Художник в вечном поиске мастерской: «король богемы» вспоминает друзей
7 февраля 2023 ● "Известия"
Борис Мессерер накануне 90-летия выпустил новую книгу.
Фото: РИА Новости/Кирилл Каллиников
Борис Мессерер, который в марте отметит 90-й день рождения, вот уже более полувека остается едва ли не главной легендой российской (а до того — советской) культурной богемы. Знаменитый театральный художник, академик РАХ, лауреат двух Государственных премий, педагог — и автор нескольких книг уникальных воспоминаний. К юбилею Борис Асафович подготовил очередной том мемуаров. Критик Лидия Маслова представляет книгу недели, специально для «Известий».
Борис Мессерер
«Жизнь переходит в память. Художник о художниках»
Москва: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2023. — 253 с.
Воспоминания художника Бориса Мессерера выходят в серии «Великие шестидесятники», и главная шестидесятническая икона — Булат Окуджава, — возникает ближе в концу книги, в третьей части, посвященной петербургским художникам, но прежде всего самому Петербургу, играющему особую роль в творчестве Мессерера. Здесь в 1959 году он впервые слышит песни тогда еще малоизвестного Окуджавы, которого пригласили спеть в мастерской Валентина Доррера, художника театра «Современник». «Народу набилось великое множество, и на кусочек свободного пространства вышел человек восточной наружности, с сильно курчавыми волосами и гитарой в руках. <...> Общее впечатление от выступления было чрезвычайно сильное, думаю оттого, что Окуджава был так щедр в исполнении своих песен, и, казалось, что эта щедрость была свидетельством таланта», — вспоминает Мессерер. Похожими словами он описывал это выступление в своей первой книге «Промельк Беллы» семь лет назад: «Выглядел Окуджава очень колоритно: худенький и хрупкий, с пышной курчавой шевелюрой. Пел он много, щедро и как-то удивительно органично».
Борис Мессерер, «Жизнь переходит в память. Художник о художниках»
Фото: АСТ
Из «Промелька Беллы» перекочевало в новые мемуары и четверостишие, которое Окуджава написал на подаренной Мессереру пластинке: «Все поразъехались давным-давно. // Даже у Эрнста в окне темно. // Только Юра Васильев и Боря Мессерер — // вот кто остался еще в СССР». В нынешней книге это стихотворение пригодилось как эпиграф к портрету Эрнста Неизвестного в главе «Друзья далекие, но близкие». На выделенных скульптору двух страницах автор вспоминает о встречах с ним в знаменитом нью-йоркском ресторане «Русский самовар» Романа Каплана, а главное — отмечает присущий Неизвестному «редкий дар трагического ощущения действительности». Чтобы пояснить это ощущение, Мессерер рассказывает, как в юности ему довелось слышать чтение отрывка древнегреческой трагедии в исполнении Алисы Коонен, и с тех пор он всегда надеется «услышать нечто подобное или каким-то образом соприкоснуться с тогда возникшим у меня ощущением трагедии, переданной через искусство».
Мироощущение самого Мессерера трагическим не назовешь. Тем более, что он сам в эпилоге предлагает «развенчать серьезность толкования жизненных перипетий, порой возникающую на этих страницах», и завершает как бы внезапно получившуюся у него автобиографию цитатой из главного художника БДТ Эдуарда Кочергина, не лишенного и писательского дарования: «Боря, дорогой, настало время варить НЕХЕРЕЛЬ! // Это главное. Все остальное — туфта!» Что такое нехерель, в книге не поясняется, но наверняка это что-то приятное и вкусное, исходя из общего гедонистического и жизнерадостного настроя мемуариста, вполне проявленного еще в «Промельке Беллы».
Фото: РИА Новости/Евгения Новоженина
Вторая книга с первой нередко пересекается, но на этот раз автор смещает акцент. В тот раз превалировал поэтический и литературный контекст, поскольку заглавной героиней все-таки была жена автора, Белла Ахмадулина, теперь же Мессерер больше пишет о собственной профессиональной самореализации. «Жизнь переходит в память» автор условно делит на три части. Первая — юные годы и становление личности, отчасти происходившее в музее-заповеднике Поленово и Тарусе, воспоминания об Архитектурном институте и встречах с оказавшими на него влияние авторитетами — Артуром Фонвизиным (чьи натюрморты Мессерер называет «архиреалистическими») и Александром Тышлером (его советы сыграли решающую роль в выборе Мессерера между профессиями архитектора и художника).
Во второй части книги представлены «Московские зарисовки», персонажами которых являются другие повлиявшие на автора художники (в том числе Олег Целков, Михаил Ромадин, Давид Боровский), а третья посвящена петербургским опытам и впечатлениям. Точнее, страсти к Санкт-Петербургу, который, по словам автора, всегда действовал на него «не только своей «умышленной» (по Достоевскому) красотой линий и ритмичностью открывающегося взору пейзажа, но и тем загадочным настроением, которое трудно передать словами, но которое наверняка растворено в воздухе и присутствует в моем ощущении белых ночей этого города».
Автограф-сессия Бориса Мессерера на Международной ярмарке интеллектуальной литературы non/fiction №18 в Центральном доме художника на Крымском Валу в Москве
Фото: РИА Новости/Евгения Новоженина
Способность к метафизическим переживаниям такого рода, которые способен возбудить в тонко чувствующем художнике Петербург, в Мессерере спокойно и гармонично уживается с вниманием к вопросам сугубо материального свойства и организации своего труда. Один из лейтмотивов книги — как важно для художника обзавестись достойной и удобной мастерской. Остросюжетная эпопея с поиском и двухлетним строительством мастерской на Поварской (ставшей впоследствии легендарным очагом культурной жизни), уже была отражена в «Промельке Беллы». Но это слишком животрепещущая тема, чтобы автор удержался от повторения подробного описания соответствующих перипетий, пережитых совместно с другом и коллегой Львом Збарским: «Конечно, работать можно было и дома, но тот крупный масштаб, который нам мерещился, тот творческий размах, который хотелось придать свершаемому, возможен был только в мастерских. Об этом мы говорили постоянно, где бы ни виделись. Эти мысли и разговоры доходили до бреда, граничили с галлюцинациями».
Рассказывая о Збарском, Мессерер как бы невзначай подчеркивает, что их, кроме общих интересов, работы, мастерской и дружеской компании, объединяли и рестораны, но «не простые, а клубные, такие как ВТО, Дом журналиста, Дом кино, Дом художников». А упоминая «настоящие гулянья в парижских кабаках» Михаила Шемякина, мемуарист непременно в скобочках оговаривается: «на самом деле достаточно дорогих и фешенебельных ресторанах». Как и в «Промельке Беллы», Мессерер редко упускает случай подчеркнуть «статусность», «эксклюзивность» своего окружения и антуража. Но такую невинную слабость, как тяга к буржуазной фешенебельности и престижности потребления, вполне можно простить советскому человеку, даже если он «король богемы». Именно так, вполне справедливо и заслуженно, называли автора многие — в том числе Андрей Битов, Евгений Попов и знаменитый сценограф Сергей Бархин в бережно процитированной Мессерером записи в соцсетях 2016 года: «Позавчера был на дне рождения Бориса Мессерера. Какой все-таки Борис Асафович хороший и трогательно деликатный человек, хотя и король богемы».
Борис Мессерер, который в марте отметит 90-й день рождения, вот уже более полувека остается едва ли не главной легендой российской (а до того — советской) культурной богемы. Знаменитый театральный художник, академик РАХ, лауреат двух Государственных премий, педагог — и автор нескольких книг уникальных воспоминаний. К юбилею Борис Асафович подготовил очередной том мемуаров. Критик Лидия Маслова представляет книгу недели, специально для «Известий».
Борис Мессерер
«Жизнь переходит в память. Художник о художниках»
Москва: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2023. — 253 с.
Воспоминания художника Бориса Мессерера выходят в серии «Великие шестидесятники», и главная шестидесятническая икона — Булат Окуджава, — возникает ближе в концу книги, в третьей части, посвященной петербургским художникам, но прежде всего самому Петербургу, играющему особую роль в творчестве Мессерера. Здесь в 1959 году он впервые слышит песни тогда еще малоизвестного Окуджавы, которого пригласили спеть в мастерской Валентина Доррера, художника театра «Современник». «Народу набилось великое множество, и на кусочек свободного пространства вышел человек восточной наружности, с сильно курчавыми волосами и гитарой в руках. <...> Общее впечатление от выступления было чрезвычайно сильное, думаю оттого, что Окуджава был так щедр в исполнении своих песен, и, казалось, что эта щедрость была свидетельством таланта», — вспоминает Мессерер. Похожими словами он описывал это выступление в своей первой книге «Промельк Беллы» семь лет назад: «Выглядел Окуджава очень колоритно: худенький и хрупкий, с пышной курчавой шевелюрой. Пел он много, щедро и как-то удивительно органично».
Борис Мессерер, «Жизнь переходит в память. Художник о художниках»
Фото: АСТ
Из «Промелька Беллы» перекочевало в новые мемуары и четверостишие, которое Окуджава написал на подаренной Мессереру пластинке: «Все поразъехались давным-давно. // Даже у Эрнста в окне темно. // Только Юра Васильев и Боря Мессерер — // вот кто остался еще в СССР». В нынешней книге это стихотворение пригодилось как эпиграф к портрету Эрнста Неизвестного в главе «Друзья далекие, но близкие». На выделенных скульптору двух страницах автор вспоминает о встречах с ним в знаменитом нью-йоркском ресторане «Русский самовар» Романа Каплана, а главное — отмечает присущий Неизвестному «редкий дар трагического ощущения действительности». Чтобы пояснить это ощущение, Мессерер рассказывает, как в юности ему довелось слышать чтение отрывка древнегреческой трагедии в исполнении Алисы Коонен, и с тех пор он всегда надеется «услышать нечто подобное или каким-то образом соприкоснуться с тогда возникшим у меня ощущением трагедии, переданной через искусство».
Мироощущение самого Мессерера трагическим не назовешь. Тем более, что он сам в эпилоге предлагает «развенчать серьезность толкования жизненных перипетий, порой возникающую на этих страницах», и завершает как бы внезапно получившуюся у него автобиографию цитатой из главного художника БДТ Эдуарда Кочергина, не лишенного и писательского дарования: «Боря, дорогой, настало время варить НЕХЕРЕЛЬ! // Это главное. Все остальное — туфта!» Что такое нехерель, в книге не поясняется, но наверняка это что-то приятное и вкусное, исходя из общего гедонистического и жизнерадостного настроя мемуариста, вполне проявленного еще в «Промельке Беллы».
Фото: РИА Новости/Евгения Новоженина
Вторая книга с первой нередко пересекается, но на этот раз автор смещает акцент. В тот раз превалировал поэтический и литературный контекст, поскольку заглавной героиней все-таки была жена автора, Белла Ахмадулина, теперь же Мессерер больше пишет о собственной профессиональной самореализации. «Жизнь переходит в память» автор условно делит на три части. Первая — юные годы и становление личности, отчасти происходившее в музее-заповеднике Поленово и Тарусе, воспоминания об Архитектурном институте и встречах с оказавшими на него влияние авторитетами — Артуром Фонвизиным (чьи натюрморты Мессерер называет «архиреалистическими») и Александром Тышлером (его советы сыграли решающую роль в выборе Мессерера между профессиями архитектора и художника).
Во второй части книги представлены «Московские зарисовки», персонажами которых являются другие повлиявшие на автора художники (в том числе Олег Целков, Михаил Ромадин, Давид Боровский), а третья посвящена петербургским опытам и впечатлениям. Точнее, страсти к Санкт-Петербургу, который, по словам автора, всегда действовал на него «не только своей «умышленной» (по Достоевскому) красотой линий и ритмичностью открывающегося взору пейзажа, но и тем загадочным настроением, которое трудно передать словами, но которое наверняка растворено в воздухе и присутствует в моем ощущении белых ночей этого города».
Автограф-сессия Бориса Мессерера на Международной ярмарке интеллектуальной литературы non/fiction №18 в Центральном доме художника на Крымском Валу в Москве
Фото: РИА Новости/Евгения Новоженина
Способность к метафизическим переживаниям такого рода, которые способен возбудить в тонко чувствующем художнике Петербург, в Мессерере спокойно и гармонично уживается с вниманием к вопросам сугубо материального свойства и организации своего труда. Один из лейтмотивов книги — как важно для художника обзавестись достойной и удобной мастерской. Остросюжетная эпопея с поиском и двухлетним строительством мастерской на Поварской (ставшей впоследствии легендарным очагом культурной жизни), уже была отражена в «Промельке Беллы». Но это слишком животрепещущая тема, чтобы автор удержался от повторения подробного описания соответствующих перипетий, пережитых совместно с другом и коллегой Львом Збарским: «Конечно, работать можно было и дома, но тот крупный масштаб, который нам мерещился, тот творческий размах, который хотелось придать свершаемому, возможен был только в мастерских. Об этом мы говорили постоянно, где бы ни виделись. Эти мысли и разговоры доходили до бреда, граничили с галлюцинациями».
Рассказывая о Збарском, Мессерер как бы невзначай подчеркивает, что их, кроме общих интересов, работы, мастерской и дружеской компании, объединяли и рестораны, но «не простые, а клубные, такие как ВТО, Дом журналиста, Дом кино, Дом художников». А упоминая «настоящие гулянья в парижских кабаках» Михаила Шемякина, мемуарист непременно в скобочках оговаривается: «на самом деле достаточно дорогих и фешенебельных ресторанах». Как и в «Промельке Беллы», Мессерер редко упускает случай подчеркнуть «статусность», «эксклюзивность» своего окружения и антуража. Но такую невинную слабость, как тяга к буржуазной фешенебельности и престижности потребления, вполне можно простить советскому человеку, даже если он «король богемы». Именно так, вполне справедливо и заслуженно, называли автора многие — в том числе Андрей Битов, Евгений Попов и знаменитый сценограф Сергей Бархин в бережно процитированной Мессерером записи в соцсетях 2016 года: «Позавчера был на дне рождения Бориса Мессерера. Какой все-таки Борис Асафович хороший и трогательно деликатный человек, хотя и король богемы».