УЕДИНЕННЫЙ ПОШЕХОНЕЦ. Литературно-краеведческое приложение

СЕМЕЙНЫЕ ТАЙНЫ ИМЕНИЯ ЛУПАНДИНО Давно всем известно, что сор из своей избы не выметают. Так он и копится годами в виде моральных и материальных проблем, передается из поколения в поколение тяжелым грузом личных отношений. Лишь много лет спустя открываются истинные мотивы человеческих поступков, складывающихся в единую последовательную цепь, подтверждая древнюю истину о том, что «нет ничего тайного, что бы не стало явным». Пришло время рассказать о тайнах личной жизни известного в 80-е годы XIX века историка, публициста Евгения Петровича Карновича и его родственников.
Вокруг имени писателя образовался некий загадочный ореол состоятельного человека, растратившего свои богатства. Эта интригующая история заинтересовала меня и заставила  задуматься об истинных причинах случившегося. Возможно, и  современники не знали всей правды о личных делах рода Карновичей. А раз так, задаю себе снова и снова вопрос: вправе ли касаться такой темы, стоит ли  вторгаться  в чужую жизнь, нарушать покой давно ушедших людей? И лишь со временем решаюсь ответить утвердительно, и то только потому, что заручаюсь личным согласием самого Евгения Петровича. Следуя исторической правде, Карнович  утверждал в своей работе «Замечательные богатства», что все обстоятельства приобретения или потери богатств рано или поздно будут становиться достоянием истории. И придет пора заняться исследованием былой жизни  России не только в политическом, но и в экономическом смысле во всех ее проявлениях. Потому постараюсь со всей деликатностью коснуться данного вопроса.

ПРОШЛОЕ

РЯДОМ С НАМИ

Надо сказать, что само рождение Евгения Петровича окутано завесой недосказанности. Карнович со свойственной ему шутливостью писал о себе, что родился он в сельце Лупандине Ярославского уезда

28 октября 1824 года, в среду, в 23 часа 30 минут. Хотя сразу оговорюсь: по справке Ярославской консистории значилось, что он родился 3-го, а крещен был

6 ноября 1823 года в церкви села Железный Борок Ярославского уезда.

Имение Лупандино находилось вблизи деревни Пет-ровское, в двух километрах к востоку от АЗС, расположенной на Московском шоссе. Через перелески к ней ведет вновь отремонтированная проселочная дорога. При въезде в населенный пункт стоит поклонный деревянный крест, за ним виднеются крыши деревенских домов. Само поместье располагалось чуть дальше, на высоком холме, у подножия которого протекает ручей, в прошлом называемый речкой Шатеркой. Он вытекает из небольшого болотца у деревни Бегоулево и впадает в реку Великую. Вряд ли кто из местных жителей  вспомнит, откуда взялось название речки Шатерки.  Может, все дело в том, что бежит она по самому дну оврага и скрывается за нависшими над ней деревьями, бурной растительностью, как за шатром. А быть может, в том, что на ее берегах и вблизи деревни Руденки располагались шатры войска галичского князя Василия Косого, разбитого московским князем Василием Темным. Летопись гласит, что на горе Рудной вблизи Ярославля, в девяти верстах, между ними был заключен мирный договор. Но  тогда возникает законный вопрос: где же похоронены воины, погибшие в этом сражении? Историки так и не ответили на этот вопрос. Зато множество мелких курганов, расположенных на левом и правом берегах Шатерки, говорили о многом. По сообщению

В. Д. Раевского, командированного комитетом Антропологической выставки в 1877 году в деревню Пет-ровское для предварительного обследования могильника, этот памятник состоял из множества курганов, заросших лесом, и занимал площадь около 4,5 гектара.

В конце 50-х годов ХХ века во время раскопок, начатых при строительстве НПЗ, Петровский могильник насчитывал 141 насыпной курган, датируемый Х - началом XI века, и принадлежал погребению сельского поселения с преобладанием финского этноса. Проводимые археологами раскопки пробудили интерес к истории не у одного поколения любознательных людей. Надо заметить, что и сам будущий писатель Евгений Петрович, покинувший Лупандино в семилетнем возрасте, остался неравнодушным к истории и сельским красотам. Его детские воспоминания об усадьбе нашли отражение в  раннем произведении «Воспоминания Охотовского».

Странное по своему звучанию название «Лупандино» произошло, по всей видимости, от прозвания древнего рода Лупандиных. Он имел одно происхождение с Лопухиными. Яков Васильевич Глебов-Объедов, по прозванию Лупанда, потомок косожского князя Редеги, убитого в 1022 году князем Мстиславом Владимировичем Тмутараканским (умер в 1035 году, младший брат Ярослава), был родоначальником Лупандиных. Леонтий Богданович Лупандин служил воеводой в Переславле-Залесском в 1656 году, а внук его Степан Мелентиев находился при Петре Великом стольником.

Другой род Лупандиных восходил ко второй половине XVI века, был внесен в шестую часть родословной книги Владимирской и Саратовской губерний. Еще имеются два рода Лупандиных, восходящих к началу XVIII века. В истории Ярославского края известны Лупандины, проживавшие в Ростовском уезде. Но это далекое прошлое.

Все, что осталось от усадьбы - это большой, затянутый илом Вигелевский пруд, липовая роща на склонах, заросли сирени. Сохранилась до наших дней и дамба, перегородившая речку и образовавшая превосходный водоем. Хочу заметить, что они были отмечены на карте местности еще при межевании земель Ивана Петровича Щербатова в 1773 году. Стараниями жителей деревни Петровское эта дамба была восстановлена.

СУДЬБА-ЗЛОДЕЙКА

Имением Лупандино в конце XVIII века владел Иван Петрович Щербатов, а затем средний сын генерала Степана Ефимовича  Карновича - Петр.

Он родился в Петербургской губернии, в городе Ораниенбауме в 1851 году, где при дворе Петра III служил его отец Ефим Степанович Карнович.  Свою военную карьеру он начал рано, еще мальчиком в голштинском полку, состоящем в основном из иностранцев. После переворота 1761 года, с воцарением Екатерины II он перешел на российскую службу: в 1778 году поручиком лейб-гренадерского полка, потом капитаном в Нарвский пехотный полк. Петр Степанович ушел в отставку в звании секунд-майора и с 1784-го по 1787 год выбирался в Ярославский земский суд заседателем, в 1787 - 1799 годы - ростовским предводителем дворянства, с 1801 года - ярославским предводителем.

В церковных исповедальных росписях села Лучинского Ярославского уезда за 1804 год находим, что Петр Степанович Карнович имел полных 53 года, проживал в сельце Лупандине со своей женой Александрой Ивановной Малыгиной и детьми.

Судьбы одного из его сыновей, Петра Петровича, и внука Евгения Петровича оказались нелегкими.

Петр Петрович служил в лейб-гвардии Финляндском полку, участвовал в боях под Красным в ноябре 1812 года. Позднее военная служба Петра Петровича в чине штаб-ротмистра проходила в гусарском полку принца Оранского (бывший Белорусский).

Однажды, а случилось это, должно быть, в один из весенних дней 1822 года, он приезжает в Ярославль в командировку для закупки лошадей. Долгая разлука с родственниками тревожила Петра: что с ними, как живут, здоровы ли. Опасения Пет-ра были не напрасны. Время, как известно, не щадит никого.  Отца своего Петра Степановича в живых он не нашел - тот скончался в 1819 году, а пожилая мать Александра Ивановна со своим вконец расстроенным здоровьем жила в имении Лупандино, находящемся в самом худшем управлении.

Действительно, без твердой руки хозяйство медленно умирало. Насколько нам известно, винный завод, а вместе с ним и дело в винном откупе к тому времени прекратили свое существование. Правда, еще сохранялся небольшой конный завод, где велось разведение красивых, рослых, с прочными ногами городских упряжных лошадей, имевших в своей родословной датскую, английскую и арабскую породы. Приплод составлял от шести до десяти голов  в год. Лошадей продавали на ярмарке в городе Ростове. Упряжная лошадь в то время была самой дорогой. 

По завещанию отца сестре Елизавете отходило несколько деревень и один из лучших домов Ярославля на углу Рыбинской и Духовской улиц, на земле, купленной у майора Петра Федоровича Векентьева. Не тот ли это дом, которым владел потом Горяинов и в котором разместилось после перестроек женское духовное училище, а в настоящее время - педагогический университет?

Остальное недвижимое имение переходило Петру. Но, к сожалению, все имущество было множество раз перезаложено. В 1821 году он вновь занимает деньги у Дмитрия Федоровича Богданова, но долги отдать не может. Возникает угроза полного банкротства и описи имения.

В конце концов после долгих раздумий и по настоянию матери Петр решился на отставку. Подал рапорт в том же 1822 году. Как служивый человек, Карнович задумал для исправления своих дел заняться разведением лошадей. Пожалуй, это было единственное дело, в котором он хорошо разбирался. К тому же знал и положение в армии, где имелась  нужда  в лошадях  с конюшенно-пастбищным содержанием. На рынке в то время возник дефицит таких лошадей, и право приобретать их предоставлялось только гвардии.

КРЕДИТОРЫ БОГДАНОВЫ

И БАХМЕТЕВЫ

Привыкший в бою действовать смело, решительно, напористый гусарский офицер столкнулся с совершенно другими трудностями, которые просто обес-кураживали. Оказывается, для исправления дела требовалась значительная сумма. Используя свои обширные связи в Москве, Карнович нашел людей, готовых ему помочь. Таковыми оказались московские дворяне Бахметевы в лице Владимира Петровича Бахметева.

Глава семейства Петр Алексеевич Бахметев жил в сельце Шихове Московской губернии и славился дурной репутацией. Он был человеком старого закала, «предерзким и пренебрежительным» стариком. Так характеризовала его соседка по имению Г. П. Янькова. «У него в деревне, - рассказывала она, - был по ночам бабий караул: поочередно каждую ночь наряжали двух баб караулить село и барские хоромы. Одна баба ходила с трещоткой около дома и стучала в доску, а другая должна была ночевать в доме и дежурить изнутри. Хорош был старик, нечего сказать! Мудрено сказать, что после этого от него жена сбежала». А жил он тогда с княжной Марьей Семеновной Львовой, дочерью калужского губернского прокурора, статского советника князя Семена Сергеевича Львова и Екатерины Никитичны Иевлевой. По известной причине брак для Марии Семеновны был очень неудачен. По взаимному согласию она рассталась с мужем и связала свою судьбу с известным фаворитом Екатерины II Алексеем Орловым.

Петр Петрович лично Бахметевых, по-видимому, не знал, а если бы знал, наверное, не связывал бы свою судьбу с этим  семейством, предвидя дальнейшие осложнения.

По смете на строительство завода нужно было 66000 рублей. Но Бахметев проявил изворотливость и потребовал от Петра Карновича закладную на 90000 рублей. Такое противозаконное предложение на столь трудных условиях заставило Карновича  задуматься. Но Бахметев, развеяв опасения Петра Петровича, дал слово и уверил, что заклад берет для обеспечения договора и на случай спора.

Материальные проблемы побудили Карновича согласиться на предложенную Бахметевым незаконную сделку, и закладная в 90000 рублей была оформлена

9 марта 1823 года.

Теперь можно было с облегчением вздохнуть: груз забот, тяжестью лежавший на его плечах в последние годы, вдруг стал легче. Но он и понятия не имел, что произойдет с ним и его делом дальше.

Полученными от Бахметева деньгами Карнович оплатил долги отца, сестры и выдал ее вскоре замуж за курляндского дворянина Крестьяна Егоровича Гейнкинга. Их венчание происходило

7 января 1824 года в  родовом селе Холм-Огарев, а проживали они в имении Михайловское близ Норского. 

Что касается Петра Петровича, то и у него появились новые приятные отцовские заботы, а вместе с ними и расходы. Здесь, в сельце Лупандине, у них с супругой Еленой Максимовной Белявской один за другим рождаются Петр (1822 г.), будущий писатель Евгений (1823 г.) и дочка Катерина (1824 г.), крещенные в церкви Воскресения Христова, что в Железном Борке. На это обстоятельство я и хотел бы обратить внимание читателя, говоря о разночтении в годе рождения Евгения. Эта разница в годах прослеживается в других документах, повествующих о жизни Карновичей.

Увеличившийся доход от завода и имения позволил до срока выплатить условные проценты. Но случилось непредвиденное: к несчастью и сверх всякого ожидания, Бахметев деньги не принял и в 1826 году затребовал весь закладной капитал. Что побудило его  так поступить - неизвестно.

Карнович вынужден был напомнить своему заимодателю о данном честном слове, но в ответ снова получил отказ. Предъявили претензии и другие кредиторы. Подал иск вступивший в наследство после смерти отца титулярный советник Сергей Дмитриевич Богданов, который после долгих судебных разбирательств в 1830 году и стал владельцем Лупандина.

Петра Петровича Карновича не покидала надежда выйти из безнадежного положения. Судебные  споры за  имение длились  до 1844 года, но все попытки уладить дела были тщетны. Внезапно лишенный своего имения, Карнович решился со своим семейством вы-ехать в Санкт-Петербург. Он рассчитывал найти заем для погашения долга и вступить на государственную службу. Нужного человека Карнович нашел - им оказался надворный советник Карл Якимович Горегляд-Выласский, но за отсутствием у него денежных средств дело решалось медленно.

В 1830 году Карнович переезжает в город Починок Лукьяновского уезда Нижегородской губернии, где поступает на службу смотрителем Военного конного завода и занимается выращиванием высокорослых лошадей темных мастей для лейб-гвардии конных полков. Здесь судьба окончательно отвернулась от него. Вконец запутавшись в делах, Карнович допустил на конном заводе растрату в сумме 6821 рубля.

5 февраля 1832 года по предписанию Военного коннозаводского управления Карновича отослали в Нижний Новгород в учрежденную по его делу комиссию, решением которой он был приговорен к штрафу.

Гвардейский офицер, герой Отечественной войны 1812 года  погиб не в бою -

его сгубила российская действительность. Умер Петр Петрович в 1841 году, оставив в народе материальную память. На выставке в селе Великом в 1850 году особое внимание заслужил  гнедой жеребец крестьянина Сергея Герасимова Ярославского из деревни Слиньково. Он в течение 25 лет с похвальным успехом поддерживал прекрасную породу лошадей известного в свое время завода помещика Петра Петровича Карновича.

Александр БЕКЕЕВ.

На снимках: Евгений Петрович Карнович; окрестности вблизи Вигелевского пруда.

Фото автора.

Бекеев семейные тайны имения лупандино

ЗАЧЕМ ПИСАЛ БОРИС КУЗИН

Как-то взял я в Мышкине в библиотеке несколько толстых журналов, благо тогда их здесь еще выписывали, с повестями и рассказами новейших писателей. Читаешь, и туго доходит содержание, как сквозь вату. Или его

и нет вовсе. Или очень умно. Отстал, думаю, ведь критики их в тех же изданиях на все лады разбирают, хвалят.  Вроде  все прочитал, а вроде и не читал ничего.

И напоследок открыл номер «Дружбы народов» с воспоминаниями неизвестного мне тогда Бориса Кузина.

В предисловии сказано, что он талантливый ученый, биолог. Подумал: ну, этот вообще что-нибудь такое выдал скучное. К тому же биология для меня  наука малознакомая.  И вдруг совершилось чудо! Читаю, а фразы сияют в душе, возникают образы,  звучит мир. Вот так ведь и надо  соединять слова. И сюжета особого вроде нет. Просто воспоминания о студенческой юности. Хорош биолог - до такого уровня  не каждому писателю дотянуться.

С тех пор заинтересовался Борисом Сергеевичем Кузиным. Ведь он наш земляк. Жил в соседнем Некоузском районе.  Последние двадцать лет проработал заместителем директора Института биологии внутренних вод в поселке Борок. Умер в 1975 году.

Узнав это, поехал я в Борок в командировку. Зашел в НИИ. Молодой заместитель директора любезно показал  научное хозяйство. Для института, созданного Героем Советского Союза, знаменитым Папаниным, начались тогда не лучшие времена. Напоследок я спросил про Кузина. Удивился, что он так писал хорошо. «О, что вы! - подхватил заместитель. - Он любое письмо без черновика не отсылал. Слог отделывал. Да ведь он и стихи писал отличные. Их целая книга. Все его здесь помнят».

Так началось знакомство с  литературным наследием этого удивительного человека. Борис Кузин оставил нам  не только стихи и мемуары, но и эссе, статьи философского характера  об искусстве, о театре, о русском языке. Не был чужд и юмора. Во всем просвечивает стиль оригинального мыслителя. Его архив из Борка был обнародован постепенно в разных изданиях. А тринадцать лет назад в Петербурге вышел увесистый том под названием «Воспоминания, произведения, переписка».

Важной вехой в его судьбе стала встреча с Осипом Мандельштамом. Исследователи высказывают мнение, что Кузин оказал такое влияние на поэта, что тот   пережил возрождение. И без дружбы с Кузиным не было бы позднего Мандельштама, автора трагических и музыкальных стихотворений. В архиве Бориса Сергеевича сохранилось 192 письма жены поэта Надежды Мандельштам. Эта десятилетняя, с 1937 года, переписка донесла до нас много нового, неожиданного и местами драматичного. Она опубликована  в том же томе. К Кузину обращены стихи  Осипа Эмильевича:

Когда я спал без  облика и склада,

Я дружбой был, как выстрелом, разбужен.

Бог Нахтигаль, дай мне судьбу Пилада

Иль вырви мне язык - он мне не нужен.

Да и в казахстанском лагере Кузин оказался за то, что стал одним из первых слушателей, кому поэт прочитал свою известную теперь эпиграмму на  Сталина и «тонкошеих вождей»: «Мы живем, под собою не чуя страны…»

«Боря, Ося умер. Я больше не могу писать. Только, наверное, придется уехать из Москвы. Завтра решится. Куда - не знаю», - сообщила о смерти мужа

30 января 1939 года Кузину жена поэта Надежда Яковлевна. «Поэт поэтов, мой бесконечно дорогой друг и мученик, память о котором никогда не перестанет жечь меня…» - так вспоминал потом в «Орбите Баха» о нем Борис Сергеевич.

Окончание на 6-й стр.

В 2005 году  вышла одна из лучших книг минувшего десятилетия - дневники протоиерея Александра Шмемана  за 1973 - 1983 годы. Она стала событием, как отмечалось в прессе, для подлинных ценителей литературы.  Мало таких книг. Она о тех сумерках, что сгущаются в мире, который называет себя цивилизованным, о том, как постепенно строится царство дьявола на земле. Шмеман сын русского эмигранта, жил на Западе жизнью довольно ровной  и внешне спокойной.

Книга Кузина вроде не касается так явно религии и судьбы христианского мира. Но оба эти издания по сути своей удивительно схожи. И Кузин в своих дневниках и  философской прозе нащупывает больные нервы современного мира: «Грязь, грех, зло, уродство, сатанинское начало».  Слово «сатанизм» встречается в его сочинениях не раз. То от себя, то со ссылкой на Бодлера: «Коммерция - создание сатаны». Точно предчувствовал Борис Сергеевич, что близится время, когда рынок с коммерцией станут современными идолами.

Шмеман получил известность в Европе и Америке, печатался в журналах, выступал по радио, читал лекции в университетах. Борис Кузин 23 года прожил в Борке, свои эссе и другие сочинения читал только близкому кругу друзей и знакомых.  Напечатать что-либо из них при советской власти было невозможно. Да сам автор, похоже, и не задавался такой целью. И теперь написанное им, хоть о торговле, о зрелищах, то есть о театре, балете, кино,  звучит совсем по-иному, чем пишут профессиональные знатоки.  Но почему-то удивительно совпадает с тем, что еще в четвертом веке писал на ту же тему, скажем, о театре и актерах, святой Иоанн Златоуст. Читаешь и думаешь: вот что такое настоящие мыслители. В основе они все пишут об одном и том же. Когда-то я даже провел по этим двум книгам урок в воскресной православной школе. Хотя пусть сами читатели проверят, прав ли я в этих сопоставлениях. Проще рассказать о жизни ученого и о его связях с Ярославским краем.

Борис Сергеевич Кузин, как сказано в автобиографической заметке, родился 11 мая 1903 года в Москве. Отец его был бухгалтером. Происходил из семьи иконописцев. Гимназию по бедности закончить ему не удалось. Но отличался  редкими способностями к языкам и музыке, да и к науке. Был энтомологом-любителем. Мать Ольга Бернардовна происходила из интеллигентной немецкой семьи и была прекрасной музыкантшей.

Их сын Борис еще в гимназические годы стал собирать и систематизировать насекомых.  В гимназии овладел тремя языками, особенно любил латынь. Горация читал в подлиннике. В 1920 году поступил в университет. О годах учебы и работы в университете он рассказал в своих воспоминаниях. В 1935 году Кузина арестовали во второй раз. Он получил три года заключения в казахстанском лагере. После первой же зимы резко ухудшилось здоровье.  Друзья-зоологи похлопотали о том, чтобы его перевели работать на опытное сельскохозяйственное поле. Здесь можно было даже продолжать научную работу.

После освобождения в 1937 году, находясь в ссылке,  работал на научной станции в Казахстане. Вызволил его оттуда Папанин, пригласив  работать в  Борок в НИИ, который он возглавлял. Герой Советского Союза заинтересовался талантливым доктором наук. У Кузина был «волчий паспорт», ученый сначала не надеялся на успех с переездом. Но Папанин велел ему ехать, сказал, что он его отстоит. Так и вышло, несмотря на всевозможные препоны. И последние 23 года жизни Борис Сергеевич вел научную работу и писал философскую прозу в Борке. 

На местную тему написано эссе «Борковский клуб»: «Наш борковский клуб был построен по типовому проекту. Этот проект пришелся не по вкусу Папанину». Иван Дмитриевич решил сделать его на метр выше. Так и сделали. Но после этого лестницы не стали влезать в лестничные клетки, кинобудка оказалась такой, что киномеханик в ней мог находиться чуть ли не лежа. Пришлось повозиться с переделкой.

С мягким юмором дальше рассказывается, как «наш полярный герой» поставил на экспедиционные катера в два раза больше мощных моторов, желая увеличить скорость их вдвое: «Скорость возросла, но далеко не вдвое, что очень его удивило и огорчило».

Эти поселковые факты дальше наводят эссеиста на обобщающие размышления обо всех вообще научных прогнозах и теоретических переделках. Они приводят не к тому, что ожидают их творцы. Это и учение Дарвина о естественном отборе, и новейшие социологические учения, в том числе Маркса, сказавшего, что до него философы лишь изучали, как устроен мир, тогда как теперь задача - переделать его. Но если уж с переделкой клуба возникло столько хлопот, как просчитать результат с переделкой природы или человека? «Теперь мы окончательно убедились, что из этих прекрасных мечтаний ничего не получилось».

Глубоки и продуманны его замечания о литературе, о языке. «На моих глазах, - написал он в 1966 году, - в течение десяти с небольшим лет язык деревенской молодежи в окружающей меня местности Ярославской области обесцветился необычайно». В архиве ученого уцелели даже юмористические стихи. Одно из таких называется «Ярославское» и пародирует колхозные темы, которыми были наполнены сборники членов областного Союза писателей в 60 - 70-е годы. А есть и частушки:

В жаркой бане вместе моются

С комсомольцем комсомолица,

Чтобы быть обоим чистыми,

Молодыми коммунистами.

В рассказе «О самом страшном», написанном в 1970 году, - размышления о цене жизни, о смертной казни, о совести человеческой и писательстве: «Мою манеру писать только «для себя», то есть без расчета на широкое распространение своих мыслей, некоторые мои друзья принимают за какой-то снобизм, в хорошем случае - за эпикурейство… Я очень люблю средневековую легенду о жонглере, выразившем свое обожание Девы Марии метанием шариков перед ее образом. Он был артист. Единственное, что у него было и в чем он достиг совершенства, было его мастерство. Это свое единственное он с полной жертвенностью, с восторгом, а может быть, и со страхом, что совершает кощунство, поверг к ногам самого для него святого. Этим он благодарил Бога за дарованное ему счастье приближаться к нему. Может быть, эту же благодарность испытываю и я, когда пишу…  У меня тоже ничего нет, кроме того, что я пережил и передумал… И тем, что я пишу обо всем, что мне давало наивысшее счастье или что меня мучило, я, как могу, благодарю того, кто мне дал эту жизнь». 

В другом месте он замечает, что «эта рукопись», пока он жив, лежит в ящике стола, «а после смерти - пропадет». Но этого, к счастью, не случилось. Во втором номере «Нового мира» за 2012 год Юрий Кублановский в своих дневниках вспоминает: «Сотрудница отдела рукописей Гос. Публ. Библиотеки в Питере Н.И. Крайнова морозной зимой 1978 года приехала в Борок». Помню я эту зиму - сам чуть не замерз в лесу под Апрелевкой, до -45 доходило. И вот представляю себе Крайнову, с зарплатой рублей 120, сходящую темным снежным утром с поезда Ленинград - Рыбинск в Брейтове и в промороженном автобусе добирающуюся до Борка, в пальто на рыбьем меху»… Вот где исток книги «Воспоминания. Произведения. Переписка» (СПб, 1999). Через двадцать лет вышла книга, тогда увиденная питерской архивисткой в Борке у вдовы Кузина…

«Ничего не пропадет, ничего не сгинет».

Николай СМИРНОВ, Мышкин.

Памятник Александру ii в Саратове

ЗА МЕНЯ НЕ РЕШАТ,

КУДА И ЗАЧЕМ ИДТИ...

Кристина Эбауэр родилась в Усть-Илимске, окончила Сибирское отделение академии госслужбы. Сейчас живет и работает в Ярославле. Стихи пишет с детства. В 2007 году Кристина попала в шорт-лист литературного конкурса «Илья-премия», в 2009 году - в лонг-лист премии  «Неформат», в 2010 году - в лонг-лист «ЛитератуРРентген». В этом году она  получила Гран-при  конкурса «Чем жива душа...», который проводится в рамках Васильевских чтений, посвященных памяти ярославского поэта Константина Васильева. Нынешняя подборка стихов Кристины Эбауэр в «Уединенном пошехонце» - первая серьезная публикация молодого автора.

ДЕТСКОЕ,

ПОЧТИ РИФМОВАННОЕ

И такое важное «Я расту»

вышло боком.

Так давай, мой маленький,

лезь на стул -

ближе к Богу.

И на этой сказочной высоте

и при свете

все такие мелкие и не те.

И не эти.

И в тебе рождается каждый миг

сто вопросов…

Почему с взрослеющими людьми

так непросто?

Почему, когда тебе только пять,

мир невинен?

Почему Вселенную не обнять,

не подвинуть?

Почему за каждый неверный

шаг

ждет расплата?

Почему нельзя перестать дышать

или плакать?

Почему любовь может стать

как боль

ненавистна?

Почему болезнь унесла с собой

самых близких?

А в ответ невнятное «Думай сам».

Мало росту,

так бы влез под самые небеса

к руководству,

если б мир кончался

под потолком

или крышей…

Не маши так яростно кулачком…

Бог все слышал.

ЧЕЛОВЕК

Просто еще один недопетый слог

вам обо мне, вещающей

в пустоту...

Если бы все на свете решало зло,

я бы уже давно перешла на ту

сторону, где встречаются все

и вся...

улицу, где не выпадет первый

снег,

где много лет тускнеет забытый

стяг

с надписью: «Человек».

Если бы каждый день

начинался так,

словно не будет больше

такого дня,

я бы уже давно говорила в такт

гаснущим по утрам городским

огням.

Я бы уже давно разучила гимн,

верила б, как ослепнувший

идиот,

что на любое «Господи, помоги»,

кто-нибудь снизойдет.

Это такая пытка - игра в игру -

мне говорят, я делаю, мир стоит.

Если бы мне сейчас не сдавило

грудь,

я бы вообще не думала говорить,

Я бы уже не думала о тебе,

если б за снежным красочным

витражом

ветер качал бы хрупкую колыбель

с еле живой душой.

Просто с небес на землю

крошится мел,

просто сегодня многим

не повезло.

Я б обошлась без слова

на букву «Л»,

если бы мне хватило похожих

слов.

Я бы в последний раз

затянулась сном,

выдохнула с трудом пережитый

год...

«Господи, ты не веришь

в такое, но

кто-нибудь снизойдет».

Если бы так легко не сгорала

плоть...

Если б не разносилась

дурная весть...

Дай же мне слабость сердце

не расколоть,

дай же мне силы, чтобы

оставить весь

мир в ожидании новых

светлейших Будд,

в бледной руке сжимающий

оберег...

...а где-то сейчас рождается

кто-нибудь...

Может быть, Человек.
Золотое кольцо

Поделиться
Комментировать