Ярмарка в Нижнем

Фрагмент романа


Ему было четыре года, он вбежал в дом со двора, бросился к матери: «Горит! Скорее!»


Мать выскочила за ним — ничего. Выглянула за ворота — сонно, тихо. Начала спрашивать людей во дворе: но никто не слышал, чтоб горело. Что ж ты пугаешь мать зря? Где горит? Он упрямо показывал на запад: «Там». И получил крепкий подзатыльник в ответ: «С этим, Павелко, не шути!»


На следующий день выяснилось: в 20 верстах к юго-западу от города, в Шопше, был большой пожар — сгорела маслобойня и две пристройки. Мать, узнав это, перекрестилась: уж не прозорлив ли сын?


Поговорила с отцом, с людьми, расспросила еще раз Пашу и поняла наконец: нет, не прозорлив, это нюх, редкий, нечеловеческий — Павлуша учуял дым, как чуял многое, чего не ощущали другие. Андрюха вспомнил, как весной еще Паша сказал, сидя в столовой: «Сирень завтра распустится, из почек так и прет». Но тогда значения этому не придали, посмеялись и забыли. Потом и нянька рассказала, как недавно вышел Павлуша во двор и поморщился: «Дохлятиной воняет». Пошел на запах и принес ей за хвостик из-под амбара полуразложившийся труп мышки.


После пожара старшие братья начали его дразнить: «нюх у Пашки собачий», придумали обидную кличку. И он понял: чуять по-собачьи неправильно, не нужно ни для чего. И замолчал, перестал говорить, чем пахнет, всегда теперь держал в себе.


Летом 1875 года, когда Паше исполнилось двенадцать лет, Сергей Парменыч впервые взял его с собой в Нижний — помогать в лавке, привыкать к ярмарочному делу. Купец второй гильдии, отец был мукомолом, имел две мельницы в устье Которосли, свой мукомольный завод, а на Нижегородской ярмарке держал два торговых места.


Приехали за два дня до открытия, на поезде, и сейчас же, с вокзала, отправились на место. Лавки у отца были большие, в пять растворов, обе уже чисто вымытые и заставленные товаром — мешками с мукой, крупой, бутылями с маслом. Андрюха, давно уже работавший у отца, и старший приказчик Сухорук (вообще-то он был Калинников, но два пальца левой руки от рождения у него были высохшими, и прозвище приклеилось с детства) приехали сюда еще раньше. Сгружали товар, фасовали, разносили, наняли для уборки знакомых по прошлым годам рабочих-татар, которые и подготовили лавки к торговле.


На втором этаже дома, в котором была их лавка, отец с Павлушей бросили вещи — и пошли глядеть ярмарку.


Все здесь оказалось не как дома. Чтобы обойти Ярославскую ярмарку, хватило бы получаса. Тут раскинулся город: длинные улицы с фонарями, вместо домов — двухэтажные, кое-где и трехэтажные каменные лавки, банки, трактиры, гостиницы, даже цирюльня им встретилась, в которой за стеклом сидел в простыне длинный лысый господин с мыльной пеной на щеке.


Сначала отправились в собор. По пути Павлуша разглядел мечеть и еще какое-то высокое здание — оказалось, синагога. «Молиться-то всем охота», — спокойно заметил отец в ответ на его вопросы. В соборе Сергей Парменыч разыскал попа — из молодых, с темным хвостом, быстрого да худого. Он и отслужил им — частя и захлебываясь — молебен об удачной торговле.


Вокруг собора на площади было людно, шумно, всюду шныряли приказчики, мальчишки, купцы, попадались и бабы, лошади тащили подводы с товаром, возницы орали на народ, кое-кому доставалось и кнутом по спине.


Потом сходили на биржу — в высокий балаган возле плашкоутного моста. Пока отец скучно говорил с разными людьми, солнце ушло за тучи, повеяло прохладой, от реки понесло запахом только выловленной рыбы и особой гнили — как в Ярославле на берегу, только острее, мощнее. Они пообедали наконец в трактире, и от еды Пашу разморило. Из трактира он шел спотыкаясь, клевал носом.


— Ну а теперь в цирк пойдем. Хватит работать, — сказал Сергей Парменыч, и Паша ожил: сколько лет он мечтал увидеть настоящий, большой, а не как у них зверинец. Цирком оказалось высокое деревянное здание с островерхой крышей, украшенной разноцветными лентами, которые лениво шевелил ветер. Возле входа на площадке играл с дрессированной собачкой мальчик лет девяти, собачка прыгала через палочку и гавкала — считала кольца. Но сам цирк был еще закрыт, представление ожидалось только через полтора часа.


Отец постоял чуть-чуть, подумал и велел Паше «погулять вокруг да около», сказав, что скоро вернется. Он и ответить не успел, как отец уже шагал прочь. Паша стал смотреть на собачку, но фокусы повторялись, и он соскучился. Отца все не было, он обошел деревянный цирк вокруг, постучал даже в тонкую стену, вдруг выстучит какого зверя и услышит рык? Но не выстучал ничего и побрел от цирка в сторону, куда глаза глядят, решив, что заблудиться тут невозможно все равно, а вскоре различил неподалеку веселые выкрики, даже как будто песню.


На другой стороне площади стояла высокая карусель. Карусель окружила толпа зевак, шум слышался именно оттуда. Покататься бы! В Ярославле на ярмарке у них тоже была похожая. Павел подошел ближе — и отпрянул. На карусели, держась за поручни, катались не дети, а женщины, ярко накрашенные и такие веселые! Почти все они улыбались, смеялись, громко переговаривались с мужчинами, жадно глядящими на них из толпы. Одна, в длинном желтом платье, с рукавами, расшитыми цветным стеклярусом, несколько раз пыталась даже что-то запеть, но все время сбивалась, забывала слова и смеялась. Кажется, она была пьяна. Плечи у двух ее соседок были обнажены, волосы распущены и раскиданы по плечам. Все, кто кружился на карусели, как-то непонятно заводили глаза, пританцовывали, крутились. Карусель катили две понурые коричневые лошади. Мальчик Пашиных лет подгонял их кнутиком — и, казалось, его совершенно не интересовало ничего вокруг, лишь бы лошади не останавливались, шли и тянули карусель.


— Ну как я тебе, красавчик? Погляди-ка, что у меня тут, — говорила полная брюнетка в пестром декольтированном платье молодому купчику с лихо заломленной фуражкой на черных кудрях, стоявшему совсем близко с Пашей. Сделав какое-то неуловимое движение, брюнетка на несколько мгновений обнажила одну грудь. Купчик громко, но как-то надсадно засмеялся. И услышал:


— Но есть кой-чего и послаще!


Карусель сделала круг, брюнетка снова явилась, махнула платьем и на мгновение открыла толстые белые ноги, полные колени с ямками, на одной из ямок Паша разглядел фиолетовый синяк.


Голова у него закружилась, он качнулся, схватился за железную ограду, окружавшую карусель.


— Это что же, театр такой? — сглотнув, спросил он с непонятной надеждой, оборотясь к своему кудрявому соседу.


— Теантр? Да! Теантр такой! — захохотал сосед, но тут его красотка опять вернулась, и он уставился на нее в ожидании новых фокусов.


— Пойдем со мной, чернявая! — хрипло, властно и совершенно неожиданно произнес вдруг вовсе не заигрывавший с красоткой купчик в фуражке, а стоявший чуть поодаль солидный купец с окладистой, хорошо расчесанной, русой волнистой бородой и бисеринками пота на крупном толстом носу. Едва купец произнес: «Пойдем», — карусель точно по команде остановилась, чернявая, все так же улыбаясь и повиливая задом, спустилась вниз. Услужливый парень с усиками, неприметно стоявший у карусели, уже подходил к бородачу и вступил с ним в переговоры. Карусель сейчас же двинулась снова.


На освободившемся месте оказалась другая девушка — белокурая и совсем юная. Эта была по-настоящему хороша собой — тоненькая, стройная, с чуть вздернутым носиком и зелеными глазами. Едва карусель двинулась, женщины снова заговорили, зашумели — но курносенькая стояла молча, никого не завлекая, и чуть только улыбалась, опустив длинные светлые ресницы, словно зная, что ее заметят и без ужимок.


— Ах ты скромница нная! — выкрикнул кто-то с озорным и вместе с тем злым восхищением. Павел повернул голову и увидел в толпе собственного отца. Отец неотрывно смотрел на новенькую и улыбался незнакомой Паше, неприятной хищной улыбкой.


Паша сжался, опустил голову, холодея от мысли, что отец его сейчас увидит, здесь! Кинулся прочь, расталкивая людей, под ругательства и оплеухи, выскочил на край площади, нырнул в проулок, рванул вперед. Мимо лавок, людей, строений, фонарных столбов, распахнутых дверей, витрин. Из подворотни выскочил белый грязный щенок, затявкал, дернул его за штанину, та затрещала, но выдержала. «Стой, что украл?» — услышал он звонкий мальчишеский крик — и наконец опомнился, пошел медленнее, стал глядеть вокруг. И обомлел.


Он попал в сказочный город. Вокруг стояли чудесные башенки в несколько этажей. Карнизы крыш у них закруглялись вверх, крылечки подпирали белые колонны. Над одной дверью висел красный шарик — не сразу Паша разглядел, что это фонарик, он уже горел, сияя теплым огнем, хотя сумерки только забрезжили. В окошках висели розовые занавески, в одно на него глядел, приоткрыв от удивления рот, маленький узкоглазый мальчик. Паша помахал ему, мальчик тут же исчез. Все здесь было как игрушечное, такое славное да веселое, будто в Рождество. И Паша вспомнил. Такие домики он видел дома на картинках в книжке про Китай. Видать, это и были китайские домики, вроде пагод.


У входа в одну из башен стояла подвода, три низких человека с такими же, как у мальчика в окне, глазами-щелками разгружали квадратные ящики в кожаной шкуре. До этого Паша ни разу еще не видел китайцев так близко. Как они работали, ему понравилось — проворно, слаженно и совершенно бесшумно. Он подошел ко второй двери лавки, в которую они носили ящики: на полках высились пирамиды темных прессованных плиток, стояли разноцветные жестяные коробочки, прозрачные стеклянные банки, в отдельных ячейках лежали нарядные шелковые мешочки с золотыми шнурками. Чайная это была лавка, поэтому всюду — и в банках, и в мешочках, и в ящиках — лежал чай.


Светло-желтый, болотный, серый, коричневый, красный, густо-черный — палочки, червячки, мелкая крошка. И пахло пахло тут совсем иначе, не так, как в их собственных хлебных рядах, или у мясников тем более, или торговцев хлопком, — над лавкой дрожало тонкое облако хрупких непонятных ароматов, утягивающих прочь. Туда, где нет ни карусели с девками, ни жадно глядящих мужчин, ни отцовского лица, в котором слились злость и сладость.


Стоявший за прилавком старый китаец в темно-синей курточке, заметив, что он так и застыл на пороге, замахал ему рукой: «Иди сюда! Дам тебе что». Павел приблизился, а китаец плеснул из темного глиняного чайника в маленькую чашку без ручек.


— Пей, кусиня! Здоловый будес.


Паша робко поднял тремя пальцами чашечку, осторожно макнул язык и замотал головой — горячо! И на вкус эта желтая жидкость была совсем не похожа на то, что заваривали у них дома, — травяная, будто с подмесью чего-то цветочного и сладковатая. Хотел отставить, но китаец рассердился, потребовал: до дна. Паша допил мелкими глотками, обжигаясь. Нащупал в кармане мелочь, начал доставать, но китаец опять замахал руками и сказал: «На сясье». На счастье! Может, у них примета такая — зазывать первого встречного и поить чаем?


Китайцы все носили мимо старика тяжелые ящики — каждый был обернут в свой запах. Заносили в боковую дверь. Цибики — вот как они называются, вспомнил! Они ехали из Китая, Индии и везли их долго, очень долго — на верблюдах, быках, лошадях, кораблях, лодках, но сколько же длился путь? Паша поблагодарил старика, даже поклонился ему и вышел.


Темные чаинки плыли перед глазами. И светлели, оборачивались снежинками. Плотная подушка запахов, он распотрошил их на перышки и следил теперь, как они парят в воздухе. Жасмин. Липа. Мед. Лимон. Мята. Еще пахло кожей, долгим солнцем, осенней землей, дымком, разогретым деревом, пылью, сушеным зверобоем у бабушки на чердаке и — нелепо, резко банным веником.


Он шел и прятал улыбку, но она выступала снова. В этих запахах скрывалась вся полнота мира, все, что родит земля.


Все последние годы он скрывал свой «собачий нюх», стыдясь его, не зная, зачем он ему дарован. И вот теперь, здесь, в китайских чайных рядах, тихая заря понимания начала подниматься в нем и заливать душу уверенностью.


Вот за этим. Чтобы вдыхать ароматы чая и расслаивать их на липу, мяту, дым, веник и эту необъяснимую терпкость неведомых ему трав, чье присутствие впитали жесткие чайные листья и нежные цветки. Он еще не знал тогда, кто такие титесторы, никогда не слышал о сэре Липтоне и не слишком ясно представлял себе, где на карте находится Цейлон, но встречу с китайцем и снегопад чаинок вспоминал потом и на Цейлоне, и в лондонской конторе Томаса Липтона, и в собственной лавке на Петровке. Внезапно тяжкий, наглый запах дегтя разметал все в клочки. Выбритый наголо молодчик с толстыми торчащими ушами, в праздничной розовой рубахе, поддевке и черных смазанных дегтем сапогах быстро прошагал мимо.


Паша очнулся, сердито посмотрел вслед молодцу и удивленно почувствовал: внутренняя дрожь стихла, он бодр, свеж, спокоен. Неужели и правда подействовал чай старика?


Возле следующей лавки он спросил у мужичка, подтягивавшего подпругу у лошади, как пройти к цирку. Уже приближаясь к площади, Павел увидел знакомую спину. Отец. Шел неторопливо по той же улице впереди.


Павел окликнул его.


— А, вот ты где? — обернулся батя. Паша сжался. Но затрещины не последовало. Отец был странно размягчен и красен лицом. Искал ли он его? Или сам только сейчас шел к цирку?


— Ну что, пойдем зверей смотреть?


Но Павлуша в ответ всхлипнул: «Нет! Завтра. Спать хочу, мочи нет».


Отец пожал плечами, но, кажется, не удивился, пробормотал даже: «Намаялся!» — и повел его устраиваться на ночлег.


Уснул он мгновенно. И видел во сне, как шагает рядом с двугорбым верблюдом, от жесткой верблюжьей шерсти несет кислятиной, меж горбов верблюда увязаны ящики, и идут они не по земле, а по желтым песчаным облакам, твердым, точно камень, — внизу, в узких просветах мелькает земля, соломенные крыши домов, темные кусты на склонах — но оттого, что он забрался так высоко, ему ничуть не страшно, только весело и смешно.


Не впадающая в уныние


Майя Кучерская — российский писатель, литературовед и литературный критик. В 1992 году окончила филологический факультет МГУ, в 1995-м — Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе. Преподает в Высшей школе экономики. Автор не менее 100 научных, научно-популярных и критических статей в различных научных и просветительских изданиях. За свою первую книгу «Современный патерик. Чтение для впавших в уныние» — сборник историй, рассказов и анекдотов, посвященных современной жизни Русской православной церкви, — в 2006 году была удостоена Бунинской премии. Автор романа «Бог дождя» (премия «Студенческий Букер») и книги для самых маленьких «Евангельская история для детей».


Московские новости


Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе