24 мая, — два дня рождения, которые могут слиться в общий праздник: Иосифа Бродского (1940 – 1996) и Алексея Парщикова (1954 –2009).
Они обновили образный код русской поэзии, создали новое ее дыхание — углубленное, затрудненное, прерывистое.
И новое видение, которое можно назвать сетевым или "фасеточным" - столько разных граней мира преломляется в нем. В их судьбах тоже есть общее. Им обоим не нашлось места на родине: Бродского приютила Америка, Парщикова — Германия. Оба умерли возмутительно рано - в 55 лет. Парщикову выпало прожить всего на 9 недель дольше, чем Бродскому.
Есть такое выражение — "любители поэзии", чекан поздней советской эпохи. Имеются в виду люди, любящие поэзию вообще (как любители рыбалки или икебаны). Они готовы упиваться поэзией, купаться в ней, потреблять ее литрами и тоннами - от Пушкина до Есенина, от Маяковского до Ошанина и Асадова. "Поэзия тебе любезна, Приятна, сладостна, полезна, Как летом вкусный лимонад". Таким любителям поэзии не везет с Бродским и Парщиковым - бросившись в этот источник, они выскакивают из него ошпаренные, потому что это крутой кипяток, от которого закипает и плавится мозг со всеми остатками здравого смысла.
Парщиков даже круче Бродского, у него метафорика достигают такой степени кривизны, что требуется по крайней мере десятимерное пространство, чтобы ясно увидеть предмет. Такое пространство в физике описывается крайне абстрактной теорией суперструн - первичных волокон вселенной, вибрация которых образует все материальные объекты. Поэтике нужна своя теория суперструн, чтобы прочитать Парщикова, распутать эти измерения и увидеть многомерные фигуры его предметов, услышать космические вибрации. Как говорят физики о суперструнах, "многогранность объекта не позволяет дать ему однозначного определения".
А вот что говорит один поэт другому, Иосиф Бродский — Алексею Парщикову:
"Алёша, Вы — поэт абсолютно уникальный по русским и по всяким прочим меркам масштаба. Говоря “поэт”, я имею в виду именно поэзию и, в частности, Ваши метафорические способности, их — Ваш — внерациональный вектор. Они в Вас настолько сильны, что, боюсь, доминируют в стихе в ущерб слуху".
Последуем этому "внерациональному вектору". Вот стихи Парщикова, которые пристало вспомнить сегодня: о том, как мертвые преображают живых и со дна небытия воздвигают себе престол. Вариация на тему пушкинского "Памятника", но — прочь, "любители поэзии"!
Как нас меняют мёртвые? Какими знаками?
Над заводской трубой бледнеет вдруг Венера...
Ты, озарённый терракотовыми шлаками,
кого узнал в тенях на дне карьера?
Какой пружиной сгущено коварство
угла или открытого простора?
Наметим точку. Так. В ней белена аванса,
упор и вихрь грядущего престола.
Упор и вихрь.
А ты - основа, щелочь, соль...
Содержит ли тебя неотвратимый сад?
То съежится рельеф, то распрямится вдоль,
и я ему в ответ то вытянут, то сжат.
В каждой точке пространства есть своя пружина, свое крошечное невидимое измерение — ростковая точка бессмертия, "упор и вихрь грядущего престола". Суждено ли нам стать частицей той почвы, которая войдет в состав грядущего сада и сохранит нас в нем? Это вопрос каждого к себе. Через нас проходят колебательные контуры будущего, которые то растягивают, то сжимают нас, — это и есть вибрация тех суперструн, которыми творится вселенная. Ни одна популяризация физики не позволяет так наглядно представить загнувшиеся, невидимые уголки многомерного пространства-времени, как поэзия Парщикова. И в этом он ученик Бродского, шагнувший еще дальше в закрытый космос.
Было бы хорошо отмечать 24 мая как праздник этой суперпоэзии, сливающейся с физикой и метафизикой в постижении многомерного мира.