«Охапки непредсказуемых блаженств»: рецензия на новую книгу Павла Пепперштейна
29 октября 2020 ● "Горький"
Александр Щипин — об «Эксгибиционисте».
Фото: предоставлено Мастерской Павла Папперштейна
«Как спрятаться? Это один из основополагающих вопросов, всерьез волнующих каждого мага», — утверждает Павел Пепперштейн, художник, поэт, писатель, рэпер, режиссер и заслуженный деятель отечественной психонавтики. Его мемуары «Эксгибиционист» с подзаголовком «Германский роман» кажутся то ли инструментом, то ли побочным продуктом магических практик. Причем первым делом Пепперштейн прячет саму книгу: это не совсем мемуары и совсем не роман, а Германия, о которой идет речь, вовсе не тот географический объект, который мы привыкли ассоциировать с этим словом.
Павел Пепперштейн. Эксгибиционист. Германский роман. М.: Музей современного искусства «Гараж», 2020
Формально придраться вроде бы не к чему. Уже в первых главах автор с немецкой обстоятельностью рассказывает о замысле книги, которая должна стать воспоминаниями художника-эксгибициониста — то есть человека, чьи высказывания имеют форму не просто картин, а выставок, exhibitions. А чтобы как-то упорядочить этот трип по прошлому, расставив вдоль дорог указатели и построив маршрут — словно электронная Алиса, которая обкусала со всех сторон гриб, вытолкнутый из земли возбужденной ризомой, — Пепперштейн решил вспоминать о людях, событиях и ощущениях, связанных с Германией. Имея при этом в виду не выхолощенную и уплотненную ФРГ, а всю Священную Римскую империю германской нации — Первый рейх, в период своего расцвета объединявший пол-Европы. Впрочем, при необходимости Павел находит Германию везде: на подмосковной даче она предстает трофейной немецкой тростью, в Нью-Йорке становится швейцарским странноприимным домом и заодно воспоминаниями о романе Генриха Белля, а в Одессу проникает совсем уже какой-то беспардонной контрабандой, через идиш и зарисовку с франкфуртским банкиром. Даже удивительно, как дом «Лебедь» на Речном вокзале, одна из квартир которого стала не просто штабом, а шефом инспекции «Медицинская герменевтика», избежал сравнений с лебедиными замками безумного баварского короля.
В общем, Пепперштейн быстро дает понять, что его Германия — понятие не совсем географическое, а потому имеет больше сходства с герменевтической манией, чем с федеративной республикой. Однако истинный смысл этого явления становится ясен значительно позднее — вступление, очутившееся в пятой главе, создает лишь иллюзию объяснения. Этот роман в выставках вообще полон мороков и обмороков. Даже предваряющие основной текст Thanks & Warnings, где между Романом Абрамовичем и Андреем Монастырским блестит и курчавится Филипп Бедросович Киркоров, а также посвящение немецкому языку оказываются одним из слоев камуфляжа: настоящее посвящение спрятано ближе к концу увесистого тома, защищенного прозрачной пленкой и ритуальным обещанием нецензурной брани.
Благодарности и предупреждения в начале книги написаны режиссером Петром Петербургом, и упоминание этого alter ego Павла Пепперштейна позволяет разглядеть паттерны маскировочной завесы, обнюхать вещества, ожидающие отправки в алхимический тигель, пальпировать нежную, словно кроличье ухо, изнанку цилиндра престидижитатора. В сущности, «Эксгибиционист» — это комментарий к одноименному фильму Петра Петербурга, который автор пересказывает на последних страницах книги. Буквально у каждого кадра, каждого образа, каждого сладкого содрогания кинематографического «Эксгибициониста» обнаруживается двойник в основном тексте книги. Не всегда очевидно, где оригинал, а где его отражение, отчего возникает соблазн воспользоваться приемом самого Пепперштейна-Петербурга, предположив, что вся мемуарная часть «германского романа» — лишь фантазия зрителя, решившего расшифровать символы и знаки этого фильма (очевидно, что режиссер и есть нулевой — как пациент — зритель картины, которую он должен увидеть, прежде чем попытаться переснять). Правда, и люди, и события, о которых вспоминает автор, вроде бы действительно принадлежат нашей реальности, но кто знает, каких степеней могущества достиг этот маг?
Именно фильм «Эксгибиционист» объясняет, наконец, какой смысл автор вкладывает в слово «Германия». «В данном случае Германия — это не страна, в недавнем прошлом разделенная Стеной, — сообщает Петр Петербург. — Германия сама есть Стена, воздвигнутая между фантазмом и его реализацией». То есть Пепперштейн оказывается внутри стены, подобно бомжам, обитавшим на нейтральной полосе станции Фридрихштрассе, между Западным и Восточным Берлином. Там, в щелях и пустотах Германии, он создает свои уютные миры, наполняя их плюшевыми игрушками, паровыми котлетками, аптечными шкафчиками, желтыми чемоданчиками, ржаными горбушками, пластиковыми мечами, разноцветными стеклышками, хрупкими пластинками, продавленными диванами, пластилиновыми островами, золотыми кнопками, душистыми травами и курчавыми лобками. В отличие от хрупкого лунатика Шалтая-Болтая, который взгромоздился на стену и свалился оттуда, его русский антипод Колобок катится внутри нее, блаженно жмурясь в своем сне и пересказывая всем желающим мемуары о том, как его ловил мир, чтобы отправить на свою сковороду.
«Эксгибиционист» — роман о разломах внутри германской стены, где можно скрыться в неисследованных землях между современным искусством и магией, сумасшествием и рациональностью, реальностью и фантазмом. При этом Пепперштейн обычно прячется на самом видном месте, на биеннале или посреди танцпола, — как в своих воспоминаниях о детстве, когда он вставал на пенек в малиннике, ловя «охапки непредсказуемых блаженств». Это, кстати, вообще одно из самых идиллических описаний детства в русской литературе, даром что где-то на заднем плане смутно виднеются больницы и санатории. Свет и прозрачность там почти набоковские: просто одни мальчики живут на Большой Морской, другие — на Речном вокзале; одни коллекционируют бабочек, а других больше интересуют марки.
Павел Пепперштейн. Эксгибиционист на пожаре. 2016 год
Предоставлено музеем современного искусства «Гараж»
Павел Пепперштейн. Эксгибиционист перед Чёрным Квадратом. 2016 год
Предоставлено музеем современного искусства «Гараж»
Однако, маяча на своем пеньке, сам автор становится порой почти незаметен в этом сладком малинном мареве. Он притворяется эксгибиционистом — даже раскрытая книга, на передней и задней обложке которой изображены эскизы Пепперштейна к модной коллекции, кажется распахнутой одеждой искателя причудливых наслаждений. И тем не менее на протяжении всего романа автор выступает скорее как вуайерист (впрочем, он и сам пишет о размытой границе между эксгибиционизмом и вуайеризмом): укрываясь в тайных полостях Германии, Пепперштейн с нежностью рассматривает людей, и едва ли не каждая глава превращается в признание в любви — то к родителям, то к молочному брату Антону Носику, то к соавтору «Мифогенной любви каст» Сергею Ануфриеву, то к роскошному алкоголику Альфреду Холу. Даже о демоническом карлике Кринг-Эрнсте он вспоминает с каким-то изумленным восторгом, несколько раз принимаясь описывать стальные подковы на его туфлях.
Крингс-Эрнст, впрочем, потом оказывается человеком вполне нормального роста: это честные, а значит, не всегда достоверные мемуары — память важнее фактов. К тому же Пепперштейн, кажется, принципиально ничего не проверял в интернете: например, чтобы выяснить забытое им имя автора повести «Наши с Федей ночные полеты» (Николай Васильевич Кузьмин, замечательный график и иллюстратор), нужно примерно четыре с половиной секунды, но такая точность, пожалуй, действительно принесла бы книге больше вреда, чем пользы, подменяя нежность акварели пустой четкостью фотоснимка. «Эксгибиционист» вообще очень живая книга. Периодически Пепперштейн начинает отвлекаться, сладострастно описывая канцелярские принадлежности или рассказывая, где именно он записывает свои воспоминания, а ближе к концу романа его главы становятся все короче, а вставки из старых произведений — все обильнее: то ли охапки блаженств тускнеют и тают со временем, то ли автору все уже немного надоело, то ли он наконец нашел и разобрал свой архив.
При желании эту книгу можно использовать как путеводитель по миру с полезной информацией (где найти в Германии дольмены и у кого не надо покупать стафф в Праге), как богато иллюстрированный сборник лекций о творчестве художника или даже как учебник новейшей истории России. Но прежде всего это роман о том, как сохранить в себе талант к любви и блаженству, обходя ловушки этого мира и прячась в его нежных пазухах. О том, как поймать волшебный зеленый луч, забравшись в каменную друидическую ванну, стоящую посреди темного леса. Поэтому эссе Пепперштейна, посвященное его отцу Виктору Пивоварову, становится еще одним ключом к пониманию «Эксгибициониста»: «Человек — это катастрофа. А осознание себя человеком — это катастрофа вдвойне. Но случаются люди, чья душа каким-то образом проскальзывает мимо этой катастрофы, эта душа отказывается стать человеческой, она скрытно сохраняет в себе способность сердечного зрения, но отныне этой душе потребуется мудрость, чтобы не только выжить среди расщепленных демонов, называющих себя людьми, но еще и не разучиться любить их». Кажется, в равной степени эти слова можно применить как к отцу, так и к сыну.
«Как спрятаться? Это один из основополагающих вопросов, всерьез волнующих каждого мага», — утверждает Павел Пепперштейн, художник, поэт, писатель, рэпер, режиссер и заслуженный деятель отечественной психонавтики. Его мемуары «Эксгибиционист» с подзаголовком «Германский роман» кажутся то ли инструментом, то ли побочным продуктом магических практик. Причем первым делом Пепперштейн прячет саму книгу: это не совсем мемуары и совсем не роман, а Германия, о которой идет речь, вовсе не тот географический объект, который мы привыкли ассоциировать с этим словом.
Павел Пепперштейн. Эксгибиционист. Германский роман. М.: Музей современного искусства «Гараж», 2020
Формально придраться вроде бы не к чему. Уже в первых главах автор с немецкой обстоятельностью рассказывает о замысле книги, которая должна стать воспоминаниями художника-эксгибициониста — то есть человека, чьи высказывания имеют форму не просто картин, а выставок, exhibitions. А чтобы как-то упорядочить этот трип по прошлому, расставив вдоль дорог указатели и построив маршрут — словно электронная Алиса, которая обкусала со всех сторон гриб, вытолкнутый из земли возбужденной ризомой, — Пепперштейн решил вспоминать о людях, событиях и ощущениях, связанных с Германией. Имея при этом в виду не выхолощенную и уплотненную ФРГ, а всю Священную Римскую империю германской нации — Первый рейх, в период своего расцвета объединявший пол-Европы. Впрочем, при необходимости Павел находит Германию везде: на подмосковной даче она предстает трофейной немецкой тростью, в Нью-Йорке становится швейцарским странноприимным домом и заодно воспоминаниями о романе Генриха Белля, а в Одессу проникает совсем уже какой-то беспардонной контрабандой, через идиш и зарисовку с франкфуртским банкиром. Даже удивительно, как дом «Лебедь» на Речном вокзале, одна из квартир которого стала не просто штабом, а шефом инспекции «Медицинская герменевтика», избежал сравнений с лебедиными замками безумного баварского короля.
В общем, Пепперштейн быстро дает понять, что его Германия — понятие не совсем географическое, а потому имеет больше сходства с герменевтической манией, чем с федеративной республикой. Однако истинный смысл этого явления становится ясен значительно позднее — вступление, очутившееся в пятой главе, создает лишь иллюзию объяснения. Этот роман в выставках вообще полон мороков и обмороков. Даже предваряющие основной текст Thanks & Warnings, где между Романом Абрамовичем и Андреем Монастырским блестит и курчавится Филипп Бедросович Киркоров, а также посвящение немецкому языку оказываются одним из слоев камуфляжа: настоящее посвящение спрятано ближе к концу увесистого тома, защищенного прозрачной пленкой и ритуальным обещанием нецензурной брани.
Благодарности и предупреждения в начале книги написаны режиссером Петром Петербургом, и упоминание этого alter ego Павла Пепперштейна позволяет разглядеть паттерны маскировочной завесы, обнюхать вещества, ожидающие отправки в алхимический тигель, пальпировать нежную, словно кроличье ухо, изнанку цилиндра престидижитатора. В сущности, «Эксгибиционист» — это комментарий к одноименному фильму Петра Петербурга, который автор пересказывает на последних страницах книги. Буквально у каждого кадра, каждого образа, каждого сладкого содрогания кинематографического «Эксгибициониста» обнаруживается двойник в основном тексте книги. Не всегда очевидно, где оригинал, а где его отражение, отчего возникает соблазн воспользоваться приемом самого Пепперштейна-Петербурга, предположив, что вся мемуарная часть «германского романа» — лишь фантазия зрителя, решившего расшифровать символы и знаки этого фильма (очевидно, что режиссер и есть нулевой — как пациент — зритель картины, которую он должен увидеть, прежде чем попытаться переснять). Правда, и люди, и события, о которых вспоминает автор, вроде бы действительно принадлежат нашей реальности, но кто знает, каких степеней могущества достиг этот маг?
Именно фильм «Эксгибиционист» объясняет, наконец, какой смысл автор вкладывает в слово «Германия». «В данном случае Германия — это не страна, в недавнем прошлом разделенная Стеной, — сообщает Петр Петербург. — Германия сама есть Стена, воздвигнутая между фантазмом и его реализацией». То есть Пепперштейн оказывается внутри стены, подобно бомжам, обитавшим на нейтральной полосе станции Фридрихштрассе, между Западным и Восточным Берлином. Там, в щелях и пустотах Германии, он создает свои уютные миры, наполняя их плюшевыми игрушками, паровыми котлетками, аптечными шкафчиками, желтыми чемоданчиками, ржаными горбушками, пластиковыми мечами, разноцветными стеклышками, хрупкими пластинками, продавленными диванами, пластилиновыми островами, золотыми кнопками, душистыми травами и курчавыми лобками. В отличие от хрупкого лунатика Шалтая-Болтая, который взгромоздился на стену и свалился оттуда, его русский антипод Колобок катится внутри нее, блаженно жмурясь в своем сне и пересказывая всем желающим мемуары о том, как его ловил мир, чтобы отправить на свою сковороду.
«Эксгибиционист» — роман о разломах внутри германской стены, где можно скрыться в неисследованных землях между современным искусством и магией, сумасшествием и рациональностью, реальностью и фантазмом. При этом Пепперштейн обычно прячется на самом видном месте, на биеннале или посреди танцпола, — как в своих воспоминаниях о детстве, когда он вставал на пенек в малиннике, ловя «охапки непредсказуемых блаженств». Это, кстати, вообще одно из самых идиллических описаний детства в русской литературе, даром что где-то на заднем плане смутно виднеются больницы и санатории. Свет и прозрачность там почти набоковские: просто одни мальчики живут на Большой Морской, другие — на Речном вокзале; одни коллекционируют бабочек, а других больше интересуют марки.
Павел Пепперштейн. Эксгибиционист на пожаре. 2016 год
Предоставлено музеем современного искусства «Гараж»
Павел Пепперштейн. Эксгибиционист перед Чёрным Квадратом. 2016 год
Предоставлено музеем современного искусства «Гараж»
Однако, маяча на своем пеньке, сам автор становится порой почти незаметен в этом сладком малинном мареве. Он притворяется эксгибиционистом — даже раскрытая книга, на передней и задней обложке которой изображены эскизы Пепперштейна к модной коллекции, кажется распахнутой одеждой искателя причудливых наслаждений. И тем не менее на протяжении всего романа автор выступает скорее как вуайерист (впрочем, он и сам пишет о размытой границе между эксгибиционизмом и вуайеризмом): укрываясь в тайных полостях Германии, Пепперштейн с нежностью рассматривает людей, и едва ли не каждая глава превращается в признание в любви — то к родителям, то к молочному брату Антону Носику, то к соавтору «Мифогенной любви каст» Сергею Ануфриеву, то к роскошному алкоголику Альфреду Холу. Даже о демоническом карлике Кринг-Эрнсте он вспоминает с каким-то изумленным восторгом, несколько раз принимаясь описывать стальные подковы на его туфлях.
Крингс-Эрнст, впрочем, потом оказывается человеком вполне нормального роста: это честные, а значит, не всегда достоверные мемуары — память важнее фактов. К тому же Пепперштейн, кажется, принципиально ничего не проверял в интернете: например, чтобы выяснить забытое им имя автора повести «Наши с Федей ночные полеты» (Николай Васильевич Кузьмин, замечательный график и иллюстратор), нужно примерно четыре с половиной секунды, но такая точность, пожалуй, действительно принесла бы книге больше вреда, чем пользы, подменяя нежность акварели пустой четкостью фотоснимка. «Эксгибиционист» вообще очень живая книга. Периодически Пепперштейн начинает отвлекаться, сладострастно описывая канцелярские принадлежности или рассказывая, где именно он записывает свои воспоминания, а ближе к концу романа его главы становятся все короче, а вставки из старых произведений — все обильнее: то ли охапки блаженств тускнеют и тают со временем, то ли автору все уже немного надоело, то ли он наконец нашел и разобрал свой архив.
При желании эту книгу можно использовать как путеводитель по миру с полезной информацией (где найти в Германии дольмены и у кого не надо покупать стафф в Праге), как богато иллюстрированный сборник лекций о творчестве художника или даже как учебник новейшей истории России. Но прежде всего это роман о том, как сохранить в себе талант к любви и блаженству, обходя ловушки этого мира и прячась в его нежных пазухах. О том, как поймать волшебный зеленый луч, забравшись в каменную друидическую ванну, стоящую посреди темного леса. Поэтому эссе Пепперштейна, посвященное его отцу Виктору Пивоварову, становится еще одним ключом к пониманию «Эксгибициониста»: «Человек — это катастрофа. А осознание себя человеком — это катастрофа вдвойне. Но случаются люди, чья душа каким-то образом проскальзывает мимо этой катастрофы, эта душа отказывается стать человеческой, она скрытно сохраняет в себе способность сердечного зрения, но отныне этой душе потребуется мудрость, чтобы не только выжить среди расщепленных демонов, называющих себя людьми, но еще и не разучиться любить их». Кажется, в равной степени эти слова можно применить как к отцу, так и к сыну.