Немаленькая Вера

В Сети на прошлой неделе вскипела яростная полемика вокруг статьи Игоря Панина о Вере Полозковой в «Литературной газете». Формально это у Панина рецензия на «Фотосинтез» (Вера Полозкова, Ольга Паволга. М., Гаятри/Livebook, 2009), но на деле, разумеется, перефразируя Блока, не следует давать имя рецензии тому, что ею не является.

Это нечто между памфлетом и пасквилем, под названием «Кукла», с нормальным литгазетовским/литроссиевским пафосом «Больно шустра!». Русская ругательная критика сейчас бывает двух видов (она, собственно, всегда делилась на эти два не слишком ароматных потока, но поскольку сейчас вся Россия очень наглядно выродилась, то и славянофильско-западнические вариации испортились до полного неприличия, а различия стерлись). Вариант охранительный: автора упрекают в суетности, в том, что он на виду и на слуху, а надо бы неспешно, «неторопко» (очень любимое ими слово); автора многовато, он себя пиарит, слава его эстрадная, стадионная, дешевая, гламурная. Это, как вы понимаете, выродившийся вариант почвенной травли шестидесятников.

Бывает и критика справа – не знаю даже, назвать ли ее либеральной, точнее уж будет «беспредельной». Это критика с позиций гамбургского счета, которого, разумеется, давно нет: иерархию надо выстраивать долго, бережно, желательно бы в ситуации консенсуса хотя бы по базовым вещам, – но критик зоильского типа уверен, что эту иерархию знает. На верхних позициях в ней почему-то всегда оказываются его друзья. Дело в том, что искусство вообще вещь беззащитная, а живое, непостмодернистское и неконцептуальное, вдвойне: методом писаревского пересказа можно кого угодно превратить в чучело. К счастью для публики, такие критики чаще всего еще и пишут сами: сравнение их потуг с текстами критикуемых почти всегда наглядно раскрывает мотивы рецензирования, хотя сами эти персонажи называют себя то troublemaker’ами, то санитарами леса, то еще как-нибудь комплиментарно. На самом деле это полусумасшедшие графоманы, играющие в царя горы либо втемную используемые теми, кто сам хочет в цари горы, сидя в крысиной норе. Но еще Цветаева заметила, что, если критик пишет художественные тексты, и пишет плохо, у него должно хватать чутья, чтобы их не печатать. Иначе ему никто не поверит.

Такова сегодня русская критика, точнее, ее маргинальные проявления, потому что мейнстрим давно ушел в глянец, и это тоже не всегда хорошо, но по крайней мере здорОво. В мейнстриме никогда не кипят такие болезненные страсти, как на обочинах; самая косная церковь лучше самой продвинутой секты. Вера Полозкова как раз в этом мейнстриме, но прилетает ей и слева, и справа. Чтобы уж закончить с Паниным – сам он как раз неплохой поэт, хотя однообразный; убеждения у него, как у большинства современных литераторов, крайне путаные, смутно-революционные, что-то между Че Геварой и ДПНИ, но свой голос есть безусловно. Почему его раздражает Вера – понятно: пафос маргинальности мешает оценить норму. Молодость, слава, миловидность и здоровье – сами по себе грехи столь непростительные, что пафос разоблачительной рецензии понятен. Вдобавок, если бы Панин так явно не грубил девушке на каждом шагу, многие его претензии были бы обоснованны. И тут мы подходим к тому главному, ради чего я и пишу эту колонку именно о Полозковой.

Нуждается ли Вера Полозкова в критике? Разумеется. Обеспечивают ли ее этой критикой восторженные сетевые поклонники? Ни в малой мере. Поэт не отвечает за поклонников, но поклонники говорят о поэте нечто важное и, как правило, нелестное. Клака любит кумира за то, что в нем всего противнее: эпигоны Бродского подражают худшему, что в нем есть, – лучшее им недоступно. Эпигоны и поклонники Щербакова напяливают маску высокомерного, презрительного всезнайства, каковая лирическому герою Щербакова нужна лишь для того, чтобы ее периодически срывать и топтать, дабы все увидели искаженные страданием живые черты – но у них нет ни живых черт, ни страдания, а потому длятся и множатся алхимические потуги, игры мертвыми умными словами.

Полозкову нахваливают не самые симпатичные персонажи, и комментарии в ее ЖЖ лучше не читать вовсе, ибо делятся они на 90% восторженных девичьих придыханий и 10% подросткового задиристого хамства, имеющего целью привлечь Верочкино внимание. Критикой это не назовешь, и складывается парадоксальная, но типично русская ситуация, когда самый известный из молодых поэтов окатывается либо грязью, либо патокой, но адекватного анализа не получает в принципе. В результате скоро становится нечего анализировать.

Сходная ситуация наблюдалась у Бродского (государство его сажало и запрещало, заграница некритично восторгалась) – думаю, он сильно пострадал от почти полного отсутствия адекватных собеседников. Один Лосев мог ему иногда шепнуть: «Иосиф, сбрось свои котурны, зачем они, е… мать, ведь мы не так уж некультурны, чтобы без них не понимать!» (Цитата по памяти, но за суть ручаюсь.)

