Священник и поэт

Храм Покрова Пресвятой Богородицы в деревне Пестрецово Ярославского района по-своему уникален.
Во-первых, это деревянная церковь – таких в нашей местности крайне мало. Во-вторых, она была построена в 1892 году как первая в России церковь-школа с целью возвращения старообрядцев в лоно Православной церкви. В 1939 году храм закрыли, а в 2008-м вернули Церкви. С тех пор началось его восстановление. В сентябре 2014 года настоятелем был назначен иерей Александр Авдеев. За два года отцу Александру удалось многое сделать в плане возрождения храма. 30 октября ему исполняется 50 лет. Предстоящий юбилей и стал поводом для нашей встречи.

– Александр Иванович, расскажите о своем жизненном пути. Как вы пришли к вере?

– Мое детство было таким же, как и у многих советских ребятишек, но отличалось тем, что семья была большая – восемь детей. Отец рано умер, когда мне было девять лет. И мы остались у матери одни, самой старшей сестре было тогда 17 лет. Мать, чтобы прокормить семью, работала в литейке на Ярославском моторном заводе. А мы оказались предоставлены сами себе, занимались спортом.
Во втором классе я увлекся футболом. А в 14 лет сломал позвоночник и на два года прекратил тренировки. В 16 лет выздоровел, вернулся в футбол, но в 18 лет опять получил травму и больше не смог заниматься. И вот тогда наступило состояние, похожее на отчаяние. Я стал искать выход. Как-то посмотрел на иконы и оцепенел: понял, что в этих ликах есть какая-то истина. Пошел искать утешения в церковь, в 19 лет крестился.
Одновременно начал писать стихи, стал печататься в газетах «Заводская жизнь», «Юность». А затем мне посоветовали поступить в Литературный институт. Отправил туда стихи и прошел. Уехал в Москву. Но столичная суета подействовала так, что захотелось уединения. И опять потянуло в церковь – считаю, что это Божий промысел. Служил при храме сторожем, звонарем, пономарем. Когда в 1998 году окончил Литинститут, мне посоветовали идти в семинарию. В 2000 году поступил в Костромскую духовную семинарию, а через четыре года окончил ее. Одновременно продолжал писать стихи. В 2003 году вышла первая книга «Невидимая птица», по ней приняли в Союз российских писателей. В 2011 году – второй сборник стихов «Долгожданный день».
У каждого человека особая судьба. Ранняя смерть отца, болезни – это заставило меня корректировать жизнь. Поэтому и к поэзии, и к вере я пришел с помощью скорбения, когда искал выход из трудной ситуации.

– У каждого поэта есть свои ориентиры в поэзии. На кого вы равняетесь, кого считаете своими учителями?

– Люблю многих поэтов, начиная с XIX века: Иван Никитин, Алексей Кольцов. Из ХХ века – Александр Блок, Иван Бунин, Сергей Есенин; советские – Николай Рубцов, Владимир Соколов, Анатолий Передреев и другие. В свое время больше всего на меня повлияли Есенин и Рубцов – я жил их поэзией. Потом, в Литинституте, увлекся Буниным и нашел в его поэзии баланс чувств и разума.
А вообще, первым, кому я показал свои стихи, был заводской поэт Евгений Романов. Я тогда работал на моторном заводе на станке, точил детали. И вот подходит человек, похожий на Евгения Евтушенко, и говорит: «Стихи пописываешь? Может, покажешь?». Я показал ему стихи, и он свел меня с Артуром Вороненко, который работал в газете «Заводская жизнь». Артур Исаакович многое мне дал в плане грамматики стиха, его я считаю своим учителем. Поэтому, когда я пришел в Литинститут, уже что-то знал. Стихи Вороненко я люблю по-особому. И другие ярославские поэты оказали на меня влияние. Павел Голосов, Владимир Сокол, Евгений Чеканов, Владимир Перцев, Любовь Новикова, Сергей Хомутов, Евгений Гусев, Владимир Поваров – у каждого из них я находил строки, созвучные моей душе.
В Литинституте многие любили критиковать, а я, наоборот, – находить хорошее. И даже если в слабом стихотворении попадается хорошая строчка, которая вызывает какие-то ассоциации, отмечаю это. Бывает, ради одной строчки и все стихотворение запоминаешь.

– В Литературном институте вы учились в семинаре Евгения Рейна?

– Да, но первый год руководителем семинара у нас был Евгений Долматовский – известный поэт-песенник. Потом он умер, и нас перевели к Евгению Рейну. Он меня уважал, отмечал мои стихи, но я не могу сказать, что многому научился у него. Это немного другого склада поэт. Рейн ведь был учителем Иосифа Бродского, и к нему на семинар ходило много поэтов, любивших Бродского, и они его как-то сразу окружили и оттеснили от нас.
Другое дело – Долматовский. Бывало, обедаешь в институтской столовой, а он подсядет и говорит: «Старик, вот у тебя здесь глагол надо поменять, тут рифму поправить». Представляете, как было интересно?! Другие мастера так не делали. А Долматовский мог вспомнить твой стих, который разбирали на семинаре, и поправить, подсказать. Это дорогого стоит.

– Ваша поэзия традиционная, жизненная, вы отталкиваетесь от природы, чувств, личных переживаний… Может, это и вызывает к ней интерес?

– Меня всегда критиковали, что я традиционалист. А я всегда говорил, что отход от традиции – это тоже традиция. На земле все уже было.
Да, я люблю четко зарифмованные стихи, чтобы читать было легко, стараюсь обращать внимание на чувства. И стихи получаются сами по себе: занимаешься чем-то, едешь куда-то – и приходят строки. А потом дорабатываешь. То есть стих создается, как проявляется фотография: сначала нечетко, а потом все четче и четче. Сначала – черновики, а затем эпитет заменишь, рифму поменяешь, и в итоге складывается завершенный стих.
Когда стал служить в храме, стихи отошли на второй план. Да и вообще, я никогда не задавался целью писать много. Если не пишется – не пишу, придет вдохновение – напишу.



– Как сложилась ваша судьба после семинарии?

– Я был пономарем, звонарем. В 2008 году обвенчался, через год стал дьяконом, а в 2012 году – священником. Служил все это время в городе Ярославле, а потом попросился в деревню. Так оказался в Пестрецове. Здесь мои мечты сбылись. Что хотел за два года сделать в храме – сделал. Удалось укрепить фундамент, поменять отмостку, вставить пластиковые окна, сделать новую крышу, ободрать старую обшивку, утеплить стены и обшить их блок-хаусом. Сейчас устанавливаем забор, разрабатываем землю под огород. Выкопали колодец, сделали отопление. Устроил себе келью – здесь и живу.
Сейчас хочется восстановить окончательно храм, наладить приходскую жизнь. Как нас учили в семинарии: храм должен быть одним из самых красивых домов в округе. Сейчас, я думаю, он уже стал таковым. Помогают местные жители, старые друзья. Один друг детства пришел узнать, чем помочь. В результате сделали крышу. Другой друг помог окна вставить. Господь посылает нужных людей. Если храм удалось восстановить, значит, он нужен людям.

– По каким дням проходят службы в Покровском храме, каков ваш приход?

– В субботу служим всенощное бдение, в воскресенье – Божественную литургию. И на неделе один раз служим в какой-то праздник. Удалось найти певчих. На службу, бывает, десять человек придет, бывает, и шестьдесят, а иногда и один служишь. Люди обращаются, помогают. Из подворья Соловецкого монастыря в Москве, где я когда-то служил, прислали колокол – повесил его на дерево, созываю им людей.
В приходе у нас есть так называемая «десятка», с которой мы собираемся, решаем какие-то вопросы. Каждое воскресенье после службы пьем чай и что-то обсуждаем. Детям я покупаю торт и, пока они кушают, беседую с ними, читаю закон Божий, отвечаю на вопросы – получается что-то вроде маленькой воскресной школы. Конечно, хотелось бы, чтобы больше народу ходило в храм.
  


– Как вы думаете, для людей нужен храм?

– Раз богоугодно было восстановить этот храм, значит, он здесь нужен. Это небольшое чудо в моей жизни, что удалось его так возродить за два года. Ведь, когда я сюда пришел, у меня не было никаких помощников. А чудеса просто так не совершаются, значит, была воля Божия, чтобы этот храм восстановился. Храм нужен. Бывает, приходят люди со слезами на глазах: «Батюшка, как хорошо, что ты здесь живешь. Всегда можно прийти и спросить». Приходится отпевать умерших, детей крестил уже человек тридцать, наверное.
Пока все, о чем я мечтал, сбылось. Задумки есть: поднять потолок в алтаре, поменять полы, установить купола, построить колокольню. Надеюсь, с Божией помощью все устроится.

Борис КУФИРИН

Фото автора

«Поэзия Авдеева представляется мне значительным человеческим документом, записью душевной биографии. Она отрадно отличается от иных экстремальных вывертов. Она сохраняет драгоценность кардиограмм – пути от сердца к сердцу».
Евгений РЕЙН

СТИХИ АЛЕКСАНДРА АВДЕЕВА



В детстве

Внезапно комната темнела.
Сор подоконника с цветком
Вписался в дом оцепенело,
И зазвенел в серванте гром.
Дичились руки всякой стали,
И доносился трубный вой,
Глаза оконные сверкали
Под шапкой тучи грозовой.
Пустела черная дорога,
Фонарь качался на столбе,
Росла сердечная тревога
И неуверенность в себе.
От вспышек тень ложилась длинно,
До половиц свисала скатерть,
В углу дрожала паутина
И улыбалась Богоматерь.

* * *
Конечно, есть свой запах у стихов.
Не знаю я, какой сегодня в моде…
В домах, где запах водки и духов,
Могу я получить и дать по морде.
Но водка и духи еще не зло.
Я запах зла совсем не различаю.
И мне, на вид неслабому, везло
В компаниях, где мало склонны к чаю.
Сияла люстра, плавая в дыму.
Удары по столу звенели шибки.
О чем-то, до сих пор и не пойму,
Все спорили, и каждый без улыбки.
Устав напрасно голову ломать,
Домой пришел нетвердыми шагами.
И сразу улыбнулся: в доме мать,
Поскольку с кухни пахло пирогами.

* * *
Сын родился в час зарплаты,
На последний день зимы.
Потеплело на закате —
Свет свое берет у тьмы.

Пусть весна врачует тело —
Отойдет озноб ветров,
Чтоб супруга не болела
И сыночек был здоров.

Много будет хлеба, неба.
Православный звонкий храм!
Как цветочки из-под снега,
Улыбнулась жизнь и нам.

Купим обувь без заплаты,
Да минуем гнет сумы…
Сын родился в час зарплаты,
На последний день зимы!

* * *
Листья. Ветер. И свет фонарей
Отражают волнистые лужи.
Окна темные. Скрип дверей.
Мелкий снег самой первой стужи.
Тонким льдом покрывалась грязь…
Мимо лысых берез, у барака,
Промаячив хвостом, пронеслась
И исчезла во тьме собака…
Скрип дверей.
Сигаретный дым.
Шум дороги доносится глухо.
И мечтается: это Бим,
Белый Бим – Черное Ухо.

Осень

Осенью поздней зияет
Топких полей пустота,
Тускло над лесом мерцает
Сумерек ранних звезда.
Скрылся за мглистые дали
Быстро погаснувший день.
Дремлют, как птичьи стаи,
Избы пустых деревень.
Ночь затуманенным ликом
Мутит лесистую глушь,
Нивы в затмении тихом
Ждут перламутровых стуж.
Небо над сонною Русью
Тайной ласкает поля.
Тихо, с осеннею грустью
Листья сбирает земля.

* * *
Голубь звонницы выжил, и вижу,
Как порхает, звеня, целый день.
В землю спелая сыплется вишня,
Словно нету в округе людей.

Но знакомые ходят и ездят,
И о чем-то молчат, говорят.
Пусть пореже – веселая песня,
Пусть почаще – сестра или брат.

Звонкой ранью живой, долгожданной,
Почитав на дорожку псалтырь,
Длинной тропкой, от ягод желанной,
Привыкаю ходить в монастырь.

Разве можно теперь не молиться
И безрадостно жить, не терпеть,
Если звон колокольный гнездится,
Обучаясь по-старому петь?

Разве сам я не вырос, не выжил,
Не терял... не терпел за свое...

Нынче в землю осыпалась вишня,
Словно мне не хотелось ее.

* * *
Время печали моей –
В сердце пора листопадная.
Светит услада лампадная
В дымке воскресших церквей.
Похолодало в миру –
Кружится тленное, сонное…
Зреет надежда иконная –
Вечность звенит на ветру.
Но искушенье смело.
Сердце, недавно смиренное.
Лето мое незабвенное
Бесповоротно ушло.
Верю я – мне повезет,
Время грядет белоснежное.
С клироса пение нежное
От озлобленья спасет.
Автор
Борис КУФИРИН
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе