Нашествие идёт, главное нашествие – на язык церкви, церковнославянский. Очень простой, доступный, божественный язык. Называется богослужебный. И на него атаки – заменить на современный. Это же прямая измена всей русской истории: на этом языке молились наши предки. Как менять? Вот это и будет пропасть, в которую нас влекут. Прости ближе к престолу Небесному... А менеджер, кстати, по-русски, это приказчик – прекрасное слово.
Чем сильнее иностранец изучает Россию, тем сильнее влюбляется в неё. В России есть магнитная притягательность женственности, вековая мудрость, добрый юмор и спокойное терпение. Особенно любят Россию те, кто занимается русским языком, – филологи и переводчики. Мне везло на переводчиков, хотя даже лучшие из них часто ставили меня в тупик своими вопросами.
– А что такое голик? А что такое рига? Разве это не столица Латвии? И почему коса для травы – литовка? И почему у вас написано: ограда до Петрограда ветру рада?
Я терпеливо объяснял:
– Ну, значит, нет никакой ограды. Бедность. Или мужик такой ленивый или пьяница, что даже ограду не может сделать.
Но вообще мы всегда как-то выкарабкивались, находя похожие слова или выражения. Но, конечно, я понимал, что читатели за рубежом так никогда и не поймут, что подберёзовик – это обабок, и что есть ещё обабок, бабка – суслон, а что суслон – это снопы, составленные особым образом, а снопы это связанные свяслом колосья, а свясла – это те же колосья, скрученные для крепости жгутом. Конечно, видимо, и слово «голик» они понимали как бывший веник. Так оно и было, бывший веник, потерявший листья на службе в избе и выселенный на крыльцо для несения героической службы по обметанию валенок от снега. И что ещё до работы в избе веник работал в бане, выбивал из хозяев разнообразные хвори. Где уж там было объяснять, что последний ребёнок в семье – заскрёбышек, что это вовсе не от того, что ближе к весне приходится «по амбарам помести, по сусекам поскрести». И почему в амбаре метут, а в сусеке скребут? И как объяснить, что подполье – это не только большевистское, но и место для хранения картошки.
Это нам, русским, сразу все понятно, до иностранцев всё доходит медленнее, а чаще всего не доходит, и они ищут облегчённую замену для понимания.
– Вот у вас такая фраза, – спрашивала меня немка-переводчик. – «Этот Витя из всех Витей Витя». Как это понять?
– Ну да, из всех Витей Витя.
– Это у нас не поймут. Надо как-то иначе.
– Ну-у, – думал я. – Давайте: этот Витя ещё тот Витя. Да пожалуй, так даже лучше: ещё тот Витя.
– Это тем более не поймут. Подумают, что этот Витя похож на того Витю. То есть их два: этот и тот.
– Вот то-то и оно-то, – говорил я, – что он не тот, хотя он ещё тот. Он ещё тот Витя.
Мы начинали искать общеупотребительное слово, синоним выражения, перебирали слова: шаромыжник, прохиндей, мошенник… Нет, Витя под эти мерки не подходил, это был ещё тот Витя, переводу не поддавался и уходил за границу сильно упрощённым.
– Вот я назову повесть, – сказал я переводчице, – и тебе снова не суметь её перевести. Вот переведи: «Как только, так сразу».
Переводчица тяжко вздыхала, а я её доколачивал:
– И в эту повесть включу фразу: «Шлялась баба по базару распьяным-пьяна-пьянехонька», как переведёшь? Да никак. Ни по какому базару у вас не шляются, да и базара нет. И она, заметь, не ходит, не слоняется, не шлёндает, она именно шляется. И хотя распьяным-пьяна-пьянёхонька, но какую-то цель обязательно имеет. Иначе зачем бы шлялась.
– Может быть, – вспомнила переводчица выражение, – она погоду пинает?
Если проще, то русский, как Емеля, заключил договор с жизнью: в обмен на то, что он направляет своё внимание не на себя, а на жизнь, жизнь «выполняет» его желания; «по щучьему велению, по моему хотению», то есть жизнь делает то, что я хочу, а я хочу то, что делает жизнь.
Малек Яфаров: «Гражданином можешь ты не быть, а философом...
– Это для неё пройденный этап. Вчера пинала, сегодня шляется. Да, товарищи немцы, были мы для вас непонятны, такими и остаемся. Но, в утешение тебе скажу, что для англичан мы ещё более непонятны. Вот сидит у меня дочь, учит английский, обратный перевод русской сказки с английского. Сказка называется «Приказ щуки».
– У вас есть такая сказка? – заинтересовалась переводчица. – Я очень много занималась фольклором, такой не помню.
– Это сказка «По щучьему веленью».
– О да, есть.
– Вот. У них же, на английском, веленья, видимо, нет. Так вот, читает, переводит: «Жёны братьев говорят Емеле: «Организуй доставку воды с реки, иначе наши мужья, твои братья, не зайдут в городе в супермаркет, не привезут тебе презента». Каково? Нет у них, оказывается, ни гостинчика, ни ярмарки. «Олрайт», — сказал Емеля и пошел организовывать доставку воды».
– Трудно, – вздохнула переводчица. – Я бы ближе перевела, но на гостинчике бы запнулась. Хотя гостинец у нас есть. Подарок.
– Нет, тут именно гостинчик.
Переводчица задала интересный вопрос:
– А вот Витя, о котором мы говорили, он мог бы в своё время быть Емелей?
– Вряд ли, – протянул я, – вряд ли. Емеля бесхитростней, он, как Ванюшка. Кстати, слово Ванюшка тоже для вас не переводимо, у вас только Иван да Ваня. А как же Ванёк, как же такая фраза: «Сашка-то, ухорез, ухарь, на ходу подмётки рвёт, а Петька ваньковатый»? Так вот Ванюшка из сказки «Конёк-горбунок» у вас, наверное, в переводе: маленький конь с большим горбом, а?
– Я не помню, переводили ли её у нас? – задумалась переводчица.
– Бесполезно и переводить. Так вот, этот Ванюшка говорит братьям, когда они его обманули: «Хоть Ивана вы умнее, да Иван-то вас честнее». И по выводу сказки именно честному Ване достается царство. Для меня в этом Ване одна загадка: когда он достаёт для царя царь-девицу, то очень критически оценивает её красоту: «А ножка-то, ножонка, тьфу ты, словно у цыплёнка, пусть понравится кому, я и даром не возьму». Вот. А когда превращается в добра молодца, не доброго, хотя добрый молодец, конечно, добрый, так вот когда превращается в добра молодца, то эту царь-девицу берёт в жены. Ну, тут уж она его сама не отпустит, вкогтилась. Она же вкогтилась. Сильнее глагол. А у вас спросят: разве у неё когти, а не ногти? Она ж с маникюром.
Переводчица засмеялась.
– Ну-у, – почесал я в затылке, – о женщинах только начни. У вас, наверное, только «фрау» да «вайб», женщина и баба?
– Вайбляйн – маленькая баба, – добавила переводчица.
– Ростом маленькая, значением? Чем? О, у нас обилие этих баб. Можно сообщить?
– Записываю.
– Записать можно, перевести невозможно. Вот бабёнка – это весёлая, разбитная. К ней где-то близко бабёшка – шальная, может быть, не очень усердная на хозяйство, но на веселье всегда пожалуйста. Бабища – это не обязательно габариты, не полнота, не вес, это, может быть, характер. Не путать с бабёхой – это дама бесцеремонная, громогласная. Вот бабочка – это не мадам Баттерфляй, это может быть и аккуратная бабочка, может быть, и заводная.
– Заведённая?
– Нет, заводная. Или вот на мужском жаргоне, когда обсуждают достоинства женщин, говорят про иную: «Отличный бабец!» Или: «Бабенция без комплексов». Или ласково: «Весёлый бабенчик». Не бубенчик под дугой, а бабенчик. Но почему в мужском роде, не знаю. Может быть, это юношеское про общую подругу: «Наташка – свой парень». Но бабенчик, опять же, не бабёночка, бабёночка постарше. Да вот, кстати, для улыбки, литературный анекдот. Исаак Бабель написал «Конармию». К командующему Первой конной Будённому приходят и спрашивают: «Семён Михайлович, вам нравится Бабель?» Он отвечает: «Смотря какая бабель».
Но серьёзно хочу сказать, что богатство русского языка – это не так просто, это богатство мышления. Чем у человека больше слов, тем он глубже и разнообразнее мыслит. Так что сочетание «русский ум» – это не пустые слова.
Вот от того, что переводы русских трудны, Запад переводит не русских писателей, а русскоязычных. Наш пен-клуб, например. Конечно, зная русский, ты понимаешь, что в просторечии он не пен, а пень-клуб.
Всегда мы были богаты, сорили богатством. Вася на Васе, семь в запасе, то есть полно всего, а я вот схватился за полное собрание русских загадок, читаю, а из них три четверти умерли. Не слова умерли, выражения, явления умерли, предметы, только словесная оболочка, идея предметов. Двор, поле, упряжь, сельхозработы, лес, вообще образ жизни, – всё изменилось. Страшное нашествие уголовных терминов: вертухай, запретка, пали малину, шлангуешь, замастырить, стибрить, слямзить, свистнуть, стянуть, скоммунизмить… А связанное с пьянством: косорыловка, табуретовка, сучок, бормотуха, гнилуха, стенолаз, вмазать, втереть, жахнуть, остограммиться… неохота перечислять, срам. А ещё срамнее всякие консенсусы, саммиты, ваучеры… всё это, конечно, проваливается в преисподнюю, но возникают всякие менеджменты. А менеджер, кстати, по-русски, это приказчик – прекрасное слово.
И ещё, нашествие идёт, главное нашествие – на язык церкви, церковнославянский. Очень простой, доступный, божественный язык. Называется богослужебный. И на него атаки – заменить на современный. Это же прямая измена всей русской истории: на этом языке молились наши предки. Как менять? Вот это и будет пропасть, в которую нас влекут. Прости ближе к престолу Небесному.
Переводчица, вздохнув, закрывала исписанный блокнот. Утешая её, я сказал на прощанье:
– А в чём разница между молодушкой и молодяшкой? Этот вопрос труден уже и для русских. Молодушка – это недавно вышедшая замуж, а молодяшка – это молодая кобылка. Уже не стригунок, но и не кобылка, ещё не жеребилась. А зелёная кобылка – это вообще кузнечик. И это не маленький кузнец, не подручный в кузнице, а насекомое такое, на него хорошо голавль берет.
– Спасибо, – с чувством благодарила замученная мною переводчица.
Я же, войдя во вкус, отвечал:
– Спасибо не булькает. Спасибом не укроешься. Спасибо в карман не положишь. От спасиба не откусишь. Спасибо – много, хватит и рубля. Из спасиба шубу не сошьёшь. Спасибом сыт не будешь. Так что, гран мерси.
Владимир Крупин
CHASKOR.RU