Та же история была у Евтушенко, Вознесенского, непосредственной наследницей которых сегодня выступает Верочка: та же эстрадность (что поделаешь, человек умеет читать стихи), те же бурные международные гастроли с подробными поэтическими отчетами, та же интенсивная личная жизнь с подробным ее афишированием, те же потоки брани и восторженных славословий при минимуме анализа. У Вознесенского, к счастью, мощно работала рефлексия, и в начале 1970-х он радикально перестроился, технократия сменилась православием, это стало модой, но сам он, думаю, слушался внутреннего импульса. Евтушенко периода «Белых снегов» тоже серьезно переломился, но кто же это заметил за криками: «Продался», «Исписался»? А ведь оба эти автора в 1975-1980 годах написали свое лучшее.

Это все, впрочем, отдельная тема, и мы сейчас о Верочке, хотя рассматривать ее вне этого контекста не получится: живую традицию русской литературы продолжает сейчас она, и от этой девушки во многом зависит, куда история нашей поэзии повернет вообще. Если так пойдет и дальше, ничего хорошего не получится. В этом будет вина не только Веры Полозковой, но и тех, кто вокруг нее улюлюкает (вредоносность похвал, думаю, в этом смысле значительно меньше).

Так вот: Полозкову очень есть за что ругать. Тут вам и самолюбование (полюбоваться есть чем, но не круглые же сутки и не с таким же девичьим захлебом), и вечная избыточность, неумение вовремя остановиться, и многословие, и однообразие, и пристрастие к броским эстрадным приемам, и явная вторичность (с удовольствием отмечаю, что она побывала и под моим влиянием, – это всегда льстит, – а уж Бродским попросту объелась).

Алексей Ефимов недавно с одобрением заметил, что Полозкова менялась. Отрадно, что менялась, – печально, что не росла. Динамика несомненна, и она не всегда радует: года два назад Полозкова несовершенно и со сбоями пыталась делать свое – сегодня с формальным блеском и куда меньшим количеством сбоев осваивает чужое. Цикл, составляющий основу «Фотосинтеза», – короткие стихотворные новеллы то ли на американском, то ли на европейском, в любом случае на очень литературном материале сделаны виртуозно, но ни психологической достоверности, ни фабульной увлекательности в них нет. Понятно, что все это иронические проекции на литературные и журналистские клише собственных биографических коллизий, на этой иронии держится весь эффект, и прием найден славный – пересказ русских драм под американскими топонимами и в гротескно-кинематографическом антураже – но мешает именно клишированность фабул: все эти персонажи немного целлулоидны. Тем не менее это движение, и уже на том спасибо: современные русские поэты мало меняются, растут неинтенсивно, боятся «ломать и угадывать», пусть даже проигрывая. Полозкова периодически проживает кризис роста, и это залог того, что мы имеем дело с поэтом. Очередной такой кризис у нее сейчас, и он, безусловно, благотворен.

Есть ли за что любить Полозкову? Безусловно, и смешно этого не видеть. Все претензии к ней уже внятно (и деликатно, что всегда характеризует мастера) озвучила Ксения Букша – увы, только в ЖЖ, потому что настоящая критика сегодня почти не институционализирована: маргинальные площадки заняты мафиями, а мейнстрим пишет о том, что хорошо покупается. Букша написала о Полозковой внятно, потому что независимо и независтливо: завидовать ей нечему, она сама длинноногая, а пишет на порядок лучше, простите за откровенность. Стихи Букши не уступают ее прозе, а в последнее время, кажется, и превосходят; раздражает она окружающих гораздо меньше, потому что меньше светится и не описывает в ЖЖ ни свои поездки, ни своих «мальчиков» (ужасное слово, Вера, избавьтесь от него).

Но и критика Букши, и скромные замечания автора этих строк исходят из того простого факта, что Полозкова – par excellence – настоящий поэт со своей темой, и с этого утверждения, по совести, надо начинать любой разбор. Тема эта отчасти евтушенковская, но ранний Евтушенко относился к себе гораздо более кокетливо. Лишь в зрелости эта тема зазвучала у него трагически, и он начал наконец себя проклинать с той же страстью, с какой раньше защищал (тут большую роль сыграли личные драмы, пережитые в самом кризисном возрасте). Полозкова не очень понимает, что с собой делать. Маяковского саморазрушения у нее нет, но есть осознание своей избыточности, неуместности, катастрофического неумения выстраивать отношения с людьми, и это она артикулирует внятно. Ей дано больше, чем она пока может выдержать; версификация у нее зачастую опережает мысль; однако зацитированное автопризнание «Я ненавижу, когда целуются, если целуются не со мной», вполне себе честное и безусловно драматичное. С таким мироощущением жить трудно. Лирическая героиня Полозковой хотела бы заполнить весь предоставленный ей объем, но отлично понимает, что заполнять его ей пока нечем: темперамента больше, чем ума. Есть огромный и очевидный талант – чувство ритма, чувство композиции (изменяющее иногда, но ведь и титанические поэмы Маяковского Чуковский называл «вулканом, изрыгающим вату»), есть умение выстраивать поэтический нарратив, есть главное, без чего не бывает литературы, – припадки самоненависти, отвращения к себе и своему кругу, из таких припадков выросло когда-то лучшее стихотворение Ахмадулиной «Так дурно жить, как я вчера жила». На наших глазах Полозкова проживает необходимый опыт – ей будет потом стыдно многих нынешних интервью и особенно записей, в которых она неумело и пылко защищается. Ей еще предстоит нарастить слоновью шкуру, без которой, как учил Бродский Лимонова, литература не делается. Но этот опыт ей поможет, и, если у нее хватит сил, мы получим поэта первоклассного, составляющего гордость отечественной литературы. От нас сейчас зависит этого поэта не засиропить и не заулюлюкать, честно и прямо говоря ему, где он прав, а где заигрывается в давно наскучившие игры.

Грех будет не признать, что в молодой Полозковой я отчасти узнаю себя и прекрасно понимаю, чем раздражал тогда (правда, и время было ужасно плохое – в 1990-е на свет выросло подполье, разразился пир домовых, и человек, пишущий в рифму, воспринимался как мастодонт, если только не рифмовал «милицанер» — «милицанер»; Пригов был как раз из самых талантливых героев эпохи, другие много ужасней). Я тоже делал и говорил массу глупостей, хотя интуитивно выбирал правильных друзей и, что особенно важно, правильных врагов. Я тоже производил впечатление избыточности, хотя писал и печатался ничуть не больше остальных.

Со временем я как-то научился с этим жить, а потом и злость поутихла – молодость ведь самый простительный из грехов, ибо она проходит. Дождался я и адекватной критики, а со многими из тогдашних зоилов подружился, ибо стало ясно, что мы в одной лодке. Короче, по мере иссякания этой самой избыточности всех нас постепенно начнут терпеть, а после смерти даже и любить, но штука в том, что стихи нам надо писать при жизни. Поэтому к поэту желательно относиться толерантно, даже если он кого-то отталкивает эпатажем или рассеянностью: в конце концов от эпохи остается только литература, преимущественно поэзия (проза куда менее долговечна). В Риме поэтов как-то терпели, хотя вели они себя много хуже Полозковой: не знаю уж, что такого умудрился сделать Овидий, но остальных берегли. Пафос Окуджавы – «Берегите нас, поэтов, берегите нас» – казался Галичу смешным, но трудно не увидеть тут самоиронии.

Между тем, несмотря на самоиронию, призыв серьезен: шутки шутками, но поэтов в России сейчас мало, а какой смысл в существовании страны, у которой их нет? Никакого ровно. Правда и то, что одновременно с Полозковой работает несколько поэтов классом выше, и резонанс у них меньше. Скажем, Аля Кудряшева, по-моему, гораздо сдержанней и зачастую глубже. Букшу я упомянул. Из авторов старшего поколения как не назвать Инну Кабыш, столь разнообразную и лаконичную, или Викторию Измайлову с ее стихами и песнями (говорю только о женщинах, о мужской лирике разговор отдельный). Однако то, что кажется минусом Полозковой, может оказаться ее плюсом: я говорю о темпераменте. Он мешает жить, но он же становится залогом литературной удачи: сила, с которой ударяешься о стены, рано или поздно становится силой внутренней. И тогда появляются настоящие стихи – для них нужен мотор, а мотор, работающий покамест вхолостую, у Полозковой есть. Боюсь, что только у нее он сегодня и есть – по крайней мере в этом поколении. (У Веры Павловой, ничуть не менее одаренной и временами провидчески-точной, нарциссизма столько же, а то и больше, но с самоненавистью проблемы, а мотор почти отсутствует, отсюда и короткое дыхание). А «блондинов во всем», умеющих писать так, чтобы нравиться всем, – хоть попой ешь, но какое же в этом счастье?

Меньше всего мне хочется вставать в позу Ахматовой, обнаружившей на челе младшего товарища «золотое клеймо неудачи», но ситуация травли мне знакома, и человека, попавшего в эту ситуацию, надо ограждать от нее вне зависимости от того, есть у тебя к нему претензии или нет. И почему бы нам всем, товарищи, не отменяя, конечно, строгого профессионального разговора, до которого непосвященным и дела нет, просто не порадоваться всем нашим поэтическим цехом, что вот есть у нас такая большая и красивая девочка, явно талантливый и явно успешный поэт Вера Полозкова? Почему не порадоваться щедрости и таланту, и тому, что у кого-то чего-то много? А места на нашем пустынном Олимпе хватит всем: вы пишите – вам зачтется.

Правда, чтобы ценить успешного коллегу, надо и самому что-то из себя представлять.
Но это, братцы, всецело в наших руках.

GZT.RU

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе