«С чего мы взяли? Три века попыток понять Россию умом». Часть III

Diletant.media публикует очередной фрагмент книги Артема Ефимова «С чего мы взяли? Три века попыток понять Россию умом», вышедшей в издательстве Individuum. 

Это книга о людях, которые писали историю. О людях, у которых бывали личные мнения, личные интересы, политические, коммерческие и прочие соображения. Бывали и невольные ошибки, добросовестные заблуждения, намеренные умолчания или даже искажения.


Первые восемь томов «Истории государства Российского» поступили в продажу в феврале 1818 года. Начальная цена была 50 рублей за комплект — довольно дорого, даже при тогдашних вообще высоких ценах на книги в России. Первый тираж был 3 тысячи экземпляров — весьма внушительно (для сравнения, тираж «Вестника Европы» — около полутора тысяч). Разошелся тираж меньше чем за месяц. «История» оказалась бестселлером покруче «Бедной Лизы».

Петр Вяземский в записной книжке утверждает, что знаменитый картежник, буян и скандалист Федор Толстой, прочитав карамзинскую «Историю», воскликнул: «Оказывается, у меня есть Отечество!» Недруг Карамзина, опальный Михаил Сперанский, в ту пору пензенский губернатор, провозгласил в частном письме: «История его есть монумент, воздвигнутый в честь нашего века, нашей словесности».

18-летний Пушкин прочел восемь томов, пока лежал дома больной. Вот что он рассказывал позже в своих отрывочных автобиографических записках: «Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего Отечества, дотоле им неизвестную. Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка — Коломбом. Несколько времени ни о чем ином не говорили. Когда, по моему выздоровлению, я снова явился в свете, толки были во всей силе. Признаюсь, они были в состоянии отучить всякого от охоты к славе. Ничего не могу вообразить глупей светских суждений, которые удалось мне слышать насчет духа и слога «Истории» Карамзина. Одна дама, впрочем весьма почтенная, при мне, открыв вторую часть [то есть второй том], прочла вслух: «"Владимир усыновил Святополка, однако не любил его…» Однако!.. Зачем не но? Однако! как это глупо! чувствуете ли всю ничтожность вашего Карамзина? Однако!».

Консерваторы критиковали «Историю» за излишнюю цветистость слога, за то, как Карамзин литературно оживлял летописных персонажей, «угадывал» их чувства и мысли, характеризовал их как литературных героев — говорили, что у Карамзина нет идей, кроме тех, которые подошли бы для романа. С другой стороны, либеральной молодежи в «Истории» не нравилась откровенная апология самодержавия и сосредоточенность на фигурах правителей и отдельных героев, а не на «народной жизни». «Молодежные» претензии суммировала знаменитая эпиграмма Пушкина:

В его «Истории» изящность, простота

Доказывают нам, без всякого пристрастья,

Необходимость самовластья

И прелести кнута.

Эти светские пересуды мало заботили Карамзина: он был превосходным маркетологом и знал, что они способствуют популярности его труда.

Одним из самых суровых критиков был Михаил Каченовский, тогдашний издатель «Вестника Европы», профессор Московского университета и основатель «скептической школы» русской историографии. Каченовский вообще не любил Карамзина и был последовательным противником его языковой реформы.

Основная претензия Каченовского к «Истории» заключалась в том, что Карамзин перестарался с разительностью и «оживлением»: древняя Русь в его изложении представала непомерно величественной, подобной разве что Риму Тита Ливия. Для таких восторгов Каченовский не находил почвы в доступных источниках.

(Но, когда Каченовский баллотировался в Академию наук, Карамзин, ставший почетным академиком в том же 1818 году, проголосовал за него, поблагодарив за «поучительную и добросовестную критику».)

…В 1818 году, когда публика обсуждала первые восемь томов «Истории», Карамзин переживал, что первое издание было «павлином без хвоста»: уже был написан девятый том, самый сильный в литературном отношении, но автор медлил с его публикацией. Том был посвящен второй половине царствования Ивана Грозного: опричнина, погром Новгорода, страшные казни, позорные поражения. Именно девятый том «Истории государства Российского» стал основным источником представлений о Грозном как о тиране-маньяке, доныне укорененных в общественном сознании. Тут не место обсуждать, насколько эти представления справедливы и обоснованы (историограф в своих оценках исходил из доступных ему источников), достаточно отметить, что и здесь, как во многих других эпизодах русской истории, основополагающая трактовка принадлежит Карамзину.

Девятый том был издан лишь в 1821 году. Историограф рассчитал точно: цензура, которая поначалу едва ли пропустила бы описание «перегибов самодержавия», теперь, после шумного успеха первых восьми томов, не могла запретить девятый.

Перед Карамзиным, честным историком, проникнутым просветительским духом, не мог не встать вопрос: почему народ терпел тиранию Грозного и не восстал? Этот вопрос волновал и молодых читателей Карамзина — будущих декабристов, уже создавших свои тайные общества. Единственным объяснением, которое мог предложить историограф, была вера народа, что «Бог посылает и язву, и землетрясение, и тиранов». «Россия, — писал он, — двадцать четыре года сносила губителя, вооружаясь единственно молитвою и терпением, чтобы в лучшие времена иметь Петра Великого, Екатерину II (история не любит именовать живых)». В черновике Карамзин вписал было Александра I, но потом вычеркнул — боялся быть льстецом. Попросту говоря, знаменитое русское долготерпение — это неизреченная «мудрость народная», сберегающая самодержавие (как мы помним, палладиум России).

Радикальная молодежь не считала это объяснение хоть сколько-нибудь убедительным. Не вполне понятно, верил ли в него сам Карамзин. Однако он вынужден считаться с цензурой и со своим статусом официального историографа. Даже описывая зверства опричников, он не мог себе позволить подвергать малейшему сомнению их первопричину — институт самодержавия. Декабристы это понимали. Для них девятый том был обличением деспотизма, и в нем они черпали тираноборческий пафос.

Десятый и одиннадцатый тома изданы в 1824 году. Именно из них Пушкин взял сюжет для своей трагедии «Борис Годунов». Она была написана в 1825 году в михайловской ссылке. В первом издании, состоявшемся в 1830 году, уже после смерти историографа, на первой странице значилось: «Драгоценной для россиян памяти Николая Михайловича Карамзина сей труд, гением его вдохновенный, с благоговением и благодарностию посвящает Александр Пушкин».


Автор
Артем Ефимов
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе