В новом выпуске рубрики «Фактчек» собрали мифы об одном из главных русских поэтов
Если сравнивать с другими поэтами Серебряного века, кажется, что творчество и биография Блока исследованы наиболее полно. Но это только на первый взгляд. Даже спустя 100 лет после смерти поэта его записные книжки и дневники не опубликованы полностью, и многое еще предстоит узнать. Фигура Блока противоречива: тонкий лирик и певец революции, рыцарь Прекрасной Дамы и посетитель публичных домов. Все это порождало различные слухи и легенды. Блок был не просто поэтом, но поэтом-символистом и, как все символисты, стремился к жизнетворчеству, то есть хотел воплощать в жизнь то, о чем писал, достраивая действительность и делая ее продолжением литературного текста. Жена поэта Любовь Дмитриевна Блок (урожденная Менделеева) назвала свои воспоминания «И были, и небылицы о Блоке и о себе» — это довольно метко описывает жизнь ее мужа. Разбираемся, как отличить одно от другого и где правда, а где вымысел.
Музей-квартира А. А. Блока, Санкт-Петербург
«Стихи о Прекрасной Даме» — название первой книги стихов Блока, изданной в 1905 году. Прототипом Прекрасной Дамы действительно была будущая жена поэта и дочь известного химика Дмитрия Менделеева. Блок находился под влиянием идей русского философа Владимира Соловьева: согласно его учению, так называемой софиологии, гармонию в мир должна принести, воплотившись в человека, София, душа мира, или вечная женственность. Именно таким земным воплощением Софии Блок считал Любовь Дмитриевну, жившую в соседнем поместье Боблово под Москвой. Они познакомились, когда ей было 16, поженились в ее почти 22 года. Через несколько лет после знакомства Блок решил, что именно она и есть воплощение Софии. Менделееву это крайне смущало:
После свадьбы, следуя своим жизнетворческим установкам, Блок считал невозможным осквернять похотью душу мира и удовлетворял свои сексуальные потребности в публичных домах или с любовницами. Брак не был счастливым, поскольку очень скоро Блок убедился, что идеи Соловьева не смогли воплотиться. Тем не менее Блоки прожили вместе вплоть до смерти Александра Александровича.
Государственный музей истории российской литературы имени В. И. Даля
Андрей Белый, поэт-символист, друг и единомышленник, был влюблен в Менделееву. Спустя почти три года после свадьбы, измученная странными отношениями с мужем, она приняла эти ухаживания и ушла к Андрею Белому, но очень быстро вернулась к Блоку:
Что касается второй части легенды, то втроем они никогда не жили. Все участники этой истории переживали ее тяжело. Подавленный уходом Менделеевой, Андрей Белый писал десятки писем ей и Блоку, умоляя Любовь Дмитриевну вернуться:
К августу 1906 года напряженность в отношениях достигла пика: Белый собирался вызвать соперника на дуэль, и Блокам пришлось ехать в Москву, чтобы объясниться. Тетя Блока, Мария Бекетова, писала у себя в дневнике 7 августа 1906 года:
Судя по свидетельствам современников, историю своих отношений с Блоками Белый даже спустя десятилетия не раз рассказывал многочисленным конфидентам. Нина Берберова, литератор и жена Владислава Ходасевича, вспоминала через полвека:
Легенда 3. А у самого Блока был роман с Ахматовой
Вердикт:
это неправда.
Анна Ахматова. Слепнево, 1913 год
Российский государственный архив литературы и искусства
Слухи о том, что у Блока и Ахматовой был роман, возникли после того, как в первом номере журнала «Любовь к трем апельсинам» за 1914 год была опубликована их поэтическая переписка. В декабре 1913 года Блок написал свое «Анне Ахматовой» («„Красота страшна“, — Вам скажут…»), а в начале 1914 года та ответила ему стихами «Я пришла к поэту в гости…». У обоих стихотворений довольно интимный лирический тон, и читатели журнала заподозрили, что авторов связывают романтические отношения:
У него глаза такие,
Что запомнить каждый должен;
Мне же лучше, осторожной,
В них и вовсе не глядеть.
На протяжении десятилетий эти слухи росли. Даже в 1960-е Ахматова сетовала на то, что ей приходится опровергать миф об этом романе. Анатолий Найман вспоминал:
«Она сказала, что Блок, который при случае хвалил ее стихи, никогда не любил ее, но что любая школьная учительница в России верит и будет продолжать верить, что у них был роман, — „и историки литературы тоже поверят, а основано все это, вероятно, на моем стихотворении ‚Я пришла к поэту в гости‘, которое я посвятила ему в 1914 году; и, возможно, на стихотворении о смерти ‚Сероглазого короля‘, хотя оно было написано больше чем за десять лет до смерти Блока…“»
В записных книжках Ахматова шутила, что могла бы написать книгу «Как у меня не было романа с Блоком». В 1965 году она записала воспоминания о Блоке для телепередачи «Литературный вторник», посвященной его 85-летию (сниматься Ахматова при этом категорически отказалась). Этот довольно короткий текст преимущественно состоит из ахматовских комментариев к записным книжкам Блока. Описывая свой визит к поэту, Ахматова акцентирует внимание на том, что он был единственным: «В тот единственный раз, когда я была у Блока…»
А вот как она комментирует посвященное ей стихотворение:
«У меня никогда не было испанской шали, в которой я там изображена, но в это время Блок бредил Кармен и испанизировал и меня. Я и красной розы, разумеется, никогда в волосах не носила. Не случайно это стихотворение написано испанской строфой романсеро. И в последнюю нашу встречу за кулисами Большого драматического театра весной 1921 года Блок подошел и спросил меня: „А где испанская шаль?“ Это последние слова, которые я слышала от него».
Найман так описывает разговор после передачи:
«Когда очередь дошла до ее выступления, ведущий объявил, что, благоговея перед именем, не может объявить его сидя, и встал. Оператор был к этому не готов и довольно долго показывал его живот. Зазвучал голос Ахматовой, и только тут камера стала медленно подниматься к лицу стоявшего. Он же тем временем начал неуверенно садиться и исчез из кадра: некоторое время ахматовские фразы раздавались на фоне пустой стены. Однако окончательное впечатление от всего вместе было торжественное, таинственное и пронзительное. <…>
„И все равно никто не поверил, что у вас не было с ним романа“, — сказал я. Она поддержала разговор: „Тем более что его мать, как известно, даже рекомендовала ему этот роман“. — „Нет, нехорошо, вы обманули ожидания миллионов телезрителей…“ — „Теперь уже поздно исправлять — передача прошла“. И еще несколько фраз в том же тоне, пока я не сказал: „А что вам стоило сделать людям приятное и согласиться на роман!“ Она ответила очень серьезно: „Я прожила мою, единственную жизнь, и этой жизни нечего занимать у других“. И еще через некоторое время: „Зачем мне выдумывать себе чужую жизнь?“»
Легенда 4. А мужа Ахматовой Николая Гумилева он терпеть не мог
Вердикт:
это неправда.
Автограф Александра Блока Николаю Гумилеву на мусагетовском собрании сочинений. 1916 год
Государственный музей истории российской литературы имени В. И. Даля
Расхожее мнение о взаимной неприязни Блока и Гумилева возникло из-за противостояния, сложившегося в последние годы жизни поэтов (в начале 1920-х оба выдвигались на должность председателя Петроградского отделения Всероссийского союза поэтов), а также из-за статьи Блока «„Без божества, без вдохновенья“ (Цех акмеистов)», написанной весной 1921 года. В ней Блок обвинял акмеистов в излишней рационализации творческого процесса:
«…Н. Гумилев и некоторые другие „акмеисты“, несомненно даровитые, топят самих себя в холодном болоте бездушных теорий и всяческого формализма; они спят непробудным сном без сновидений; они не имеют и не желают иметь тени представления о русской жизни и о жизни мира вообще; в своей поэзии (а следовательно, и в себе самих) они замалчивают самое главное, единственно ценное: душу».
При этом Ахматову Блок назвал «настоящим исключением» из перечисленных поэтов. Смерти Гумилева и Блока, случившиеся одна за другой в августе 1921 года
, сблизили их в сознании современников, которые то сравнивали поэтов, то противопоставляли их друг другу. Одна из глав «Некрополя» Ходасевича так и называется — «Гумилев и Блок», и в ней подчеркивается принципиальное различие поэтов, в мемуарах поэта и критика Сергея Маковского «На Парнасе Серебряного века» почти сразу после главы о Блоке следует глава о Гумилеве, и так далее.
На самом деле никакой вражды не было. В начале 1910-х годов Блок симпатизировал молодому литературному объединению «Цех поэтов», возглавляемому Гумилевым. 20 октября 1911 года, посетив первое заседание «Цеха», он записал в дневнике:
«Безалаберный и милый вечер.
Кузьмины-Караваевы, Елизавета Юрьевна читает свои стихи и танцует. <…>
<…>
Молодежь. Анна Ахматова. Разговор с H. С. Гумилевым и его хорошие стихи о том, как сердце стало китайской куклой.
<…>
<…> Было весело и просто. С молодыми добреешь».
Гумилев же безусловно признавал величие Блока и его превосходство перед многими современниками. Свой сборник стихов «Колчан» (1916) он подписал ему так: «Моему любимейшему поэту Александру Блоку с искренней дружественностью. Н. Гумилев. 8 февраля 1916». А вот дарственная надпись на третьем томе блоковских «Стихотворений», сделанная в 1919 году: «Дорогому Николаю Степановичу Гумилеву — автору „Костра“, читанного не только „днем“, когда я „не понимаю“ стихов, но и ночью, когда понимаю. Ал. Блок. III 1919»
.
Легенда 5. Блок был антисемитом
Вердикт:
это отчасти правда.
Дело Бейлиса — общая картина заседания суда. Рисунок Владимира Кадулина. 1910-е годы
Wikimedia Commons
По свидетельству писателя Аарона Штейнберга, Блок не раз отмечал в себе антисемитские чувства и размышлял об их природе:
«„<…> Знаете, Аарон Захарович, я должен вам признаться, что я был сам некоторое время близок к юдофобству, особенно во время процесса Бейлиса“. И он подробно рассказал мне о людях, прежде скрывавших свое еврейское происхождение, но которые вдруг стали в это время необыкновенно активными и требовали от него, Блока, подписи в заявлении в министерство, в котором говорилось, что евреи не употребляют христианскую кровь в своих ритуалах. Он назвал несколько имен, из которых я кое-кого хорошо знал. „Помилуйте, — говорил я им, — вы же всегда отрицали свое еврейство, откуда ж вы знаете, какие могут быть секты у евреев с изуверскими ритуалами? Тогда я увидел, что это какие-то ходячие манекены, как у Достоевского в ‚Записках из мертвого дома‘“».
С другой стороны, в 1911 году Блок подписал письмо «К русскому обществу. По поводу кровавого навета на евреев», составленное Владимиром Короленко во время все того же дела Бейлиса, в котором разные писатели выступали в защиту евреев.
В конце XIX — начале XX века в России были распространены антисемитские настроения. В письмах и дневниках Блока нередко встречаются его высказывания о «жидах» и «евреях»: первыми он называет тех, кто ему неприятен, вторыми — тех, к кому он расположен:
«Пока мне удалось размежеваться, хотя и не вполне еще, с одним „жидом“, которого я считаю очень вредным существом; тем более приходится подчеркивать уважение к „евреям“ действительно дельным».
Легенда 6. А еще он был алкоголиком
Вердикт:
это отчасти правда.
Александр Блок. Киев, 1907 год
© РИА «Новости»
«Так хочется закусить удила и пьянствовать», — признавался Блок своему другу Евгению Иванову 28 июня 1904 года
. «Пишу тебе совершенно больной и измученный пьянством», — сообщает он жене 23 июля 1908 года. А вот отрывок из письма матери от 28 апреля того же года:
«Эти дни тоже было не без пьянства. Под мутно-голубыми и дождливыми рассветами пили мы шампанское, я почему-то (?) наелся устриц — и т. д. Но — „все невинно“».
Те же признания встречаются в дневниках и записных книжках Блока. «...Я лежу в кровати утром в смертельном ужасе и больной от „пьянства“ накануне» (17 октября 1911 года). «…Прохлада и острота мыслей после дней пьяной болезни и жары» (3 июля 1912 года). «Пьянство 27 января — надеюсь — последнее. О нет: 28 января» (1909).
Однако важно понимать, что «пьянство», как и все в жизни Блока, было частью его жизнетворческой концепции. Прочитав в 1906 году статью Фридриха Ницше «Рождение трагедии из духа музыки», очень важную для всех символистов, Блок замечает в записной книжке:
«Искусства пластические — Аполлон, не пластические (музыка) — Дионис. Два мира: сон и опьянение. Во сне (относится к Аполлону) совершенно понятен всякий образ, ни к чему не относимся равнодушно. Приятная необходимость поучаться во сне. Аполлон — бог изобразительных искусств и бог-предсказатель. Дорическая архитектура в звуках. Понятия, соответствующие духу Аполлона, — только завеса, скрывающая царство Диониса».
Юность Блока, когда были написаны «Стихи о Прекрасной Даме» и он был полон надежд на грядущее счастливое обновление мира, можно назвать «аполлоническим», гармоничным периодом. После свадьбы, когда преображения бытия не последовало и надежда сменилась глубоким разочарованием в жизни, на смену Аполлону пришел дионисийский хаос, что совпало с описанными выше семейными обстоятельствами. Пьянство при этом имело символистское значение: поэту надо было погрязнуть в разврате, чтобы потом снова переродиться.
Легенда 7. Блок болел сифилисом
Вердикт:
возможно, это правда.
В ресторане. Иллюстрация Ильи Глазунова к стихотворению Александра Блока «Незнакомка». 1979 год
© Илья Глазунов / Московская государственная картинная галерея
ародного художника СССР Ильи Глазунова
В начале XX века сифилис был очень распространенной болезнью, и при определенном образе жизни заразиться им было довольно легко. В воспоминаниях Любовь Дмитриевна описывает следующий эпизод из своей досвадебной жизни:
«Блок сказал, что пришел только предупредить меня, чтобы я не волновалась, что ему запрещено выходить, надо даже лежать, у него жар. Он также умолял меня не беспокоиться, но ничего больше сказать не мог. <…> Каким-то подсознанием я понимала, что это то, о чем не говорят девушкам, но как-то в своей душе устраивалась, что не только не стремилась это подсознание осознать, а просто и вопросительного знака не ставила. Болен, значит „ах, бедный, болен“, и точка. Зачем я это рассказываю? Я вижу тут объяснение многого. Физическая близость с женщиной для Блока с гимназических лет — это платная любовь, и неизбежные результаты — болезнь. Слава Богу, что еще все эти случаи в молодости — болезнь не роковая».
Причина смерти Блока до сих пор точно неизвестна: врачи склонялись к версии об остром эндокардите, осложненном неврастение, однако, судя по назначаемым препаратам, лечили Блока не только от этого. Известно, что поэту давали мышьяк, который, наряду с ртутью, является основой сальварсана, другого известного средства от сифилиса.
Легенда 8. Блок поддерживал советскую власть и даже был не против, чтобы крестьяне разграбили его имение
Вердикт:
это только отчасти правда.
Поэт Александр Блок, член Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, во время работы в Зимнем дворце. 1917 год
Институт русской литературы Российской академии наук (Пушкинский Дом)
Блок отнесся к революции как поэт-символист и считал, что крестьяне и пролетариат, чистые и первозданные, являются возмездием «страшному миру» дворянства и буржуазии, погрязшему в духовном разврате. В революции он слышал музыку — один из главных признаков гармонии. В статье «Интеллигенция и революция» (1918) Блок пытается оправдать ужасы революции и призывает современников «всем телом, всем сердцем, всем сознанием»
услышать ее музыку. Это же оправдание встречается в дневниковых записях. 6 января 1919 года, узнав о грабежах в его усадьбе, он пытается убедить себя в справедливости такого поворота событий:
«…Я любил прогарцевать по убогой деревне на красивой лошади… чтобы „пофорсить“… и это ничуть не нарушало той великой любви (так ли? А если дальнейшие падения и червоточины — отсюда?)…
Все это знала беднота. Знала она это лучше еще, чем я, сознательный. Знала, что барин — молодой, конь статный, улыбка приятная, что у него невеста хороша и что оба — господа. А господам, — приятные они или нет, — постой, погоди, ужотка покажем.
И показали.
И показывают. И если даже руками грязнее моих (и того не ведаю и о том, господи, не сужу) выкидывают из станка книжки даже несколько „заслуженного“ перед революцией писателя, как А. Блок, то не смею я судить. Не эти руки выкидывают, да, может быть, не эти только, а те далекие, неизвестные миллионы бедных рук; и глядят на это миллионы тех же не знающих, в чем дело, но голодных, исстрадавшихся глаз, которые видели, как гарцевал статный и кормленый барин».
Однако вскоре ужас от происходящего вокруг заслонил эти аргументы. 11 июня того же года Блок описывает крестьянский разгул без намека на сочувствие: «Загажено все еще больше, чем в прошлом году. Видны следы гаженья сознательного и бессознательного»
. В июле 1921 года Блок получил известие о том, что его усадьба Шахматово сожжена. Для умирающего поэта это стало страшным ударом.
Легенда 9. Но когда он заболел, советские власти не разрешили ему уехать за границу
Вердикт:
это отчасти правда.
Последняя фотография Александра Блока. Снимок Самуила Алянского. Июнь 1921 года
nasledie-rus.ru
«Мы, нижеподписавшиеся, освидетельствовали 18/VI — 1921 г. состояние здоровья Александра Александровича Блока и находим, что он страдает хронической болезнью сердца с обострением эндокардита и субъективными ощущениями стенокардического порядка (Endocarditis chron. exarcerbata).
Со стороны нервной системы имеются явления неврастении, резко выраженной.
А. А. Блок нуждается в продолжительном лечении, причем в ближайшем будущем необходимо помещение его в одну из хорошо оборудованных со специальными методами для лечения сердечных больных санаторий».
Профессор Военно-медицинской академии и Медицинского института П. Троицкий.
Заведующий Нервным отделением мужской Обуховской больницы доктор медицины Гизе.
Доктор медицины Пекелис.
Это свидетельство от 18 июня 1921 года было приложено к письму Любови Дмитриевны к Горькому: в нем она просила помочь им с Блоком получить разрешение на выезд в Финляндию для Блока:
«Я знаю о Вашем собственном желании помочь Ал. Ал., знаю, что я не должна просить Вас, но я не могу не сделать этого — на Вас вся моя надежда, и я умоляю Вас спасти его, п[отому] ч[то] отъезд — его единственное спасение».
Впервые Любовь Дмитриевна попросила у Горького помощи еще в конце мая, когда самочувствие Блока резко ухудшилось. Горький обратился в ЦК РКП (б), но разрешение на отъезд долго не давали. Только 23 июля было решено «пересмотреть ранее принятое постановление Политбюро относительно поэта А. А. Блока и разрешить ему выехать за границу по состоянию здоровья». При этом Любовь Дмитриевна разрешение на выезд так и не получила, а передвигаться самостоятельно больной Блок уже не мог. В июле о выезде Блоков также ходатайствовал министр просвещения Анатолий Луначарский. 29 июля 1921 года он пишет в ЦК:
«Прилагая при сем срочную телеграмму М. Горького об отпущенном согласно решения ЦК РКП А. Блоке, очень прошу ЦК признать возможным выезд жены его и уведомить об этом решении Наркоминдел и ВЧК. Нарком по просвещению А. Луначарский».
1 августа Любовь Блок снова пишет Горькому:
«Многоуважаемый Алексей Максимович.
Еще раз прошу Вас о помощи. Благодаря Вам Ал. Ал. получил пропуск за границу; положение его теперь очень тяжелое и воспользоваться поездкой нужно бы как можно скорее, если наступят дни некоторого улучшения. Поэтому мой пропуск решает все дело; если он опоздает — пропуск Ал. Ал. может оказаться уже бесполезным».
В самом начале августа Луначарский телеграфирует Горькому, что «к выезду жены Блока стороны высшего органа возражения не встречаются». Полностью документы на выезд Блоков были собраны 7 августа, в день смерти поэта. Если бы ЦК не тянуло так долго с решением о выезде поэта (по-видимому, в правительстве опасались, что Блоки в СССР уже не вернутся), поэт, может быть, прожил бы дольше.
Легенда 10. Перед смертью Блок сошел с ума
Вердикт:
это только отчасти правда.
Александр Блок. Фотография Моисея Наппельбаума, 1921 год
Государственный музей истории российской литературы имени В. И. Даля
С одной стороны, Любовь Дмитриевну явно беспокоила наследственность мужа:
«Ведь и со стороны Блоков (Лев Александрович), и со стороны Бекетовых (Наталья Александровна), и со стороны Карелиных (Александра Михайловна Марконет и Мария Андреевна Бекетова) — везде подлинное клиническое сумасшествие. <…> Это только крайние, медицински проверенные проявления их дворянского вырождения и оскудения крови. Но неуравновешенность, крайняя „пограничность“ (как говорят психиатры) типов — это их общее свойство».
С другой — она подчеркивала, что Блок отличается от своих родственников.
Близкие друзья поэта, судя по сохранившимся источникам, так же нигде не упоминали о его «безумии». О «сумасшедших глазах» Блока писала в своих воспоминаниях Ахматова: «И снова я уже после революции (21 января 1919 г.) встречаю в театральной столовой исхудалого Блока с сумасшедшими глазами...» — но это не более чем образ.
Скорее можно говорить о том, что Блок страдал неврастенией и депрессиями. В 1909 году профессор психоневрологического института Николай Чигаев нашел у Блока «сильнейшую степень неврастении и, возможно, зачатки ипохондрии», рекомендовал отдых в санатории, назначил общеукрепляющее лечение. В апреле 1917 года, навещая в санатории мать, Блок консультировался с другим известным психиатром — Юрием Каннабихом. Он также нашел только неврастению, назначал бром с валериановыми каплями. В начале лета 1921 года врач Кремлевской больницы Александра Канель, осматривавшая Блока, нашла «сильное истощение и малокровие, глубокую неврастению, на ногах цинготные опухоли и расширение вен». Таким образом, из разных медицинских заключений следует, что более серьезных диагнозов, чем неврастения, поэту не ставили.
В последние годы, а особенно месяцы жизни неврастеническое состояние усилилось депрессией, вызванной фатальным несоответствием ожиданий от революции и действительности. Старый мир успешно разрушался, причем уничтожалось не только все несправедливое и пошлое, но и доброе, прекрасное. Любовь Дмитриевна вспоминала:
«…Всегдашнее Сашино „нормальное“ состояние уже представляет громадное отклонение для простого человека, и в том была бы уже „болезнь“, его смены настроения — от детского, беззаветного веселья к мрачному, удрученному пессимизму, несопротивление, никогда, ничему плохому, вспышки раздражения, с битьем мебели и посуды… …Теперь, когда все эти проявления болезненно усилились, они составляли только продолжение здорового состояния и в Саше не вызывали, не сопровождались какими-нибудь клиническими признаками ненормальности. Но будь они у простого человека, наверно, производили бы картину настоящей душевной болезни».
То есть критерии нормальности к Блоку, не обычному человеку, а поэту, с ее точки зрения, просто неприменимы. В каком-то смысле состояние Блока также было следствием символистского мироощущения. Филолог Владимир Топоров подчеркивает, что поступки поэта, совершенные в неврастенических приступах, не носили бессознательный характер, а во многом были символистскими актами. Например, в начале 1921 года, разбивая бюст Аполлона у себя в кабинете, Блок символистски разрушал «аполлоническое», то есть гармонизирующее начало в жизни, подчеркивая, что на его место приходят хаос и разрушение, которое, по сути, Блок и видел вокруг себя.
Легенда 11. Блок перестал писать стихи и собирался уничтожить поэму «Двенадцать»
Вердикт:
это неправда.
Обложка поэмы Александра Блока «Двенадцать». Петербург, 1918 год
Аукционный дом «Литфонд»
В последние годы Блок писал гораздо реже, но все же никак нельзя считать, что он оставил поэзию. Он продолжал работать над поэмой «Возмездие» (1910–1921), написал «Скифов» (1918) и несколько десятков стихотворений. Миф об уничтожении поэмы «Двенадцать», скорее всего, возник в кругу противников поэмы, возненавидевших из-за нее Блока. Этапами создания поэмы считались заблуждение, наваждение, безумие и, наконец, раскаяние. Так, Георгий Иванов, никогда не входивший в круг друзей или даже приятелей поэта, в своих беллетризированных мемуарах «Петербургские зимы», недостоверность которых сам не скрывал
, вполне эффектно достроил бродившие по Петрограду слухи. В версии Иванова Блок на смертном одре стремится не просто уничтожить, а именно сжечь свое якобы неудачное произведение:
«…Прежде чем показать, как он сам, умирая, относился к своей прекрасной и отвратительной поэме, я хочу попытаться объяснить, почему Блок не ответствен за создание „Двенадцати“, не запятнан, невинен.
<…>
<…> Блок был уже без сознания. Он непрерывно бредил. Бредил об одном и том же: все ли экземпляры „Двенадцати“ уничтожены? Не остался ли где-нибудь хоть один? „Люба, хорошенько поищи и сожги, все сожги“. Любовь Дмитриевна, жена Блока, терпеливо повторяла, что все уничтожены, ни одного не осталось. Блок ненадолго успокаивался, потом опять начинал: заставлял жену клясться, что она его не обманывает…»
Разочаровавшись в революции, получив массу гневных откликов на поэму (известно, например, что Зинаида Гиппиус обещала публично больше не подавать Блоку руки), он тем не менее не отказался от нее. В дошедших до нас письмах и записных книжках поэта, а также в письмах и воспоминаниях его близких друзей и родственников нет ни слова о том, что он пожалел, что написал «Двенадцать», и хотел бы ее уничтожить.
Легенда 12. Он умер в нищете
Вердикт:
это только отчасти правда.
Александр Блок с матерью на балконе своей квартиры на набережной реки Пряжки. Петроград, 1919 год
family-history.ru
Любовь Блок вспоминала в своих мемуарах:
«Полетело на рынок содержимое моих пяти сундуков актрисьего гардероба! В борьбе за „хлеб насущный“ в буквальном смысле слова, так как Блок очень плохо переносил отсутствие именно хлеба, наиболее трудно добываемого в то время продукта».
И все же и сам Блок, и Любовь Дмитриевна имели небольшой заработок: она продолжала работать в театре, он служил в нескольких организациях. Какую-то помощь, например скромные продовольственные наборы с картошкой и селедкой, Блоки получали от Петроградского комитета по улучшению быта ученых. О скудном литераторском пайке Любовь Блок пишет:
«Мужество покидало меня только за чисткой этих селедок: их запах, их противную скользкость я совершенно не переносила и заливалась горькими слезами, стоя на коленях, потроша их на толстом слое газет, на полу, у плиты, чтобы скорее потом избавиться от запаха и остатков. А селедки были основой всего меню».
Жизнь после революции была тяжелой, но все-таки утверждение о том, что Блок умер в нищете, — натяжка.
Легенда 13. Причем от нехватки воздуха
Вердикт:
не в прямом смысле.
Портрет Блока на смертном одре. Рисунок Юрия Анненкова. 1921 год
© Юрий Анненков / Государственный музей истории российской литературы имени В. И. Даля
Версия о гибели Блока «от отсутствия воздуха» возникла почти сразу после его смерти: современники один за другим вспоминали речь Блока «О назначении поэта», произнесенную на вечере памяти Пушкина 11 февраля 1921 года. В ней Блок говорил о необходимости творческой свободы для поэта, без которой тот обречен на гибель, и приводил в пример Пушкина: «И Пушкина тоже убила вовсе не пуля Дантеса. Его убило отсутствие воздуха». Эти слова современники поэта связали с судьбой самого Блока. Например, Ходасевич позже вспоминал:
«В пушкинской своей речи, ровно за полгода до смерти, он говорил:
„Покой и воля. Они необходимы поэту для освобождения гармоний. Но покой и волю тоже отнимают. Не внешний покой, а творческий. Не ребяческую волю, не свободу либеральничать, а творческую волю, — тайную свободу. И поэт умирает, потому что дышать ему больше нечем: жизнь потеряла смысл“.
Вероятно, тот, кто первый сказал, что Блок задохнулся, взял это именно отсюда. И он был прав. Не странно ли: Блок умирал несколько месяцев на глазах у всех, его лечили врачи — и никто не называл и не умел назвать его болезнь. Началось с боли в ноге. Потом говорили о слабости сердца. Перед смертью он сильно страдал. Но от чего же он все — таки умер? Неизвестно. Он умер как-то „вообще“, оттого что был болен весь, оттого что не мог больше жить. Он умер от смерти».
Легенда 14. Череп Блока похоронили отдельно от тела
Вердикт:
это неправда.
Похоронная процессия с гробом Александра Блока у Литовского замка. Петроград, 1921 год
PastVu.com
Слух об отделении головы появился не после похорон поэта 9 августа 1921 года на Смоленском кладбище, а позже, при перезахоронении тела. В конце 1930-х годов Смоленское кладбище попало в список некрополей, подлежащих ликвидации, и останки Блока решили перезахоронить на Литераторских мостках Волковского кладбища, ленинградском некрополе-музее. Присутствовавший при этом исследователь творчества Блока Дмитрий Максимов вспоминал, как 26 сентября 1944 года останки Блока извлекли из могилы, а затем перенесли на Литераторские мостки, где повторно похоронили 28 сентября. Из этих воспоминаний следует, что перенесены были все имевшиеся останки поэта, а также его ближайших родственников:
«То, что мы увидели лежащим внизу, было чистое и беспредельно простое, переработанное землей, ничем не напоминавшее труп, не внушающая ни ужаса, ни отвращения. Чистая, простая, вечная сырая земля и чистые кости с еще сохранившимися лоскутами черной одежды. <…>
Рядом на дорожке стоял большой, по виду самодельный ящик из листового железа — плоский, с низкими бортами. В него нужно было переложить останки Блока. Не помню точно, многие ли из присутствующих здесь выполняли эту незамысловатую и ни на что не похожую работу. Но и я вместе с другими принял в ней участие. Я поднял череп Блока с еле различимыми следами очень коротких волос и с глазницами, наполненными землей. И вот… Я хочу вспомнить отчетливее…
Глядя в бывшее лицо Блока, я смутился образом земли, набившейся в его бывшие глаза, и начал (вполне бездумно!) очищать глазницы от их черного содержания.
— Не делайте этого! Это — прах, — остановил меня Спиридонов и, конечно, был трижды прав.
Я сразу это понял и опустил череп в железный ящик.
«Это прах» — прозвучало на всю жизнь.
И вот перекладка закончилась. Все, что нужно было переложить, было переложено и сфотографировано».
Сюжет с отдельными похоронами головы (или других частей тела) имеет довольно устойчивую фольклорную основу, встречавшуюся еще в сказках, а затем перекочевавшую в городские легенды. Такие же слухи ходили о черепе Гоголя, будто бы исчезнувшем сразу после перезахоронения в 1931 году.
Источники
Ахматова А. А. Собрание сочинений. В 2 т. Т. 2. М., 1990.
Блок А. А. Записные книжки. 1901–1920. М., 1965.
Блок А. А. Собрание сочинений в восьми томах. Т. 6, 7. М.,Л., 1963.
Блок Л. Д. И были, и небылицы о Блоке и о себе. Бремен, 1979.
Дикушина Н. И. Из материалов архива А. М. Горького. Литературное наследство. Т. 92. Кн. 4. Александр Блок: новые материалы и исследования.::М., 1987.
Дикушина Н. И. Блок и Луначарский (Проблемы строительства новой культуры). Литературное наследство. Т. 92. Александр Блок: новые материалы и исследования. Кн. 4.::М., 1987.
Жирмунский В. М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л., 1977.
Иванов Г. В. Собрание сочинений. В 3 т. Т. 3. М., 1994.
Лекманов О. А. Пушкинская речь Блока: контекст и подтексты. И время и место. Историко-филологический сборник к шестидесятилетию Александра Львовича Осповата. М., 2008.
Найман А. Г. Рассказы о Анне Ахматовой. М., 1989.
Максимов Д. Е. Memoria о перенесении праха Блока. Литературное обозрение. № 5. 1987.
Маяковский В. В. Умер Александр Блок. 1921.
Топоров В. Н. Петербургский текст русской литературы. СПб., 2003.
Ходасевич В. Некрополь. Брюссель, 1939.
Чeрных В. А. Блоковская легенда в творчестве Анны Ахматовой. Серебряный век в России. Избранные страницы. М., 1993.
Штейнберг А. З. Друзья моих ранних лет (1911–1928). Париж, 1991.
Щерба М. М., Батурина Л. А. История болезни Блока. Литературное наследство. Т. 92. Александр Блок: новые материалы и исследования. Кн. 4. М., 1987.
Записные книжки Анны Ахматовой (1958–1966). М., 1996.
Переписка Александра Блока и Андрея Белого. 1903–1919.