«А за окном шумит эпоха»
* * *
Этой стужей дышать, этой грустной землей любоваться,
Красотой ее кроткой, закутанной в нищие клочья…
Приходя, чтобы снова уйти, мы должны оставаться.
И любой наш ответ — лишь вопрос. И не в силах помочь я
Ни тебе, мой любимый, поверить, что все не напрасно,
И свечение нашей земли сквозь снега — различимо
В бледном небе, что даже без яркого света прекрасно,
Оттого, что больнее, сильней, сиротливей любимо…
Ни печальному ангелу этих бесцельных скитаний,
Ни прохожим, едва поднимающим взгляд от дороги…
Никому-никому… Свой бессмысленный счет трепетаний
Остановит когда-нибудь сердце, устав от тревоги.
Разве самое важное — сколько мгновений осталось?
Лишь бы выдержать стужу, пригоршни тепла не растратить,
В тихих песнях сберечь грустной родины нежность и жалость…
И отпустит Господь. И дорогою — снежная скатерть.
* * *
Откроешь зимнюю тетрадь, и первой чистою страницей
Вдруг станет мир — на миг, но весь, на краешек, зато бескрайний…
Земля моя, ни умирать, ни жить веселою синицей
В твоих ладонях никогда я не умела. Но сыграй мне
На нервах истонченных блюз. Чтоб мука музыкой казалась…
(Ты помнишь— Анненский…) Для муз едино все, различья нет им.
Пусть будет музыкой все то, что вызывает смех и жалость
У здешних, взрослых и таких, как нужно, жителей планеты.
С недоуменьем и тоской, с неузнаванием и плохо,
Неузнаваемо, смешно я говорю с тобой и плачу.
Нам снится воля и покой. А за окном шумит эпоха
О том, кому тебя вручить, как вещь ненужную, впридачу.
* * *
Пусть ты никогда не услышишь меня,
От первого сна до последнего дня
Ничто не напрасно, ничто не пройдет.
Сквозь вечность пространства, сквозь времени лед
Летя, замирая, в горячей мольбе
Душа моя рвется и рвется к тебе.
Пусть разум, как дедушка в длинном плаще, —
Бродячий философ про жизнь вообще,
Писатель про заек и двоечник про
Конкретное зло и живое добро —
Все бродит по книгам, маячит в мечтах,
И делает выводы, не дочитав:
«Реальность — не в этом, реальность— не в том»….
Но что же — в летящем листе золотом,
В дожде, в серебристом речном ветерке?
Кто выдумал образ синицы в руке,
Тот знает, быть может, ответ на вопрос.
Взлетает синица над россыпью рос,
Над россыпью судеб, над болью земной…
А ты навсегда остаешься со мной.
* * *
Не надо, снег, пожалуйста, не прячь
Открытую испуганную землю.
Она твой шепот обратила в плач,
Не оттого ль, вернее, не над тем ли
Несбывшимся мгновением весны,
Которое ты отдаляешь снова…
Поверь, не гибель ждет тебя, а сны
О краткой вечности всего земного.
И ты расскажешь там, на небесах
Что знал тепло и не жалел об этом,
И понял вдруг, что гибель — не в слезах,
А в торжестве над радостью и светом.
* * *
Смешались слезы и апрельский снегопад…
Благословенна та чудесная, чьи руки
Тебя качали и удерживали над
Землей холодной, полной горести и муки.
И на ладонях, всех обветренных, сухих
Которых в руки не возьмешь ты — не родные —
Изгибы рек других, набросок мук других,
Других и присно, и всегда, и даже ныне,
Когда ты в сердце солнцем ранящим молчишь,
Когда шепчу сквозь ледяные дуновенья:
О мой любимый, недоверчивый малыш,
Дай удержать тебя от боли и забвенья…
Но нет ни в мире, ни над миром волшебства,
Чтоб две души — две разных грани поднебесья —
Соединились, как бродячие слова
В печальной песне.