Параутопия Лебядкина и Хармса

О «Параутопии» Анатолия Васильева и Зары Абдуллаевой.
Параутопия
Иван Шилов © ИА REGNUM


«Чтоб друга помянуть, зашёл я в Кофе-Хаус»
Из книги


Я никогда не встречался с Анатолием Васильевым лично. Но даже при моём (крайне поверхностном) интересе к театру, я встречался (а иногда и учился) у его учеников (разной степени приближенности к мастеру), смотрел видео его спектаклей. То есть даже для меня это книга про почти «знакомого» по творчеству человека. Даже чуть повлиявшего на меня. В чём-то почти кумира. Что уж говорить про театралов или действующих режиссёров и актёров, которые просто обязаны купить эту книжку, чтобы она лежала у них на рабочем столе (в пучке света из окна). Тираж правда на ней не указан, по крайней мере я не смог найти, но зато количество страниц внушительно. Одни смогут все зачёркивать и заворачивать семечки, другие учить наизусть, как молитву. Равнодушных будет мало.

Книга, в основном, «сократические» диалоги. Вряд ли они писались по памяти. Скорее всего, они писались на диктофон соавтором книги, критиком, Зарой Абдуллаевой, чтобы позже быть изданными. С небольшими дополнениями. Небольшие дополнения — это редчайшие (а иногда матерные даже) тексты режиссёра. Впрочем, написанные из чужого персонажа. Материться лучше из чужого образа. Тут вам и Лебядкин, Хармс. И Бэмс. И три прихлопа. И частушка. И слеза. Книга пронзительная. Сложностью. Претенциозностью. Интонацией. Есть здесь и разговор о других гениях, например, Феллини, Пиранделло или Триер? Кого хочешь, выбирай. Интересно, были бы они рады оказаться в этой компании? И много подробных разговоров о театре и судьбе. Самое грустное, пожалуй, и, возможно, самое светлое — это прощание с друзьями. Это настолько открыто и честно написано, что невольно чувствуешь себя попавшим прямиком во внутренний мир художника. И даже становится невольно немножко стыдно и неловко, быть свидетелем похорон, на которые попал, хотя шёл в театральный весёлый буфет. Но в книге много и «умного». Два умных человека всё рассказывают о тайнах мастерства. Шутят. Отказываются о чём-то говорить. Перемигиваются. В этом тоже интрига книги. Режиссёр и критик. Какие у них личные и творческие отношения? Как они смотрят на мир? В чём разница «режиссёрского» и пусть просвещённого, но «из зала» зрения собеседницы. Если вообще это имеет значение. А, может быть, это просто разговор двух друзей? Прелестная вычурность стиля, драчливость мировоззрение, желание петь против шерсти мира.

В сущности, всё довольно просто. Есть режиссёр, который ставит великие спектакли, с кем-то ссорится и мирится, кому-то преподаёт. И вокруг этого постепенно возникают какие-то волны смыслов, людей, событий, склок, цитат, восхищений, сомнений… Возникает миф, но и мир, и лирика, и музыка… Множество сюжетов отношений. Для чуть более погружённых в закулисные тонкости среды будет очень интересно читать и про это. И про котов матроскиных и про Буткевича. И про всех-всех-всех… В этом есть какая-то предельная трагичность. Думать про столкновения театра и жизни. И «игровые конфликты» на сцене — в жизни, увы, зачастую становятся совсем иными. И как бы не хотелось уйти к декларируемой лёгкости игры — жизнь и судьба от этого, скорее, тяжелеют. К тому же, авторы стараются уйти от «коммунальной интонации». И не любят политкорректность. Кто-то убит в драке. Кто-то просто умер от старости. Кто-то кого-то разлюбил. Или это уже было на сцене? Что значит быть на сцене? Где она начинается? И вообще, размышлять, как слова и поступки на кафедрах и сценах отличаются от того, что люди делают в жизни. Жизнь в театре, театр в жизни. Кто тут за кого — каждый решает сам. Альтернативные точки зрения доступны. И, наверное, не помешают многоголосию этого хора…

Интересно и то, что записанные диалоги — невольно проигрывают живым, всё-таки записанный текст чуть более плоский, он лишён интонации, контекста, объёма, дыхания… В смысле тонких театральных и живых процессов. Это, скорее, нотная запись, которую вам предстоит вернуть обратно в музыку. Так, как сумеете. И это тоже интересная особенность книги, которая ищет читательского усилия без всякого снисхождения. Не стоит упоминать очевидное, что это ещё и «учебник» — не только умения быть замысловатым, но и разбирать, комментировать, анализировать… Да и вообще «режиссёрская речь» (в случаях с большими режиссёрами) — отдельный жанр. Тут есть и сдержанность, и странная поэтика — факта, события, действия… И многочисленные разборы конкретных режиссёрских работ, отношения мастера с актёрами, с живыми людьми, со временем, с фотографией, с погодой, морем… Оказывается, что мелочи имеют значения. А иногда только из них и состоит самое главное. Меня поражали в книге, прежде всего, именно моменты острой мысли, наблюдения, какой-то необычной логики, очень острой, очень скупой на слова. Мне недоступной.

Среди шума времени вдруг вспыхивают какие-то неочевидные блики и повороты сюжетов. Объёмная. Прекрасная. Сложная книга. Для меня на бытовом уровне одним из критериев «хорошести» книги — является возможность дальнейшего с ней путешествия. Не столько в смысле — перечитывать на каждое Рождество. А скорее — возвращаться к каким-то образам, продолжать внутренний разговор. «Спорить», если угодно. Это, безусловно, одна из наиболее «хороших» для меня книг о театре, в этом смысле. В том числе и о нас с вами в поисках автора, которому хочется пожелать долгих и счастливых лет творчества. Насколько это возможно для изгнанника, беглеца или пророка в поисках отечества.
Автор
Дмитрий Тёткин
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе