Достоевский окружает нас изнутри и снаружи. Ждем его окончательной победы?

Достоевский глазами современников. Изд-во «Амфора». 2016.
Иван Шилов © ИА REGNUM


Готовясь к очередному интервью, я направлялся в киоск, чтобы купить батарейки для диктофона; погода стояла прекрасная, чуть пузырилась вода луж от дождика четверга, в душном воздухе наконец-то запахло неотменяемым летом. У дверей салона связи стояла девушка средних лет в серебряных дешёвых босоножках и просила денег «на еду». Лицо её выражало то ли умственную отсталость, то ли скромность. Я прошёл внутрь салона связи, но на обратном пути поинтересовался: отчего это вы не изволите работать?.. (Разумеется, я спросил проще.) Её ответ меня потряс:

— Дайте денег, тогда расскажу…

В этот момент я почувствовал с ней некоторое родство в моих сценарно-журналистских порывах: я тоже получаю деньги за слова, и протянул мелочь. На еду? На клей ли?

— Вы очень мало дали, если дадите сто рублей, то я расскажу Вам…

— Расскажите ровно на столько — сколько я Вам дал (я был чуть раздражён и чувствовал своё превосходство почти богатого человека).

— Я заболела… — она говорила это без особых мук совести или фантазии, словно текст этот был написан великим писателем.

— Чем? — я пытался не издеваться, но пытался понять. Поскольку даже неизлечимо больные вынуждены в нашей стране работать.

— Я вам не скажу, чтобы вы в обморок не упали…

Был ли это дешёвый обман или она действительно была сильно больна? Она выглядела вовсе не умирающей. В сущности, мне было всё равно. Рассказывать историю за деньги было и моим ремеслом. И я не очень от неё отличался. Разве что не закладываю обручальные кольца в ломбард. И не отправлял курьеров в редакции, обходясь электронной почтой. Девушка запомнилась мне. А вечером у разведенных приятелей, точнее, мужа, на ночь остался уличный музыкант, человек огромного таланта изображать певца под гитару, горький пьяница, который был пьян, и костяшки пальцев его были в зелёнке… Он пел матерные песни в подъезде и говорил: «Братюня». В эту ночь июня. К чему это я всё? К тому, что не так сложно увидеть Достоевского вокруг себя, даже не особо его почитая…

Я ненавижу Достоевского. Настолько, что часто меня принимают за его героя. Мне было бы выделено место во втором ряду нечистых нигилистов (стыд и срам),печальных мечтателей, упорных богоборцев… И, возможно, в этой лютой ненависти, если её ошкурить и распотрошить, коренится и немного неслучившейся любви. Впрочем, я думаю, что гениев стоит читать независимо от отношения к ним. Книжная новинка, которая попала мне в руки, — очередная книжка без автора. Есть только составитель по фамилии Фокин. С предисловием, где он не преминул упрекнуть Кутзее в том, что, мол, в романе Кутзее «Осень в Петербурге» (замечательный роман) Достоевский был оклеветан. Тему клеветы оставим для ток-шоу.

Перед нами сборник воспоминаний, свидетельств; прямо во вступлении книжка обещает: «В книгу вошли отрывки из воспоминаний о Ф. М. Достоевском, фрагменты переписки, редкие свидетельства, воссоздающие подлинную канву его биографии. Здесь собраны только факты, из уст самых близких людей, исключающие позднейшие домыслы и неверные оценки». Интересно, что сразу нас заботливо оберегают от неверных оценок… Фёдор Михайлович Достоевский — великий человек. Настолько, что сужать его пытаются все кому не лень: психоаналитики, библиотекари, критики и вот (современники).

Александр Егорович Ризенкампф свидетельствует (врач, ботаник). Про порывы вдохновения: «Природная прекрасная его декламация выходила из границ артистического самообладания; сиплый голос его делался крикливым, пена собиралась у рта, он жестикулировал, кричал, плевал около себя…»

Вот так. Плевал около себя. А вы как думали? Проверенное свидетельство.

Бывают и менее тривиальные откровения.

Любовь Федоровна Достоевская: «Диктуя матери свои произведения, Достоевский иногда останавливался и спрашивал её мнение. Мать воздерживалась от критики. Злобные газетные критики доставляли её мужу достаточно огорчений, она не хотела добавлять их. Но, опасаясь, чтобы её согласие не было слишком однообразным, мать иногда осмеливалась возражать ему по несущественным вопросам. Если героиня романа была одета в голубое, она переодевала её в розовое; если шкаф стоял слева, она переставляла его направо; она изменяла форму шляпы героя и обрезала ему иногда бороду. Достоевский охотно принимал желаемые изменения и наивно полагал, что этим самым доставил своей жене большое удовольствие».

Есть и про пристрастия за столом. И игорным, но, что не менее важно, письменным, и особенно — обеденным. Анна Григорьевна Достоевская: «Любил икру, швейцарский сыр, семгу, колбасу, а иногда балык, любил иногда ветчину и свежие горячие колбасы». Разве не прелесть?

Книга эта замечательная устроена таким образом, что как бы разбита на главки. Рождение. Детство. Привычка. Смерть. Ссора с писателем Т-геневым. (которому платили больше),а потом и примирение… Венки, речи, оксюмороны… А тут и всё остальное, как на иконах в клеймах: можно увидеть топоры, плахи, жёлтые билеты, серые лица каторжан, попов, девочек, недорастлённых оптом и в розницу, пистолеты самоубийц, поезда прокопчённые, боже царя храни, православие, квас, патриотизм, рулетки с заговорёнными прыгающими шариками, стенографисток в декольте… Всё как полагается. И даже больше. Если присмотреться.

Литература полумемуарная подобного рода ставит множество вопросов. Стоит ли её читать, например? Кому верить? Как сложить потрет из мозаики? Прилично ли подглядывать в замочную скважину в столовую, а то и спальню — и далее по списку. Прилично. В трактире духота. Муха сидит на стене, а в стакане таракан, разумеется… Набоков высказывался (со свойственным ему высокомерием): «Сильно переоценённый псевдоготический романист…» Можно вспомнить и защитников: Бродского в диалоге с Кундерой, например… Или откровение Эйнштейна, который признавался, что Достоевский ему дал больше всех остальных… Вот и Вы, собственно, можете оказаться в знатной компании обсуждающих. Я помню, как-то сидел в трактире с профессором из Кембриджа, он среди прочих десятков языков владел русским, который изучал по книгам Достоевского, которого, в свою очередь, крайне боготворил. Почему бы и не боготворить. Особенно читая его в подлиннике или в своём частном имении.

— …Извольте садиться… — говорил мне профессор, указывая дружелюбно на стул (в кафе в центре Петербурга, обставленном в псевдорусском стиле) и совершенно не замечая того, что в нынешней России так не говорят. Профессор хранил англосаксонскую выправку и вежливость к слугам и официантам. Его золотые очки придавали его любопытству к отечественной жизни приятный стиль. Россия Достоевского крайне его возбуждала. Язык поменялся, но на зонах также колют купола. А дождь идёт на площади, но землю никто не целует. Что до проституток, то им лучше всех, даже лучше депутатов, они сидят в снимаемых квартирах и думают о боге и загранпоездках. Мы сидели и весело смеялись. Да и всем было весело. Люди весело коротали вечер. За окнами была толпа.

Только Ницше перед тем как впасть в безумие всё жалеет какую-то лошадь на улице, обнимается с ней и плачет. А повозка и ныне там.
Автор
Дмитрий Тёткин
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе