Фотография: РИА «Новости»
Вызвала я однажды сантехника. Вижу в витрине сумочку. Стою я, значит, на кассе в «Перекрестке». Когда-то давно я купила стиральную машинку. Я ненавижу салат «Мимоза». Пошла я однажды на рынок. Господи, спасибо за то, что придумал свекольник. Решила я как-то сварить студень. В 1757 году, если верить откровениям Эмануила Сведенборга, незаметно для всех состоялись Страшный суд и Второе пришествие.
«Легкие миры» Татьяны Толстой, самые разные, возникают из определенных, строго маркированных источников — это либо приобретение вещи, либо приобретение еды, либо в меру остроумная культурологическая тема, прилежно вытащенная из библиотечной пыли. Есть еще воспоминания о родственниках.
Но это все эпизоды, на то миры и названы легкими, что самыми щедрыми источниками для них неизменно оказываются «кофточки» и «борщи».
«Легкие миры» Татьяны Толстой — это большой сборник разножанровых очерков. Все тексты официально издаются впервые, хотя читателям, пристально следящим за творчеством автора, почти все будут хорошо знакомы. За исключением нескольких больших автобиографических текстов (которые, кстати, тоже можно найти в разных журналах), это посты, опубликованные в «Живом журнале» и фейсбуке Толстой.
Этот сборник, по сути, первая книга известной писательницы после десятка лет молчания, с той стороны которого хранятся множество популярных рассказов и нашумевший роман «Кысь». Нынешняя книга, понятное дело, долгожданная, а после недавнего закрытия программы «Школа злословия», в которой Толстая 12 лет выступала в роли соведущей, еще и медийно подсвеченная. Но «Легкие миры» — это не тот материал, о котором можно рассуждать с позиции принципиально нового авторского шага; здесь вообще нет ничего нового, это просто собрание старых и относительно свежих немагистральных текстов, которые прежде всегда оставались на полях.
Такое суммирование замечаний. Склеивание дневника.
Но зато «Легкие миры» одним своим появлением ставят очень своевременный и очень скользкий вопрос о форме текста и контексте его существования: есть ли разница между очерком и постом в фейсбуке, в чем сущностное различие между книжным изданием и публикацией в социальных сетях, что определяет срок годности текста?
Опыт Толстой на деле легко и как бы случайно демонтирует устоявшееся правило: серьезный художественный труд отправляется под книжный переплет, «окололитература», письма, записки, дневниковые заметки — все эти побочные открытия и жанры, нуждающиеся в коллективном одобрении, идут в социальные сети. Правило хрупкое, очень формальное, но до поры до времени исправно работавшее в первую очередь за счет всем очевидного понижающего риторику свойства социального пространства, будто все сказанное здесь априори лишается права на серьезное осмысление.
Фейсбук в отличие от книжек, имеющих международный стандартный номер, субстанция текучая, непостоянная и непонятная.
Тут функционирует всего несколько чудовищно простых инструментов — комментарий, лайк и перепост, — и на более-менее эффективные методы литературного анализа это совершенно не похоже.
Но за время существования рунета русская литература как-то сумела приноровиться и найти в нем свое уютное место, пусть и в заранее облегченном, деформированном варианте. Успела приобрести и свою постоянную аудиторию,
за годы общения с сетью разучившуюся ходить в книжные магазины, но не ленящуюся лайкать и шерить.
На ЖЖ Толстой подписаны около 20 тыс. человек, на обновления ее фейсбука — около 70 тыс. человек, и эта аудитория, очевидно, реальнее и весомее той иллюзорной вечности, которую обещает запах свежей бумаги и канцелярского клея.
Безусловно, бытие текста в данном случае заметно определяет сознание писателя.
Текст, написанный для социальных сетей, написан по своим канонам, и у него есть свои первостепенные задачи. В первую очередь он ни в коем случае не может позволить себе быть скучным, во вторую очередь он обязан нравиться, за корпусом такого текста всегда виден читатель с занесенной мышкой, готовый поставить лайк или, напротив, сделать какую-нибудь гадость — отменить подписку или, что еще хуже, равнодушно проскроллить вниз. Свойства такого письма точно описала поэт Мария Степанова в своем эссе «В неслыханной простоте»:
«Возможность немедленной реакции на текст делает его еще больше похожим на товар, услужливо доставленный на дом».
Посты Толстой в этом плане идеальный пример эффективного сетевого текста, который легко выполняет свои задачи и испытывает взаимность своей аудитории.
Неловкость возникает тогда, когда литература, уже ставшая «сетературой», решает отчего-то вернуться под книжный переплет. То ли желая себя зафиксировать, то ли каталогизировать, то ли просто по привычке.
На деле при возвращении бумага начинает свое тихое, но непримиримое сопротивление. Она саботирует электронное письмо, практически подрывает его изнутри: лихие интернет-словечки здесь бросаются в глаза и кажутся убогими, тема текста почему-то обмеляется, масштаб описываемых событий вызывает вопросы.
Митинги, Медведев, френды в фейсбуке — все это, так гармонично смотревшееся в окошке браузера, парадоксально не проходит бумажную цензуру.
Наверное, в силу тех же обстоятельств, что мешают хотя бы одному русскому писателю гармонично вписать в свой художественный текст сцены, в которых герои сидят в интернете, ведут твиттер или всерьез рассуждают, кто кого зафолловил в инстаграме. Литература, по идее призванная толковать любую реальность, толковать такую реальность упрямо отказывается.
Но тут важно отметить, что «Легкие миры» — случай особенный.
«Сетература» здесь не только скромная форма существования текста, но еще и своеобразная скважина, из которой Татьяна Никитична, не стесняясь, качает смыслы, такая же щедрая, грубая и маргинальная, как «кофточки» и «борщи». Толстая как автор почти всегда вдохновляется вещами сильными, простыми, эффектными, но намеренно непоэтичными, с тем самым заниженным уровнем риторики.
Подбирая тему черт знает где, она легко возгоняет ее к абсолютным мифологическим высотам. Например, рецепт салата в два счета превращается в трогательное стихотворение о потерянном времени («эпоха, тонущая в майонезной нежности»). Пропажа из тележки огурцов — в поэму о русском народе («Я народ не идеализирую. Я его люблю черненьким»). Приготовление студня — в хтонический хоррор («все, что страдало, металось и рвалось, хрюкало, мычало, не понимало, сопротивлялось, хрипело, — все вышло грязью, вся боль, вся смерть вышла, свернулась пакостным легким войлоком»).
Самое интересное в текстах Толстой — это всегда неожиданные модуляции. Низкое легко становится высоким, высокое — низким. Раз за разом оказывается, что ужин в отеле, отпуск на Крите, интрижка в командировке — это достойный повод для серьезного разговора о жизни, смерти, космосе и любви.
В случае Толстой авторитет писателя в отличие от снобизма читателя неоспорим.
Несмотря на очевидный саботаж бумажного текста, все обнаруживающие себя шероховатости и неровности, титанической воли автора все-таки хватает на то, чтобы легкие миры «сетературы» оправдать, придать им должной солидности.
Чем, в конце концов, фейсбук значительно хуже банки огурцов? По сути, ничем.
Вот только Татьяне Никитичне ли не знать, что он в отличие от бочковых огурцов по 120 руб. кило «особой прекрасности и крепости» не пахнет, не хрустит, не сводит челюсти и вообще, надо сказать, совсем не тревожит.
Полина Рыжова
Газета.Ru