Заметки читателя. XIV. Стремление к счастью

Воспользовавшись досугом – перечитал «Анну Каренину».

Последний раз ее читал тоже в отпуске, сколько-то лет тому назад, в Питере – и, как мне казалось, не дочитал на середине. Воспоминание оказалось обманчивым – мало того, что, как оказалось, многое помню очень точно, вплоть до мелких деталей сцен – так и тогда не дочитал лишь две последних части.

Напишу для себя – чтобы не потерять пришедшие мысли, собрать их в какую-то последовательность заметок, вполне случайную.


Прежде всего – Лев Толстой сознательно отталкивается от французского любовного романа, противостоит ему демонстративно. Ведь в АК нет именно того, что том должно было бы оказаться на центральном месте – истории романа, развития отношений Анны и Вронского. В глазах современников – того же Салтыкова – роман казался бесстыдным, откровенным, но эта бесстыдность – не в описаниях, а в страстности, прорывающейся из текста. Собственно о раскручивании романа Анны и Вронского в тексте почти ничего прямо не сказано – несколькими сценами, от встречи на Петербургском вокзале до бала, затем, разумеется, поспешное возвращение Анны и помчавшийся за ней Вронский, станция, снег – и сцена в салоне у кн. Тверской, когда «все стало ясно». Это – первые 1 ½ части, до главы X – два месяца. А затем – глава X, буквально ½ страницы, в которые уложены следующие десять месяцев – и, наконец, Вронский добился Анны, спустя год после встречи в Москве. Десять месяцев, между тем, как и Анна, и Вронский всё поняли – и поняли, что другой понял – и тем, как они стали любовниками – т.е. вообще-то говоря удивительно медленное раскручивание отношений, знание внутреннего «да» и неготовность изменить представлениям о должном – материал, которого хватило бы на несколько романов, оставлен за скобками – в том смысле, что об этом как раз те самые романы уже написаны, Толстой их читал, как читали и читатели – и все, что об этом можно узнать, можно прочесть там, его это совершенно не интересует – та самая тончайшая «анатомия» и «диалектика чувств», с которыми он вошел в литературу.

Кстати, в АК Толстой воздерживается именно от подробных диалектик чувств – он идет сменой сцен, изменение, происходящее в героях – дается именно отличием от предыдущего, отсюда большая роль промежутков: сам роман оказывается с этой точки зрения последовательностью снимков – где глубина обретается не в повествовании о движении, а в его показе.

Отсюда, как кажется, и замеченные давным-давно проблемы со внутренним временем романа – «мир Анны» и «мир Левина» живут в разных скоростях, так что каждый раз их пересечение во времени, синхронизация – оказываются насилием над хронологией. «Мир Левина» гораздо более плотный, там больше происходит внутреннего движения, развития в единицу времени – «мир Анны», соответственно, хоть и наполнен массой действий, при этом гораздо разряженнее – там неопределенность, суета души, невозможность принять, отказаться – и то, что там зреет, движется в полу-признаниях, отказе задумываться, подразумеваниях и т.д. В «мире Левина» вроде бы этих «подразумеваний», действий, основанных на том, что, как кажется, думает другой и т.п. – едва ли не больше – но они приводят именно к решениям, герои каждый раз меняются после них.

В этом плане принципиально меняется роль «авторского голоса» в АК – в сравнении с «Войной и миром». Вообще-то говоря, АК – идеальный «полифонический роман», если уж искать таковой. Мы видим героев глазами других, их же глазами мы видим реальность взаимодействий. Так, люди «мира Левина» оказываются в итоге освещенными его светом – и то, что в мире «людей Анны» было бы безоговорочным приговором, здесь оказывается не-непоправимым. В «мире Левина» всем дана надежда – и у каждого есть «своя правда», как и у людей «мира Анны» у каждого своя ложь. «Авторское всеведение» здесь оказывается не раскрытием «предельной правды», того, «как оно есть на самом деле» (подобный эффект возникает за счет иного – поскольку взгляд Левина оказывается взглядом самого Толстого, но в этом и особая сила, поскольку он – именно взгляд, это Левин так видит и понимает, и это совпадает с толстовским пониманием – тем самым последнее именно лишается всеведения, здесь «автор» и Толстой расходятся, между ними возникает зазор). Роль этого «всеведения» именно в перспективизме каждого конкретного суждения, которое не сводится к релятивности – «всеведение» держит реальность как таковую, оно служит пояснению того, почему герой сейчас так видит, что он скрывает от себя, от чего пытается ускользнуть – это расширение пространства видения, а не отмена частного.

АК – роман о счастье, как и сказано в первой же фразе. О счастье, о семье, о несчастье.

В этом смысле очень странно звучит расхожее утверждение, что вопреки своему намерению – Толстой оправдал Анну. Здесь смешивается два совсем разных сюжета – то, что мы можем понимать и сопереживать Анне, мучаться за нее и видеть всю ту безысходность, в которую она погружается – и считать ее правой.

Эпиграф ведь оказывается предельно точным: отмщение приходит с неизбежностью. И это не история про отмщение за «супружескую неверность» — никакого отмщения не будет ни Стиве Облонскому, у которого все будет хорошо – а в финале мы узнаем, что даже из своих финансовых затруднений он сумел удачно выпутаться и нет оснований подозревать, что не выпутается впредь столь же успешно. Не будет его и княгине Тверской.

Отмщение приходит за стремление к счастью.

К своему счастью.

Анна оказывается в ситуации, когда достижение того, что она желает – несовместима с удержанием другого, столь же желанного. Она желает счастья с Вронским, желает сохранить сына, желает быть принята в обществе и т.д. – она желает того, что невозможно одновременно – и, жертвуя одним ради другого, оказывается не только в состоянии «мучительного счастья», тяжелой любви – но при этом это текущее должно ей компенсировать потерю другого. Она стремится к счастью с Вронским – его страстной любви, но при этом она желает, чтобы эта страстная любовь оставалась все время той же, чтобы он смотрел на нее как в первый раз, чтобы он не только восхищался ее красотой, но чтобы это восхищение каждый раз было неизменно свежим – и она сама же понимает, что такого не может быть, отсюда ее ревность – не имеющая адресата, отсюда и ее опыт с «пленением» Левина, испытание своих сил.

И при этом для самого Толстого, стремление к счастью – сама человеческая природа. Но обретается оно в самозабвении – счастливым можно стать нечаянно, получив счастье в подарок – и нельзя обрести свое прочное счастье, прилагая к достижению его целенаправленные усилия. То есть возможно иное – либо мгновение счастья-наслаждения, либо – обнаружение, что ты счастлив, своим трудным счастьем – или вообще в незнании о том, что ты счастлив.

В этом смысле отмщение воздается и Анне, и Вронскому, и Каренину. Вронский столь же озабочен, как и Анна – «своим» счастьем, он противоборствует с ней, отстаивает себя – их любовь с самого начала борьба, когда Вронский вдруг обнаруживает, неожиданно для себя, что влюблен – и затем с постоянным обереганием «своего». Ведь та борьба и те «победы», которые одерживает Анна над Вронским по возвращении в Россию – в одной логике противоборства, убеждения, что твоя воля, твое желание все еще властвуют над другим.

Но и Каренин ведь только в несчастье задумывается о другом – несчастье делает его лучше, на время – чтобы затем этот наследник «Шинели» и предок «Человека в футляре» вновь нашел свою рамку, которой можно отгородиться от жизни – столкновение с которой он пережил. В тот момент, когда жизнь вторгается в мир Каренина, «он впервые живо представил ее личную жизнь, ее мысли, ее желания, и мысль, что у нее может и должна быть своя особенная жизнь, показалась ему так страшна, что он поспешил отогнать ее» (ч. II, гл. VIII).

Страсть Анны и Вронского не размыкает их. Для людей «мира Левина», то, что делает его благим, важная общая черта – способность забывать себя, быть наивными – точнее, здесь как раз грань – в страсти можно забыться и потом очнуться, люди «мира Левина» просто (ключевое для Толстого слово) временами «не думают о себе», потому что подчинены не страсти, а думают о другом, о деле, или вообще не думают, что думают. Столкновение двух миров – в части VII, главе X – XII, когда Стива везет Левина к Анне – и Левин наивно очаровывается ею, тогда как с ее стороны это все – сознательное упражнение, проба своих сил – для одного возможность забыться, влюбиться, для нее – постоянное сознание, предельное понимание и управление каждым жестом, видение другого целиком, с точки зрения управления его реакциями – и слепота Левина, который ведь и потом, когда будет раскаиваться, будет каяться в своем, ничего не подозревая в Анне.

Т.е. разница между мирами – не в том, что один – счастлив, другой – нет, но в том, что в «мире Левина» возможна хорошая жизнь – в нем есть надежда, в «мире Анны» она невозможна – а посредником между ними – Облонский, связывающий все романное действие, человек без глубины, скользящий между мирами.

______

Наш проект осуществляется на общественных началах и нуждается в помощи наших читателей. Будем благодарны за помощь проекту:

Номер банковской карты – 4817760155791159 (Сбербанк)

Реквизиты банковской карты:

— счет 40817810540012455516

— БИК 044525225

Счет для перевода по системе Paypal — russkayaidea@gmail.com

Яндекс-кошелек — 410015350990956



АВТОР
Андрей Тесля
Историк, философ

Автор
Андрей Тесля
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе