришел Иисус, когда двери были заперты, - стал посреди них и сказал: мир вам! Потом говорит Фоме: подай перст твой сюда и посмотри руки Мои; подай руку твою и вложи в ребра мои и не будь неверующим, но верующим. Фома сказал Ему в ответ : Господь мой и Бог мой! Иисус говорит ему: ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны не видевшие и уверовавшие».
Что же Фома, все же будучи апостолом, не верил Богу, Который недавно все рассказывал ученикам о том, как и что с Ним будет происходить во Иерусалиме? И, как Он им рассказывал, так ведь и произошло. Еще, когда Иисус пошел ко гробу Лазаря, Фома обратился к своим товарищам со словами : «Пойдем и мы умрем с Ним».И слова эти говорит Фома, когда услышал, что Господь хочет идти в Иудею, и не просто так идти, скажем для проповеди, а с тем, чтобы принять там смерть. И слова эти Фомы свидетельствуют о том, что обуял его страх. И остальные испугались, но он больше прочих. В словах его нет решимости, паче того, нет желания совершить подвиг, а только малодушие и страх в этих словах.
Сказал он это, желая остановить товарищей, напомнить им о смерти, которая, возможно их там постигнет. Похоже на то, что он не решился вслух произнести то, что думал : «Вот мы такие глупые, - без всякого рассуждения, не заботясь о своем здоровье и самой жизни, как и Иисус, который не заботится о Своей жизни, пойдем смело за Ним. Но пусть Он так недорого ценит Свою жизнь, мы - то должны остаться здоровыми, невредимыми».
Это было тогда еще, при гробе Лазаря. А что же мы видим теперь? Каков для нас образ апостола Фомы. Он, как истинный апостол, как истинный последователь своего Учителя, сделался проповедником Слова Божия и в Индии был заклан за истину. Благодать Божия укрепила его.
Близнец – это значение имени Фомы. Этоупомянуто Евангелистом Иоанном, чтобы показать, что он был недоверчивым и таким был от рождения. Когда прочие ученики поведали ему о Воскресшем Господе, а он же не почитал их лжецами, он, так получается, дело Воскресения считал не возможным. Фома же, хотя поспешно верить, - дело легкомысленное, а упорствовать в этом легкомыслии, дело дикое и неумное, - он не сказал : «Я не верю своим глазам», а уточнил: «Если не вложу руки моей». То есть не получу подтверждения физического, материально ощутимого.
Возникает вопрос, - откуда он мог знать об этой ране в боку? Возможно, - мог слышать от учеников и жен, присутствующих при казни. Они могли рассказать о том, как выглядело Тело Спасителя.
Не сразу Господь выбрал время показаться «неверующему»Фоме. Только через восемь дней. За эту томительную неделю Фома слушал рассказы соучеников, вновь и вновь возвращавшихся к своим встречам с Воскресшим Спасителем. И он, слушая эти рассказы еще больше возгорелся желанием уверовать и укрепиться в вере на будущее.
И, когда Господь снова приходит, то сначала говорит с упреком: «Подай руку твою». А потом вразумляет: «Не будь неверующим, но верующим».
Сомнения Фомы, ведь, происходило действительно от неверия. Сначала не верил, а от прикосновения к ребру сделался совершенным богословом. Он истинно исповедовал два естества и одно лицо во едином Христе. «Господь», -он сказал, исповедуя человеческое естество, сказал слово, которое употребляется о людях.
Так, вспомним, говорит Мария Магдалина: «Господин! Если ты вынес Его».
И тут же Фома сказал: «Бог мой, исповедуя Божеское естество. И так исповедовал одного и того же Господом и Богом.
Невольно вспоминается, что мы называем себя : «Верующими». А являемся ли мы таковыми? Можем ли мы, хотя бы словесно, конечно, - не до смерти же, - исповедовать смысл и цель нашего верования? Фома, же апостол, сознавал свое неверие и был в этом неверии много ближе к Богу, как это ни странно покажется нам, «верующим». Он хотел разрушить свое «неверие», а есть ли в нас желание, крестившись, порой совершенно неосмысленно, тупо, действительно уверовать всем сердцем своим, всем разумом своим, всей душой своей? Поглядим внутрь себя и скажем : «Нет». И, если бы мы до конца осознали, что значит это наше: «Нет», то ужас объял бы нас. Потому что мы –то как раз и есть не только «неверующие», а еще и, как принявшие при таинстве Крещения на себя обязательства: «Веровать Ему, как Царю и Богу», - что самые мы еще и натуральные вероотступники.
Сам же Господь показывает нам, что вера состоит в том, чтобы принимать невидимое: « блаженны не видевшие и уверовавшие». Так Он указывает на учеников Своих, которые не касались ни ран от гвоздей, ни прободенного ребра, но уверовали. И это не об одних только апостолах, но и о всех нас, уверовавших по отшествии Спасителя на Небеса.
Эти слова не лишают Фому блаженства, но утешают нас всех, не видевших нашего Спасителя. По этим словам мы еще и утешаемся тем, что более блаженства в тех, кто не видел, но веровал..
Теперь, вот, еще, - каким образом тело нетленное оказалось имеющим раны и было осязаемо человеческой рукой? Это не бесконечной снисходительности Господа к нашему немощному, недозрелому разуму и малодуховной душе. Ведь тело, которое проходило запертые двери было свободно от всякой человеческой грубости, было тонкое и легкое. Но, чтобы уверить «неверного» в Своем Воскресении, Господь показывает тело Свое плотским весомым, имеющим раны. И это израненное тело Спасителя является, похоже, мостом между Единым Богом и Человеком.
Он еще и ел при встречах с учениками, не для того ел, чтобы подкреплять тело, но для того, чтобы уверить их в воскресении, каковым оно будет для всякого человека. Он и по водам ходилс тем телом, которое никакой – нибудь иной, призрачной природы, а осязаемой. Так и тело Его по воскрешении было и видно и осязаемо. Только, самое главное, оно нетленно.
Все, нами вкушаемое, входит во чрево и изменяется, чего у Христа после воскресения не было, не вкушаемое, принимаемое только для удостоверения в воскресении, было потребляемо некоторой невидимой и божественной силой.
И, ведь, для одного лишь человека, Фомы, Господь создатель мира, вселенной, снизошел и показал ребро, чтобы спасти одну лишь душу неверующую. Вот нам пример, - и мы не должны презирать ни одного человека, даже самого малого.
- Ну, как же так? – не поверил Фома! Что же ему помешало поверить? В чем случилось преткновение? Где эта грань между верой и неверием? Как бороться с сомнениями?
Интересны парадоксы, мне интересны, - ведь жизнь наша из-за ее искаженности вся в противоречиях. Их, противоречий, только у Бога нет, а у нас, - ого-го. Только успевай поворачиваться. Так и у великого апостола «неверия». Жив Господь, Его видели друзья, апостолы другие, Мария Магдалина, - после Его смерти. Но, если Господь, то какая же у него может быть смерть. И, если умер, то как же может живым – то быть? А Лазарь, несколько дней назад воскрешенный и тоже, ведь до этого четыре дня, как умер ? Не укладывается в голове, и все тут.
Сквозь стены и двери запертые проходит. И раны –то на Его теле – настоящие раны. Как представить себе смерть, которой нет?! Сколько в детстве вокруг и рядом накопилось в котелке сознания смертей.
Как серьезно то, что я сейчас читаю в книге любимого писателя, - он видел это со стороны, стоя среди церковного народа в переполненном храме, видел очами души своей вселюбящей, а я, вот, недостойными руками своими, хуже бы не выразиться, -а то свои руки Гамлет, помнится, называл « воровскими орудиями», - так вот этими –то «орудиями» я к самому святому на нашем, пока еще белом, свете прикасаюсь в алтаре на каждой службе, неизменной со времен Николая Васильевича Гоголя и со времен еще и Тайной Вечери во городе Иерусалиме.
«Мы веруем, - Гоголь говорит, - что святые Тайны, сохраняя вид хлеба и вина, суть истинное Тело и истинная Кровь Христовы. Так же веруем и исповедуем, что Христос Сын Бога Живого, придя в мир грешных спасти, стал истинным человеком и плоть Его, воспринятая от Девы Марии, была настоящей человеческой плотью; что телом и душой Христос был истинным человеком во всем подобным остальным, кроме греха, оставаясь в то же время Богом. Божественное естество не умалилось и не изменилось у Сына Божия при Его воплощении, как и человеческая природа не изменилась при том, а полностью сохранила все свои человеческие свойства».
Как сильно наше, мое, конечно: « нет».Отличается наше, мое, конечно, восприятие и отношение к Создателю от того, как его ощущал апостол Фома. Великий проповедник слова Божия и мученик за это Слово. По свидетельству святителя Иоанна Златоустого этот апостол « бывший некогда слабее других апостолов в вере, сделался по благодати Божией мужественнее, ревностнее и неутомимее всех их, так что обошел со своею проповедью почти всю землю, не убоявшись проповедовать слово Божие народам свирепым, диким и кровожадным.В далеком индийском городе Малитуре за обращение ко Христу супруги и сына царя он был пронзен копьями. Так копейная рана в ребрах Спасителя легла множеством ран на тело « неверного» Его слуги…
Написал я, наконец-то, два запрестольных образа, которые, наконец-то, получили одобрение владыки Питирима, наклеил я их в алтаре на листы оргалита. Потом, пользуясь своими связями с артистами театра «Ленком», заказал две огромные рамы, а они еще и изогнутыми, не плоскими, должны были быть, потому что поверхность алтарной стены была цилиндрической. Рамы взялся делать знаменитый в театральных кругах столяр « Дядя Сережа».
Сам я, сделав заказ, уехал после этого в нашу деревню Загайново, - начиналась посевная компания. А рамы, когда они через три месяца были готовы, на себе в храм унес отец Геннадий. Я живо представил себе, когда он мне рассказывал об этом своем путешествии, как огромный наш батюшка в коричневой кепочке несет на себе две огромные деревянные арки, проходит мимо памятнику Пушкину, спускается под улицу Горького, движется по Страстному бульвару, огибает чемоданную громаду нового МХАТА. То-то зрелище для москвичей. А у него было при внешнем богатырстве очень больное сердце. На застеленном серой бумагой полу лежали эти рамы и позолотчики оклеивали их сусальным золотом. К праздничной службе обе картины были утверждены на своих местах. Началась их, отдельная от моей, церковная жизнь.