Сто лет неизвестности

Алексей Слаповский - о парадоксах века, магии цифр в своей новой книге.
Алексей Слаповский сразу четко заявил о своих намерениях по отношению к знаковой дате. Подзаголовок его книги "Роман века 1917-2017" - это история четырех поколений семьи Смирновых.
Фото: Валерий Левитин/ РИА Новости


В судьбах героев "Неизвестности" - трагедии, обретения, парадоксы столетия.


Сквозной вопрос всем финалистам премии "Большая книга" обычно задаю в конце разговора, но сейчас с него начнем: не возникает ли ощущение, что мы постоянно разбираемся с прошлым, подводим итоги, влезаем в шкуры, становимся на место... А сделать выводы все не получается.

Алексей Слаповский: Скажу нахально - в моей книге этот вывод есть. Пока есть у нас в людях импульс к развитию, желание движения, развития мы еще живы. Книга моя о том, как развивается человек в зависимости от того, насколько он сам этого хочет и, конечно, насколько позволяют условия. Мой вывод простой: если будем развиваться, выкарабкаемся из ситуации, которая, мне кажется, достаточно грустной.

Грустно - то, что происходит сейчас?

Алексей Слаповский: Да. Будем сильно сопротивляться развитию, можем в этом болоте еще больше увязнуть. Все то, что другим кажется во мне оппозиционным, построено на этом. Никакой я на самом деле не оппозиционер, вообще не раз называл себя либералом в ватнике. У меня контры не столько с властью, сколько с той косностью, с привычками, которые многих сейчас устраивают. Любезный мой народ устал и остыл. Ощущение, что всех все устраивает: с голоду не помираем, войны большой пока нет - оно как бы ничего. Да нет, плохо это.

Что плохо?

Алексей Слаповский: Прямо сходу начну про глобальные вещи сразу говорить. Уровень цивилизованности страны я определяю тем, насколько хорошо работают так называемые социальные лифты. Это то же самое развитие, о котором я талдычу, но в категории социально-экономической, что ли. Если их много, если они работают динамично, желательно вверх - все нормально. Когда начинаешь разбираться в этой самой метафоре, понимаешь, что входы в эти лифты и есть основное, что определяет облик социального строя. Иными словами, какую цену надо заплатить за то, чтобы в этот лифт войти, дотянуться до кнопки и подняться. И цену, конечно, не материальную, а в первую очередь, духовную, нравственную. Качество этих лифтов я всегда оцениваю по тому, насколько серьезные моральные издержки у человека при движении вверх.

Убивают душу или не убивают.

Алексей Слаповский: Жестко сказано, но - да, опустошают. Насколько человек вынужден лицемерить, унижаться для того, чтобы подняться. При советской власти, когда социальные лифты работали достаточно активно, тоже было много моральных издержек. На примере моего любимого папы, дай Бог ему здоровья, и мамы, дай Бог ей тоже здоровья.

Они саратовские, из крестьян, закончили сначала техникум, потом институт, папа в армии послужил, до офицерского звания дослужился, потом институт они заканчивали заочно оба, потому что появились уже двое детей - брат и я. Они двигались, двигались и закончили карьеру вполне успешно. Папа был заместителем руководителя областного управления сельского хозяйства по животноводству. Второй человек в области по парнокопытным. Мама - начальник районного управления сельского хозяйства. Не слабо. Для меня они пример: папа у меня был не взяточник. Такой чиновник-пролетарий. Он жил на одну зарплату. Единственное благо - когда ездил по селам, ему продавали мясо, яйца, масло по госцене и хорошего качества. Другие брали даром. При этом, конечно, папа должен был вступить в партию. Конечно, мама тоже. И другие компромиссы.

Он вспоминает многое, что видел, что ему казалось неправильным, но противостоять не мог, не в силах. Да, это цена, даром не давалось. А если вспомнить времена более дремучие - 30-е годы, скажем, подъем иногда искупался кровью, причем не собственной, а чужой.

В этом смысле, "Неизвестность" - роман про социальные лифты?

Алексей Слаповский: Звучит отпугивающе, но это правда.

И про то, что в разные времена под социальными лифтами предполагались разные вещи. Иногда социальный лифт - это просто способ выжить.

Алексей Слаповский: И это тоже. А еще книга о том, как растет человек. Все мои герои растут. Это вообще для меня всегда самое интересное, о чем бы я не писал, - это о том, как человек вырастает, как он пытается прыгнуть выше головы.

Куда?

Алексей Слаповский: Куда получится. При нашем благословенном социализме - куда позволят, куда показывает партия и правительство. Никогда не буду апологетом социализма, зная всю сумму ограничений, все это стоит очень серьезных душевных издержек и унижений. Я не смогу забыть, насколько это паскудно. Поэтому не верю в искренность и романтические побуждения карьеристов, когда за романтизм неплохо платят и получают социальные преимущества. У нас до сих пор самый надежный бизнес - быть чиновником. А это не развитие. Это тупик.

Признайтесь роман - к дате?

Алексей Слаповский: "Давным-давно, в 2017 году", - я написал в предисловии, а закончил книгу фразой: "Итак, недавно, в 1917 году…" Магия цифр есть. Я 1957 года рождения. Самому жутко, что от революции, которая, нам кажется, была так давно, до моего рождения прошло всего 40 лет. А мне сейчас - 60. Есть ощущение, что я всему этому современник, всем этим ста годам. То, что после 1917 года, с детства впитано, как свое, собственное, а до революции - до потопа, доисторическое. Тоже отчасти свое, но очень далекое.

Неизвестность - хорошо или плохо?

Алексей Слаповский: Я оптимистический фаталист. За углом с крыши может упасть на голову ледяная глыба, которую не сбил нерадивый дворник. За углом можно встретить девушку с отвратительным и прекрасным букетом желтых цветов - прямо от Булгакова. Неизвестность предполагает развитие. Нам неизвестность строить и жить помогает. Кстати, была идея назвать роман "Сто лет неизвестности"…

Было бы точнее...

Алексей Слаповский: …но я не захотел прямых ассоциаций. Очень уважаю Маркеса, но даже с ним сравниваться… Вернее, напрашиваться на сравнения - нет.

Сага о Смирновых, ограниченная столетним рубежом, в каком-то смысле каталог российских судеб XX века. Крестьянин-самородок, его жена из поволжских немцев, хрустальный комсомолец, ставший чекистом, женщина не самого строгого поведения, талантливый мальчик, ставший бы художником, если б не расстреляли как фальшивомонетчика, потому, что его дар иконописца оказался невостребованным… И другие - вроде бы типажи, но одновременно живые люди, у каждого из нас есть такие знакомые. И каждый старался выжить, так или иначе приспосабливаясь требованиям времени? 

Алексей Слаповский: И выжить, но и себя сохранить. Они у меня все честными быть хотят. Под временем мы имеем в виду социальную атмосферу, да? Так вот. Если социальная атмосфера требует от человека подлости, значит, время подлое. Если требует лицемерия - лицемерное. Если требует показного верноподданичества… Ну, и так далее.

Каталог типажей и судеб? Такую задачу не ставил. Все проистекает из моей личной биографии и воображения. Были моменты, когда чувствовал перевоплощение, я был каждым из моих героев. Когда Смирнов-старший, полуграмотный крестьянин, лишившийся на войне руки, начал вести дневник, ему вдруг захотелось стихов, и они пошли. Искренние, и никто из известных мне читателей не заподозрил имитации. Кто писал? Мне казалось - он диктовал, мой герой. А я записывал. В книге нет насилия над материалом, нет пародий. Все от души, на чистом сливочном...

На чистом сливочном - отличный критерий для литературы.

Алексей Слаповский: Я все детство в деревне провел. И я знаю, что такое настоящее масло. Возможно, "Неизвестность" - каталог, энциклопедия. Важно, что она не придумана, я выбрал то, что знал, если не по фактам, то знал… кровью. Кровью чувствовал, что не совру.

Один из персонажей говорит: нельзя работать там, где людей гнут.

Алексей Слаповский: Лет в девять мне попалась одна из первых книг о лагерях. Не помню автора. Я там наткнулся на несколько сцен того, как унижают людей, причем с ужасом обнаружил, что унижают их от лица коммунизма. На меня это так подействовало, что я абсолютно осознанно, без личных причин возненавидел товарища Сталина. Продолжаю его ненавидеть, спокойно, холодно, до сих пор.

В романе шесть частей, выстроенных в хронологической последовательности. Все они жанрово и стилистически разные, каждая - рассказ от первого лица одного из Смирновых. Герой самой большой главы Виктор - это Алексей Слаповский?

Алексей Слаповский: В довольно большой степени. Но все-таки, во-первых, я лучше. Он художник, который вынужден заниматься рекламой, и он, в принципе, с этим смирился. Смирился, что не получился из него большой художник. Это точно не я. Даже если тысяча человек скажет, что я фиговый писатель, все равно никогда этому не поверю. На самом деле, я бы не согласился с участью Сальери.

Музыканты считают Сальери очень приличным композитором.

Алексей Слаповский: А мне мало быть приличным. Для меня это звучит оскорбительно. Амбиции, да. Или - профессиональная ненасытность. Я бы не смирился с тем, что не могу сделать что-то интересное, важное, достойное. Я бы на месте своего героя либо бросил рекламу, либо что-то кардинально поменял в жизни. Начал бы с нуля, взялся за новое дело. Тут мы с ним разные - я все время что-то начинаю - роман, сценарий, повесть, пьесу.... У меня даже есть что-то вроде собственной поговорки: "Уже пора начинать заканчивать, а я никак не закончу начинать". Поэтому меня мало волнует критика. Люди пишут про текст, который для меня в прошлом, а я уже в новом, и мне интересно только это. И всегда ощущение, что опять заново учусь писать. Опять заново.

Автор
Текст: Клариса Пульсон
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе