Иван Бунин в своих мемуарах назвал его третьим Толстым.
Что ж, Алексей Николаевич действительно в чем-то наследовал и Алексею Константиновичу, и Льву Николаевичу, однако нисколько не подражал ни тому, ни другому. В ХХ веке в России было немало крупных, даже великих писателей, но самым читаемым в стране был именно он, Третий Толстой.
ГРАФ, КОТОРЫЙ НЕ ЛЮБИЛ ДЕКАДЕНТСТВО
Детство будущего литератора не было безоблачным. Отец прослыл человеком необузданным, классическим кутилой. Мать, урожденная Тургенева, вскоре после рождения сына навсегда рассталась с Николаем Толстым и стала спутницей жизни мелкопоместного самарского дворянина. Когда Алексею стукнуло 17 лет, суд установил, что юноша — все-таки сиятельный граф и сын уездного предводителя дворянства. Русскую усадебную жизнь он знал досконально и не отделял себя от многих поколений предков — воинов, чудаков, задир. Алексей Толстой и в литературу пришел как дворянский бытописатель. Впрочем, сначала ему пришлось поступить в петербургский Технологический институт, который он так и не окончил, полностью посвятив себя писательству.
Атмосфера Серебряного века с ее гниловатым духом декадентства ему претила, что, однако, не помешало найти собственную нишу в творческой среде. Толстой умел становиться необходимым для самой широкой аудитории. В Малом театре поставили его пьесу «Насильники», а незадолго до этого, в 1912 году, вышел в свет роман «Хромой барин», с которым автор довольно уверенно шагнул в большую русскую литературу. Помимо знания господского быта и умения создавать панораму из классических «тургеневских» сюжетов в этом произведении явлено главное — прекрасный литературный язык, удивительно пластичный, подходящий и для лирической прозы, и для добротного детектива. Да, Толстой нашел себя на стыке двух культур — высокой и массовой, и именно такого писателя нашей литературе недоставало. Он и в дальнейшем будет смело брать от разных литераторов то, что ему впору, понимая, что его талант все переплавит, и только завистники станут обвинять Алексея Николаевича во вторичности и плагиате.
ВОЕНКОР И ИЗГНАННИК
Когда началась Великая война, переименованная позже в Первую мировую, тянуть солдатскую лямку из-за болезни глаз он не мог, но и отсиживаться вдали от фронта не собирался. Стал военным корреспондентом газеты «Русские ведомости», честно служил армии и Отечеству своим пером. Разумеется, выступал за войну до победного конца. Во время поездок в воинские части узнал и полюбил русского солдата, и это стало переломным в творческой жизни Толстого, слывшего доселе последним бытописателем русского дворянства, и только.
«Я увидел русский народ», — говорил он, побывав на фронте. «Мы стали крепким, решительным, чистым народом. Словно над всей Россией... пролетел трагический дух — дух понимания, спокойствия и роковых, мирового смысла задач», — писал в одной из статей того времени. События 1917 года этот военкор отождествлял с предательством (как и его герой из «Хождения по мукам», фронтовой офицер Вадим Рощин). Алексей Толстой помнил, как на улицах Варшавы русским солдатам бросали цветы... Смириться с бесславным выходом из войны, а чуть позже — с напоминавшим капитуляцию Брестским миром оказалось невмоготу.
В 1919 году он оказался в Константинополе. После жил во Франции и Германии, писал о трагедии все еще полыхавшей на Родине братоубийственной войны — это были первые наброски «Хождения...».
В эмиграции писатель ощутил «собачью тоску». Жить вне России бывший самарский дворянин просто не мог. Не укореняясь на чужбине, сначала пережидал военный коммунизм, затем — Гражданскую, а уж после начал готовиться к возвращению. Замышлял новые книги, поругивал эмиграцию. В 1922 году, переехав в Берлин, стал демонстрировать лояльность по отношению к большевикам, контактировал с Максимом Горьким, коего за границей считали полпредом «совдепии» в Европе. На скорый отъезд Толстого в Москву русское зарубежье отреагировало с обидой и даже яростью: «Скатертью вам дорога — но зачем же для своего верноподданничества вы сочли необходимым плюнуть в сторону подлинно голодающей, подлинно несчастной полумиллионной эмиграции, из которой 90% перебивается с хлеба на квас, а 40% — изможденных, туберкулезных и прочих тяжело недужных». Отныне в тех кругах к нему относились подчеркнуто неприязненно, хотя даже Бунин спустя годы признает, что «Петр Первый» — роман первоклассный.
СОВЕТСКИЙ ЭПИКУРЕЕЦ
«Советским классиком» по возвращении он стал далеко не сразу, при том что издавать его сочинения стали незамедлительно (во времена НЭПа проблем с этим не было). Молодая аудитория зачитывалась его «Аэлитой»: загадочный космос, жизнь на Марсе, да еще и бравый большевик Гусев как образец героя; к тому же — толстовское умение писать точно, образно, таинственно. Критика приняла книгу без восторгов, но ее снова и снова переиздавали, а в библиотеках за ней выстраивались очереди.
Быт графа в советской стране вовсе не напоминал идиллию или обильную трапезу с вином (как на замечательном портрете кисти Петра Кончаловского). Долгое время ему не доверяли, в каждой книге искали некий подвох, считали автора самым ненадежным из попутчиков. Но даже в те непростые для него годы он выглядел чрезвычайно успешным и при этом никогда не жаловался, не ныл — как его веселый Буратино или несгибаемый коммунист Шельга из «Гиперболоида инженера Гарина».
По-новому писал, как никто до него. Русская литература в целом трагична, аскетична, мрачновата, в общем-то недолюбливает «покорителей миров» и правды взыскует не земной, а небесной. Но еще один Достоевский или Лев Толстой стал бы для нашей культуры, наверное, лишним. У автора «Хождения по мукам» несмотря ни на что торжествует чувственное обожание жизни, побеждает вера и в собственные силы, и в Россию. В этой палитре настроений и состояний есть гнев, сарказм, кровавый натурализм, но куда больше — солнечного света, слепящего снега, искреннего смеха, неподдельного восхищения.
Название главного произведения Алексея Толстого гениально точно отражает судьбу страны в ХХ веке. О Гражданской войне написано несколько великих книг, включая, разумеется, «Тихий Дон» и «Белую гвардию». Однако и Шолохов, и Булгаков взялись осветить лишь по одному аспекту чудовищной исторической драмы. Первый рассказал о судьбах казачества, второй — о злоключениях бывших царских офицеров в Киеве. Замах их коллеги оказался шире. Тот показал и белое воинство, и самых разных красных солдат и командиров, и коренное крестьянство, и городскую интеллигенцию. Советский граф внимательно читал воспоминания белогвардейцев, в том числе Антона Деникина. Некоторые сцены сражений описал с опорой на факты, другие — с писательской фантазией. Главное же в том, что своей книгой Третий Толстой литературно закрепил за новой, советской Россией безусловное право на существование, показал, что система управления может ломаться, трагически меняться, но страна остается неодолимой, бессмертной.
Замечательный прозаик, увы, не оставил воспоминаний и даже набросков к ним. Друзья говорили, что ему этот жанр нисколько не подходил, хотя еще при жизни Алексея Николаевича признали классиком, а данный статус предполагает некоторое приобщение к мемуаристике. А ведь мог бы получиться захватывающий приключенческий роман, в котором невозможно предсказать события каждой следующей главы, нам была бы представлена книга поисков, раздумий, побед (личных успехов автора и взлетов его родной страны). Как бы то ни было, обо всем он рассказал в своих произведениях, в том числе незавершенных (зачем, право, тратить время на мемуары, когда тебя несет вперед стремительный поток событий). Красный граф ни на минуту не сомневался, что способен сказать нечто новое, всем необходимое, и на сей счет не обманывался.
Его запомнили гурманом, сибаритом, любителем шумных застолий, где он, остроумец, нередко фигурировал в центре внимания. За пиршественным столом часто сиживал в теплой компании, и многие впоследствии рассказывали о тех обедах и ужинах. Но работал в одиночестве, каждый день. Чаще — стоя за конторкой, реже — за письменным столом, иногда — в библиотеках и архивах.
ЧТО ТАКОЕ РОДИНА
Время Алексея Толстого пришло по большому счету в начале 1930-х, когда Сталин начал «реабилитировать» русский патриотизм. Прозаик писал об Иване Грозном, Петре Великом, о соотечественниках периода Первой мировой... Признавая историческую правоту большевиков, подчеркивал их роль в строительстве новой великой державы, промышленности, системы просвещения и науки, в создании «своей» национальной литературы. Недруги называли его приспособленцем, однако в предвоенные годы сама государственная идеология приблизилась к Третьему Толстому, и именно такую власть принимали его любимые герои «Хождения по мукам». Писателя восхищали как мощь новых электростанций, так и доблесть Красной армии. По сердцу ему пришлась и роль литератора в новой России. Да, нужно было служить стране, не следовало перечить политике Сталина, но если исполнялись эти условия, если ты показал талант и трудолюбие, то можно было стать настоящим властителем дум. Или, как говаривал «отец народов», — «инженером человеческих душ».
В те времена красный граф открыто рассуждал о том, что считал главным: «Что такое Родина? Это прошлое народа, настоящее и будущее. Это его своеобразная культура, его язык, его характер, это цепь совершаемых им революций, исторических скачков, узлов его истории... К этому народу принадлежу и я. Это моя Родина. И моя задача вкладывать все мои силы в дело моей Родины».
Для него было ценно, что у нас снова зазвучало это важное слово, как и другое, не менее важное и дорогое — Россия.
В воспоминаниях его современников он иногда предстает каким-то водевильным персонажем: жизнелюб, эпикуреец — и только. Да, Толстой не был аскетом, не рядился в рубище праведников, однако уважение народа заслужил. Этот на редкость трудолюбивый литературный работник забывал обо всем постороннем, когда занимался любимым делом, умел в своих мыслях, переживаниях переселяться в ту эпоху, которая окружала его героев. Недаром же он признавался, что знает все пятна на камзоле Петра Великого. Роман о первом российском императоре так и остался неоконченным, но и написанные тома говорят о герое книги многое. Автор его не идеализировал, Алексей Толстой вообще не доверял человеческой безупречности. Как никто иной, он умел показать слабости и ошибки великих людей: царь на страницах романа впадает временами в ярость, бывает несправедлив и даже жалок, но при этом уподоблен флагманскому фрегату Отечества. Тема величия России Алексея Николаевича окрыляла.
В литературном поколении советского периода русской классики он выделялся неимоверной жаждой признания. Ощущал в себе немалую творческую силу и больше всего на свете хотел найти своего постоянного, преданного читателя. В том числе — среди детей, которым подарил не только изысканную книжку «Детство Никиты» и «Сорочьи сказки», но и популярнейшего «Буратино», начинавшегося как пересказ нравоучительной повести Карло Коллоди про Пиноккио. Итальянец смотрел на мир мизантропически, словно исполненный грусти-печали католический проповедник. У русского писателя получилась оптимистическая история, которая, быть может, точнее всего выражает натуру автора, его взгляд на мир. Буратино чем-то похож на непобедимого Ивана-дурака (эта связь с любимым героем русского фольклора очевидна) и при этом веселый, волевой, инициативный человечек, верящий в себя, идущий к заветной цели, невзирая на всевозможные неприятности. Таким и был Алексей Толстой.
РУССКИЙ ГЕНИЙ ПОБЕДИТ
В первые дни Великой Отечественной он написал: «Наша земля немало поглотила полчищ наезжавших на нее насильников. На западе возникали империи и гибли. Из великих становились малыми, из богатых — нищими. Наша родина ширилась и крепла, и никакая вражья сила не могла пошатнуть ее. Так же без следа поглотит она и эти немецкие орды. Так было, так будет. Ничего, мы сдюжим!» Эти слова подхватили миллионы людей, вставших на защиту Родины. Слишком многое пришлось им вытерпеть — даже то, что вынести, казалось бы, невозможно. Их подвигу красный граф посвятил «Рассказы Ивана Сударева», среди которых — всем известный «Русский характер».
Страшной осенью 1941 года он не сомневался в Победе, говорил о сибирских дивизиях и частенько повторял: «Страшен русский человек в ожесточении, страшен! Лихо придется немцу, ой, лихо!..» Тогда же признавался: «За эти месяцы тяжелой борьбы, решающей нашу судьбу, мы все глубже познаем кровную связь с тобой и все мучительнее любим тебя, Родина», — это была его главная тема.
Как и до войны, Толстой заходил в ресторан Дома писателей пообедать. Однажды к графу подсел странноватый тип, который засыпал визави провокационными вопросами: почему подпустили немцев к Москве, где мощь Красной армии?.. Автор «Петра Великого» хмуро обедал и хранил молчание. На второе подали тефтели, и «собеседник», ничуть не смущаясь, продолжил допрос: «А скажите, Алексей Николаевич, ведь тефтели не те. Правда ведь, не те?» Писатель вытер губы, отбросил салфетку и, не глядя на соседа, бросил (так, чтобы слышали многие): «Тефтели те. Так и передайте». Он умел проучить, продемонстрировать, что играть с ним в глупые, пустопорожние игры не стоит.
«Русский гений схватился на жизнь и на смерть с гигантской фашистской машиной войны, и русский гений должен одержать победу», — подобные слова большого, мудрого писателя, обращенные к соотечественникам, в те годы были необходимы позарез. В 1943 году он пожертвовал Сталинскую премию на строительство танка. Работал мастер до последнего вздоха, в том числе — в Комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков. Рак легкого унес его, 62-летнего, очень быстро. Кажется, Алексей Николаевич даже не успел отложить перо. Таким жизнелюбам дополнительных десятилетий в этом мире, как видно, не полагается.
Он ушел 23 февраля 1945-го, в День Красной армии, которая уже рвалась к Берлину. В стране — и то был уникальный случай в годы войны — объявили государственный траур.