Российская газета: Как вы думаете, отражают ли литературные премии, их победы и поражения состояние дел в современном литературном процессе?
Юрий Арабов: Отражают, если под процессом понимать умонастроения критиков и редакторов московских журналов, а точнее, людей, которые составляют жюри литературных премий. Их настроения - половина литературного процесса. А остальное - литература, не охваченная ни читателем, ни критическим анализом. Ее огромное множество. Это и провинциальные авторы, с завистью взирающие на везунчиков-москвичей, и разливанное море интернет-словесности, для которой нет не только критиков, но и по большому счету читателей. Однако литературные премии плодятся с каждым днем, "Большая книга" - лишь самая крупная из них. И я могу представить день, когда количество премий сравняется с количеством написанного, то есть на одно произведение будет приходиться одна премия. Тогда наступит век гармонии в отечественной литературе, исключающей, правда, самого читателя.
РГ: Для кого вообще существуют литературные премии: для читателей или по большому счету для самих писателей?
Арабов: Не хочу никого обидеть. Писатель в современной России абсолютно унижен, и его унижение не сравнится с унижением читателя, те в конце концов перечтут "Мертвые души" или "Повести Белкина". А что делать писателю? Не переписывать же по-новой русскую классику. Так что последний - существо отчаянное, зависимое и для общества небезопасное. Все еще помнят место, которое занимала литература в России в прошлом веке. От этого трудно отвыкнуть. Писатель жаждет признания, но проблема в том, что потенциальный читатель, особенно молодой, ничего не жаждет кроме высокой зарплаты. Пути читателя и писателя начинают расходиться. Это - одна из проблем сегодняшней посткультуры.
РГ: Премия в литературном мире по значимости, по резонансу эквивалентна призу на кинофестивалях? Почему?
Арабов: Не эквивалентна. Литература похожа на отживающий вид творческой деятельности, и мы, литераторы, умрем вместе с ней. Во второй половине прошлого века культура окончательно перешла на рельсы аудиовизуальности. Изображение, картинка для современного человека доходчивей вербальных построений. Это, безусловно, связано с закатом культуры Слова, с кризисом христианства, где Бог есть Слово. Неверно понимать, что возвращается эра язычества. Языческая Эллада дала нам прекрасные образцы словесности и этим одним подготовила наступление христианства. Сейчас в окно стучится эра, о которой мы вообще не имеем представления. Эзотерики прошлого века называли ее эрой дьяволочеловечества. Но я воздержусь от подобного термина. Скажу лишь, что дорогу к этой эре параллельной реальности, которая заменяет и подменяет подлинную, прорубило именно кино. Так что приз на крупном кинофестивале и литературная премия - две вещи не совсем равные.
РГ: Есть ли общие проблемы в современной русской литературе и кинематографе? В чем их причина?
Арабов: Все наши проблемы упираются в культурную деградацию. Не нужно пугаться подобного определения. Русская культура сложилась именно как культура с сильным религиозным началом, даже если в ней работали атеисты. Они также вращались вокруг "вечных истин", пусть и отрицая их. Для культуры вредно не отрицание Бога, а игнорирование любой религиозной проблематики. Когда же "вечные истины" и полемика вокруг них были списаны в музей и окутались молчанием, то вместе с ними туда же отправилась, в частности, и русская литература. Теперь она тоже, в основном, "молчит". В кинематографе же еще сложнее, тут требуются большие деньги, чтобы снять что-либо приличное. Сокуров несколько лет искал финансирование для "Фауста", а мог бы и не найти. Удастся ли вернуть в культуру "вечность", это большой вопрос, так как Россия в своей гуманитарной составляющей есть часть общемирового процесса, который движется в противоположную сторону. Но тем не менее в мире есть еще "говорящие" книги и фильмы, обслуживающие не только богатых и потребительский интерес к жизни. Это и "Меланхолия" Ларса фон Триера, и "Даниель Штайн" Улицкой, и многое другое, о чем я не хочу сейчас рассуждать, ибо это заняло бы слишком много времени.
РГ: Ваша сценарная работа и сотрудничество с миром кинематографа отражаются в ваших прозаических текстах?
Арабов: Отражается, так как в литературе я, в основном, пытаюсь сделать то, что не может найти применения в кино. Сценарист во всем мире - наемник, пролетарий умственного труда. Его нанимает продюсер или режиссер под какой-нибудь материал, о котором эти двое, как правило, имеют смутное представление. И сценарист кроме создания сценария, артикуляции идеи и материализации ее на словесном уровне занимается еще и психоанализом продюсера и режиссера. Это довольно утомительно и может сильно надоесть. Когда же идея и материал исходит от тебя самого, то возникают проблемы. А чего это парень предлагает? Он разве имеет на это право? Мы что, глупее его?... Скучная история. В литературе я сам отвечаю за все. В кино - лишь за написанный текст, который может дойти до экрана в весьма искаженном виде. Это не значит, что фильм будет плохим. Это, скорее, означает, что тебя использовали для успеха или провала предприятия, от которого на премьере ты будешь, на всякий случай, отставлен. Я думаю, что заказчики кино должны писать сами. И снимать сами. Может быть, даже играть сами со своими женами, любовницами и детьми. Тогда вопросов уже не будет ни у кого.
РГ: "Орлеан" - это роман о совести или же об ее отсутствии?
Арабов: Об ее присутствии. Я - романтик и верю, что у существ на двух ногах должна быть совесть. Если есть Бог, есть и совесть. Впрочем, многие события недавнего прошлого опровергают подобную точку зрения. Когда о совести станет неприлично говорить, тогда и возникнет дьяволочеловечество, о котором я упомянул выше. Для меня "Орлеан" абсолютно оптимистичен, в нем мучается даже Ленин... Вот ведь куда заводит неизжитый романтизм автора.
РГ: Будет ли экранизирован "Орлеан"? Кого бы вы хотели видеть режиссером? Почему?
Арабов: Вероятнее всего, что нет, не будет. Роман не понятен и не нужен тем, у кого есть деньги. Он и замышлялся поначалу как фильм, пока я не увидел, как от материала шарахаются и бегут. Все, что выходит за пределы "дважды два - четыре", в кино сильно настораживает. Из "Орлеана" можно было бы сделать даже триллер, но последний понимается у нас исключительно как "мочилово". Здесь нужен режиссер, который совмещает внешнюю эффектность с философской глубиной и неоднозначностью. Такой человек есть, но фамилию назвать не могу, ибо все другие режиссеры, с которыми я работаю, тут же на меня обидятся, и моя жизнь будет кончена. Во всяком случае, как кинематографиста.
Екатерина Морозова
Российская газета