"В литературе всегда просторно"

«Я еще не считаю себя писателем, в лучшем случае, – начинающим литератором. Если могу вынести какие-то взаимоинтересные суждения, и то слава Богу», – скромно говорит о себе Сергей Шаргунов. При этом его охотно зазывают на политические ток-шоу и интеллектуальные телепрограммы, где он говорит умно, образно и со знанием дела. 

Помимо занятий собственно литературой, у него есть попытка хождения в большую политику, поездка на войну, выступление на маршах оппозиции, ворох статей на актуальные темы, редакторская работа на сайте «Свободная пресса», встречи с читателями. Шаргунов – из генерации молодых неореалистов, для которых литература, по-видимому, не существует в отрыве от общественной деятельности и публицистики, ибо подпитывается ими. Отсюда – первый вопрос писателю.

* * *

Сергей Гогин: Есть примеры, когда художник – режиссер, актер, живописец, музыкант – осваивает поле общественной деятельности, политики или религии, и расплачивается за это своим талантом. От его таланта словно что-то отнимается. Например, Никита Михалков, когда стал имперским монархистом и пропагандистом власти, перестал быть талантливым режиссером: его хватило лишь на дорогущий и нелепый комикс под названием «Утомленные солнцем – 2». В прошлом выдающийся актер Николай Бурляев, сделавшись православным националистом, перестал быть актером. Причем, похоже, имперская идеология и национализм губительнее для таланта, чем тот же либерализм или благотворительность: Шевчук, например, остался собой, и Чулпан Хаматова, и Дмитрий Быков. Считаете ли вы, что активное занятие политикой губительно для таланта, теряет ли себя художник в политике?

Сергей Шаргунов: И да, и нет. С одной стороны, казалось бы, ответ простой: да, теряет, происходит некоторое упрощение, человек становится более «плоским», пропадает многомерность, важная для художника. Но, с другой стороны, русская литература всегда задавала большие вопросы – и экзистенциального толка, и вообще об устройстве жизни. Философ-эмигрант Федор Степун говорил, что главный смысл русской литературы – искать пути обустройства русской жизни. Мне кажется, и Достоевский, и поздний Толстой, и идейно-стилистические антиподы Шолохов и Солженицын поднимали мировоззренческие и общественные вопросы, говорили о смыслах.

Я согласен: когда деятель искусства полностью погружается в общественно-политический процесс, наверное, он что-то теряет. Тем не менее, окружающее не может не волновать художника. Когда я смотрю по сторонам, мне хочется на это откликнуться. Это в моей природе. Все русские писатели были публицистами, включая Пушкина. Искрометное «Горе от ума» – это еще и социальный памфлет. Важно удержаться на грани, не уйти в «молчалинщину», в служение в каких-то конторах. Хотя, опять же, посмотрите на того же Гончарова, он же вообще был цензором. Грибоедов был не только вольнодумцем, но и дипломатом замечательным. Да, есть сегодня писатели, которые не вылезают из ток-шоу, но я не думаю, что вовлеченность одаренного Дмитрия Быкова в общественное и актуальное сказывается на качестве его текстов, разве что меньше лирики стал писать, мне ее не хватает. Есть и Лимонов, Проханов, Веллер…

Да, наверное, люди, слишком «заточенные» на общественные процессы, уходят в публицистичность, есть такой соблазн. Но есть, например, мой друг Захар Прилепин и целая обойма моих товарищей, разных по языку и стилю – Сенчин, Садулаев, Гуцко, Бабченко… Они все неравнодушны к происходящему в нашей стране. Неравнодушие – это нормально. Ломать себя – вот что нехорошо. Плохо, если ты становишься заложником чужих интересов и правил, и это сказывается на твоей литературе. Но там, где человек умудряется оставаться художником, безоглядным и одиноким («Ты царь, живи один»), там опыт идет на пользу. Отзывчивость на происходящее – часть жизни, это питает энергией.

Если говорить о названных вами кинематографистах, это еще во многом и вопрос возраста. Но все индивидуально, и путь каждого художника неисповедим. Например, многие упрекают Алексея Толстого или Валентина Катаева (я недавно написал предисловие к шеститомнику Катаева) в том, что они дружили с властью, служили системе, но это не сказывалось на их литературе, она оставалась прекрасной.

С.Г.: Что вы думаете об антилиберальном манифесте вашего друга Захара Прилепина, который подвергся за него суровой критике?

С.Ш.: Думаю, обида на Захара была связана с тем, что либеральная среда многое ему дала: она его лелеяла, пестовала, он вроде бы «народник», но – устраивал эту среду. А потом вдруг взял и взбрыкнул. Это был демарш. Он написал «письмо товарищу Сталину» якобы от имени либеральной интеллигенции. Это памфлет, я опубликовал его на нашем сайте. Меня удивила реакция (значит, он где-то попал в точку): мне сразу посыпались письма от людей, которые заявляли, что не видят больше возможности у нас публиковаться. Впрочем, теперь все уже улеглось.

Захар отвечает за свои слова и вправе иметь свое мнение, даже провокативное. У нас должна быть свободная страна, без диктата с чьей-либо стороны – ни со стороны безыдейного Кремля, ни со стороны либералов, которые тоже любят навязывать свою точку зрения на историю и человека. Я бы хотел, чтобы сайт был пространством разговора, где есть полифония, многоголосица, пусть даже люди друг друга иногда не слышат. Нельзя замалчивать существенные смыслы. В обществе есть разные настроения, и все это нужно проговаривать, обсуждать исторические вопросы. Страна травмирована обманутыми ожиданиями 20-летней давности. Не нужно бояться говорить на будто бы табуированные исторические темы. Это касается и истории советской литературы, в которой было много важного и интересного. Пришло понимание сложности.

С.Г.: Вы сказали замечательную фразу: «Нельзя замалчивать существенные смыслы». Между прочим, своей акцией группа Pussy Riot тоже обнажила важные смыслы, но получила негативную реакцию со стороны государства и церкви. Адекватна ли, по-вашему, была реакция на это «обнажение смыслов»?

С.Ш.: Нет, не адекватна, но я категорический противник того, что сделали Pussy Riot. Я думаю, что их не нужно держать в тюрьме, знаю, что у церкви есть свои беды, но ее беды и болезни давние и сложные, они суть наша большая история. То, что церковь слишком сблизилась с властью, – да, есть такая проблема, есть и другие. Я не хочу оправдывать представителей епископата, но все равно церковь занимает важное место в жизни общества. В частности, это место, где крестят и отпевают. Человек может быть далек от религии, но все равно у большинства людей есть внутреннее почтение к церкви. Удар Pussy Riot был провокативным и, безусловно, сыграл на руку власти. Сиюминутно и тактически ей удалось разыграть эту карту, столкнув оппозицию и религиозные круги. Произошло встречное движение. С одной стороны, неадекватная атака многих либеральных журналистов исключительно на РПЦ: у нас главы всех конфессий поддержали Путина на выборах более открыто, чем это сделал патриарх, но их не трогают. С другой стороны – глухота и неадекватность церкви: история с квартирой патриарха, отсутствие нормальной работы пресс-службы – как будто в бункере засели. А ведь это не просто какая-то проклятая «пятая колонна» бузит, это мыслящая часть общества задает вопросы, и она вправе их задавать. Наконец, с третьей стороны – власть, которая озабочена выходом большого количества людей на улицы, и здесь все средства хороши: нужно стравливать людей между собой, давить на церковь и использовать ее в своих интересах, чтобы власть выглядела «сакрально». И вот возникает история с этими тремя идиотками, которые полторы минуты пляшут на амвоне храма. А дальше – кто разжигает рознь? Не только ведь они, но и те, кто создает им непомерную рекламу, кто это бесконечно раздувает, тиражирует, устраивает телепрограммы, расшатывает психику верующих, учит их, что якобы началась война против православной церкви. Наконец, дает неадекватный приговор, вместо того, чтобы дать 15 суток и дальше – под зад коленом. Это политтехнологическая история для внутрироссийского потребителя, чтобы внушить ему: «Смотрите, оппозиция – это те, кто врывается в храмы! Может быть, мы плохие, но альтернатива нам еще страшнее». Обычное «голосуй или проиграешь», как в 1996 году у Ельцина: или я, или ГУЛАГ. Такая же кампания и у Путина: «Вы меня знаете 12 лет, ничего нового я вам не предложу, но, друзья мои, если не я, то – Pussy Riot». Печально на все это смотреть. Я говорю простые вещи, но все равно их не понимают и не слышат. Одни обвиняют меня в том, что я не считаю этих девушек святыми пророчицами, другие – в том, что я, видите ли, заступаюсь за кощунниц.

С.Г.: В вашей «Книге без фотографий» описан личный опыт участия в избирательной кампании, неудачного хождения во власть. Видите ли вы себя сейчас во власти, например, в Государственной думе?

С.Ш.: Слово «политика» в нашей стране ужасно опошлено. Я не хотел бы участвовать в политике в ее нынешнем виде, и политиком я себя точно не вижу. Мне важнее писать. Нужно закончить новый роман. Вместе с тем, не буду лукавить, есть желание высказываться, поэтому я был на последних митингах, выходил и говорил свое слово. Почему бы нет? Это не наивнее того, что мы наблюдаем в правящей номенклатуре. В Госдуму – сейчас не хочу, но зарекаться не стоит. Когда был поюнее, хотел сколотить свое движение «Ура» – из музыкантов, литераторов, журналистов, было желание протестовать против несправедливости, внести творческое начало в общественную жизнь.

Конечно, власть многих настроила против себя за эти годы – отсутствием курса и смыслов. Они же просто взяли и всё раздавили, боясь всего яркого, любой альтернативы. То, что меня сняли с избирательной гонки (в 2007 году Шаргунов входил в первую тройку федерального списка «Справедливой России» на выборах в Госдуму, но был из него исключен – С.Г.), – я об этом не жалею, может, это и к лучшему. Но я всегда с моим народом, и если происходят исторические события, вряд ли я буду отсиживаться. Хотя, скажу честно, литература для меня важнее.

С.Г.: Каковы ваши литературные корни, на чем вы росли? Кто из писателей стал для Вас примером, в том числе – из современных?

С.Ш.: Люблю Достоевского, Бунина, из более поздних – Катаева, Трифонова, Валентина Распутина, рассказы Казакова, особняком – Набокова и Платонова, из европейских нравятся Кнут Гамсун, Сартр… Рос я вообще на Житиях святых, на русских сказках и былинах. Если говорить о советской литературе – о Платонове, Булгакове, Олеше, даже о писателях «второго ряда», все это требует нового прочтения. Даже такой «железобетонный» писатель, как Серафимович, – достаточно интересная фигура (я писал про него статью для учебника «Литературная матрица»). Фадеев мне интересен как несбывшийся писатель, и я планирую о нем книгу для серии ЖЗЛ. Бунинская школа мне близка, его страсть к краскам, алчность к красотам мира, его художественный эстетизм. Мамлеев в свое время сказал, что часто образ идет дальше, чем идея. Такое бывает в литературе. Даже если говорить о великих «романах идей» – «Войне и мире», «Братьях Карамазовых», понятно, что такое полотно перерастает изначальные смыслы, авторскую задачу, возникает огромное пространство, наполненное голосами и образами.

Если говорить о современной русской литературе... Может быть, это мой оптический обман и 70 процентов людей ничего не читает, но я же вижу рейтинги продаж: у читателя возвращается интерес к большой литературе. Мне нравится Александр Терехов, он прекрасный стилист, у него завораживающая, колдовская проза, нравится «Оправдание» Быкова, у Проханова есть интересные вещи, особенно ранние. Из ровесников – Роман Сенчин и его роман «Елтышевы» – это, я считаю, его вершина. Многим он не нравится, но это как черствый, подсохший хлеб, который важен. Да, книге нужна выдержка временем, но уже есть современные авторы, которых можно смело перечитывать. Каждое время требует своего ответа, и литература – это зафиксированное время. Вот говорят: «Сенчин скучный». А может, о наших смутных временах потомки будут судить по его книгам, где все протокольно описано?

В литературе всегда просторно, в ней всем есть место, и всегда не хватает романов. Много интересного у Германа Садулаева, Михаил Елизаров, безусловно, одаренный человек, это видно невооруженным глазом, а это всегда редкость. Есть Михаил Гиголашвили, его «Чертово колесо» – это настоящий роман, это сочные краски, это захватывает, меня эта вещь о Тбилиси времен перестройки пленила. Конечно, Алексей Иванов, что-то у Шишкина, наверное. Я поклонник ранних вещей Пелевина, например, его повести «Желтая стрела», последние его вещи я не всегда дочитываю до конца, но отдаю дань его дару: плинтус Пелевина – это потолок огромного количества известных литераторов. Хотя сам я условно принадлежу к другому лагерю. Еще в начале 2000-х я написал статью «Отрицание траура». Мне тогда показалось, что постмодернизм сменяется новым отношением к жизни, так и произошло в литературе. Поэтому, отдавая дань Пелевину и постмодернистам, я понимаю, что время стёба ушло. Появилась генерация писателей, по-разному смотрящих на жизнь, но – серьезных. Взять Елизарова: казалось бы, постмодернист, но все равно в его гражданской позиции и некой пафосности, которая прорывается сквозь деконструкцию прозы, чувствуется новый, цепкий, хозяйский взгляд современного человека. Это даже в поэзии произошло, у тех же Емелина и Родионова с их острой социальностью.

С.Г.: На встречах с читателями, как правило, находится некто юный, обычно девушка, которая спрашивает: «А откуда вы черпаете вдохновение?» Кто-то из известных писателей на это отвечал: «Вдохновение приходит каждый день в семь часов утра, когда я сажусь за письменный стол»…

С.Ш.: Нужно быть дисциплинированным человеком, стараться вести здоровый образ жизни, встать в шесть утра и написать хотя бы страницу текста. Без усидчивости ничего не получится. Двигаться мало-помалу. Строить планы. Желательно вести дневник, чтобы упорядочивать свою жизнь. Иногда ловлю себя на некой растерянности в жизни, так что без этого солдатского подхода никуда не рыпнешься: иногда приходится преодолевать жизнь контратакой.

Периоды спада случаются, это неизбежно: бывает много забот. Не факт, что я сегодня успею открыть ноутбук и что-то написать: встречи, разговоры, бессонная ночь… Можно выпасть из колеи. Случается, расклеиваюсь. Почта разрывается от сообщений. Я же главный редактор сайта, он круглосуточно обновляется: я должен все время контролировать, что там выходит, спорить до хрипоты, названивать, вычитывать тексты, привлекать колумнистов разного политического толка, чтобы была нормальная полемика, яркие «знаковые» имена. Все это требует постоянного внимания. Я поэтому избегаю телеэфиров, и если появлялся в каких-то ток-шоу, то потому, что семь лет был в «черных списках» и мне было важно напомнить о себе. Теперь, со зрелостью, приходит понимание, что от чего-то надо отказываться. От канала «Культура» я не откажусь, потому что просветительская задача – важнейшая, как не отказываюсь от поездок в школы. В этом я вижу свой долг. Общественная жизнь отнимает время и энергию для литературы, это разные регистры сознания, сложно отключить один и сразу включить другой: после выступления или написания статьи сложно сразу заняться художественным текстом.

С.Г.: На качестве ваших текстов это не сказывается, видимо, энергия молодости еще в избытке. Ваша проза плотна, афористична, метафорична, что роднит ее с поэзией. Требует ли такая проза филигранной обработки или такой стиль уже сложился, и всё получается как бы само собой?

С.Ш.: По-разному. Не могу сказать, что совершенно доволен своим стилем. Когда начинал писать, многое было мгновенно, «горячо». В какой-то момент от вдохновения – того самого пресловутого прекрасного вдохновения – переходишь к труду, понимаешь, что «должен». С одной стороны, добавляешь зрелости, но, с другой стороны, где-то начинаешь себя принуждать, больше стараешься, проявляешь тщательность. Вообще, у меня был такой метод: сначала все писать, а потом садиться и править – вычеркивать лишнее, работать со словом. Не всегда получается: очень часто я, как муравей с дохлой гусеницей, вожусь с фразой, перебирая лапками запятых. В итоге что-то рождается. Конечно, перечитываешь абзац, возвращаешься к началу страницы, думаешь, как это выстраивается – какая-то музыка должна возникнуть! Сенчин меня за это часто упрекает: говорит, нужно попроще, посуконнее, «понаждачнее», вся эта воздушность прозе ни к чему. Сейчас как раз придется «утяжелиться»: я пишу роман, отчасти исторический роман о событиях 1993 года, где мой герой – рабочий на «аварийке», он возится с трубами. Мне пришлось в это погрузиться, узнать, как сваривают трубы, чем пахнет в подвалах, как надо вскрывать асфальт, чтобы докопаться до бетонного короба… Отчасти, это будет производственный роман, но кроме этих деталей важны метафоры, образы, краски, и каждая краска должна быть точной – не слишком претенциозной, но оригинальной, может быть, и простой, но в ней должна быть свежесть. Поэтому стараюсь работать с языком, чтобы вещь жила дальше и дольше.

Сергей Шаргунов

Russian Journal

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе