15 октября 2010 ● Михаил Швыдкой
Знаменитая булгаковская фраза "Рукописи не горят!" теряет смысл с каждым днем. И дело не в том, что специально обученные люди, как в минувшие годы, занимаются их селекцией и уничтожением того, что не нужно для потомков или представляет опасность для каких-то властных сил. И не в том даже, что изобрели химические составы, способные предохранить бумагу от огня (хотя их изобрели). Рукописи не гибнут, - они просто не появляются. Тексты есть, даже книги есть, а рукописей нет. Нет авторских правок и пометок, вариантов и редакций. Все это приобрело виртуальный характер. Или исчезло вовсе. Около тридцати лет назад заявление Габриеля Гарсии Маркеса о том, что он стал писать только на индивидуальном компьютере, и это значительно ускорило процесс его творческой работы, вызывало скорее удивление, чем зависть. Сегодня же все разговоры о том, что, когда пишешь на бумаге пером, между тобой и текстом существует некая биологическая связь и что она сохраняется, даже когда стучишь на машинке, - вызывает подозрение во вменяемости говорящего. Но все же рискну признаться, у меня по сей день компьютер вызывает некое мистическое отношение - между тобой и текстом слишком много практически анонимных посредников (от программиста до редактора), которых не было еще в середине ХХ века. Слишком много неведомых подсказчиков, которые знают не только о том, как писать слова, но и в каком порядке их расставлять. Хотим мы или не хотим, но в рукописи было нечто биологически понятное, осязаемое, вбирающее не только интеллектуальные смыслы, но и эмоции. Электронная версия текста не хранит в той же степени, как бумажная рукопись или даже машинопись, нюансов характера автора, его психологических особенностей, запечатленных в помарках и исправлениях, в рисунках, нередко обрамляющих сам текст, наконец, в особенностях правописания. Утрата рукописи, как некоей важнейшей части творческого целого, - беда не только архивистов (они смогут хранить дискетки с текстами, в конце концов, и переписку автора с редакциями), но прежде всего литературоведов, которые, похоже, навсегда лишаются важнейшей части истории создания того или иного произведения.
Можно сказать, что это плата за выход на очередной цивилизационный виток развития, за новую ступень комфорта, которую получает автор. За большее высвобождение творчества от материальных пут. За возможность свободного обмена информацией. За само право назвать себя писателем, не испрашивая на это разрешения ни у государственных, ни у корпоративных инстанций.