— Действительно, в игровом пространстве я чувствую себя свободнее. Я не сразу согласился снимать "Жизнь и судьбу". Пожалуй, еще никогда так долго не сопротивлялся. Роман и читать-то тяжело, а экранизировать еще сложнее. И главный вопрос: а кто все это будет смотреть? Но потом, увидев и сценарий, написанный Эдуардом Володарским, и большое желание телеканала "Россия", вдруг подумал, что мое сопротивление выглядит нелепо. И что, наоборот, такую прозу экранизировать — большая удача.

— Что вас больше смущало: что никто не будет смотреть или серьезность материала самого по себе?

— С одной стороны, серьезность, с другой — его же растасканность. Когда мы читали это в первый раз, в 1980-е, это было в диковинку. Сейчас каждая из тем этого романа — война, репрессии, холокост, сталинщина — по отдельности многократно описаны и воплощены на экране, на сцене. Но самое главное — уровень сегодняшнего зрителя не соответствует масштабу романа Гроссмана. Это все равно что на концерте радио "Шансон" вдруг выйдет ведущий и объявит: "Скрябин. Поэма экстаза". Реакция в этом случае будет, скорее всего: "Уйди со сцены, падла". Вот этого я опасаюсь больше всего. Я говорю не об уровне своей работы, а об уровне литературы, который предлагается к экранизации, и возможной реакции на нее.

Да, мне тревожно. Ты можешь сделать замечательную вещь с профессиональной точки зрения, но если ее показывают по ТВ, ее должны смотреть зрители. Иначе бессмысленно вообще браться за работу.

— Что актуального в романе у Гроссмана осталось, по-вашему, что было бы воспринято сегодня?

— Основная проблематика романа — конфликт человека и государства — думаю, будет всегда для нас актуальна. Потому что наше государство, меняя одежды, по сути остается тем же самым. Не знаю, свойственно ли это только российскому пространству или всякому государству вообще, но в любом случае поменялось у нас мало что. Я понимаю, что какие-то мечты Гроссмана — он много говорит о свободе — это мечты человека, жившего при абсолютной несвободе. Но в условиях концлагеря у тебя одни ощущения, а когда ты, что называется, на поселении — как мы сегодня,— другие. Например, у меня возникают мысли о том, что когда культуры обращения со свободой нет, то свобода тоже превращается в несвободу.

— Есть какие-то общеизвестные вещи, связанные с романом: например, параллелизм сталинской системы и гитлеровской. И фраза нациста, который говорит советскому политработнику: "Мы — ваши ученики". Это будет как-то акцентироваться в фильме?

— Роман не так известен, как это принято считать. Его в 1987 году все схватили, прочли, кто смог, восхитились, а дальше, я думаю, его мало кто перечитывал. Причем перечитыванию он поддается трудно. Этот роман велик в потенции. Трагическую роль сыграло опять же государство, арестовав этот роман в 1960-е: не дав его закончить, не дав доработать по-настоящему. Имей Гроссман такую возможность, он переписывал бы его, думаю, как Толстой, раз одиннадцать. Но в результате мы имеем вещь, в которой, например, один и тот же персонаж называется разными именами; словом, роман нуждается в уточнении. Плюс, конечно же, телевизионный формат предполагает некоторое упрощение. Общий пафос романа останется, но какие-то вещи будут в сериале упомянуты косвенно, а не впрямую. Вообще же разговаривать на эту тему крайне сложно. Мои ощущения — это ощущения вчера забеременевшей женщины, которая должна говорить о том, куда пойдет работать ее мальчик. Я еще сам не вполне знаю, как будет. Я не знаю, насколько мне удастся сохранить глубину. Боюсь, с учетом ожиданий современного зрителя потери могут быть.

— У Гроссмана повествование, так или иначе, строится вокруг Сталинградской битвы. Режиссер Лев Додин, например, в своем спектакле сделал акцент на жизни семьи ученого Штрума. На чем вы акцент сделаете?

— Сценарий процентов на 70 соответствует книге. Конечно, сторона событийная будет превалировать. И Сталинград будет занимать большое место. Конечно, любовная линия — Жени Шапошниковой и полковника Новикова — будет сохранена. Но зато у нас из сериала полностью уходит немецкий концлагерь. Мы не можем себе позволить такого количества пластов — их и так очень много в романе. У нас будет судьба политработника Крымова, судьба Штрума, безусловно. Еще не знаю, каким образом, но точно будет прощальное письмо матери Штрума из гетто.

— Есть версия историков, в частности Марка Солонина, что войны было две: до Сталинграда, когда воевать за советскую власть никто не хотел, и после, когда почти у каждого появились свои личные счеты к Гитлеру и воевали уже за себя. У Гроссмана мы наблюдаем страну в момент этого перелома в сознании: люди массово перестают врать себе и другим, перестают бояться правды.

— У Гроссмана, как мне кажется, как и у Толстого, есть невысказанные мысли о том, что существует война начальников и война солдатская. И очень часто это две разные войны, и в Сталинграде это было особенно заметно. Там вообще часто было непонятно, что происходит. И многое важное совершалось помимо всех стратегий, планов, карт — на чистом героизме, везении, случайности. Сталинград — это солдатская война. Когда сражения выигрываются не стратегически, а просто потому, что вот такие люди оказались в том месте и выстояли. А начальники чаще всего в таких ситуациях только мешают. И хорошо бы их не было вовсе.

— Гроссман замечает: чем ближе к фронту, тем люди самостоятельнее: отказываются писать отчеты, ведут антисталинские разговоры. Не боятся начальства и лучше воюют.

— Впрямую борьбы со сталинизмом у нас не будет. Со сталинизмом можно бороться только в тех случаях, когда эта борьба актуальна. Если ты, например, рассматриваешь проблему Штрума "подписать — не подписать", когда речь идет о коллективных письмах в защиту власти. Тогда можно говорить о чем-то не в историческом аспекте — как было и как люди мучились, а в применении к сегодняшнему дню.

— В роли Штрума будет Сергей Маковецкий. Таких ролей — мятущихся интеллигентов, разрываемых между правдой и необходимостью,— он сыграл уже десятки. В том числе и у вас. Вы не боитесь повторов?

— Нет. У меня Маковецкий играл много и ни разу не повторялся. В силу природы Маковецкому трудно играть борца сумо, например. В любом случае он будет играть человека с раздвоенным сознанием, с мятущейся душой. Найти новые краски — это актерская задача. У него диапазон необычайно широк. Я думаю, мы найдем новые возможности.

— Никита Михалков в прошлом году показал "свой" Сталинград в том числе. Федор Бондарчук сейчас снимает "Сталинград". Вы тоже будете снимать свой. Кстати, баталии теперь как снимают? На натуре или в павильоне? У вас война в кадре будет "настоящая" или это вообще не важно?

— Это важно, конечно. И это будут натурные съемки, безусловно. Мы будем что-то дорисовывать, потому что полноценные батальные съемки, опять же, нам не осилить. Это не будет "Войной и миром" или "Освобождением". У нас другие задачи. Мы постараемся быть правдивыми в локальном изображении войны. Более правдивыми, чем, скажем, в "Ликвидации" или "Исаеве". Там я мог себе позволить некоторые вольности — здесь нельзя. Будем опираться на консультантов. Они должны нас избавить от грубых ляпов.

— Кроме Штрума, какие еще герои будут "главными"?

— Логика перехода от одного героя к другому в романе труднопонимаема. Мы поначалу пытались сделать эти переходы оправданными, но потом решили, что если не заложено у автора, то зачем выдумывать? Это, опять же, будет трудностью для зрителя, который привык к линейному развитию событий. У Штрума большая роль, но не меньшая, скажем, будет у Крымова. Большая роль у Новикова. И будет еще герой, майор Березкин...

— А это кто?

— Есть у Гроссмана такой персонаж, один из героев Сталинграда. Володарский его частично дописал. Получился в результате такой... Локотков, которого Ролан Быков играл в "Проверках на дорогах". Такой нижний чин, плоть войны. Но при этом у Штрума есть еще жена Людмила с ее сыном (он у нас объединен с племянником из романа), есть Женя Шапошникова, возлюбленная Новикова. Есть Марья Ивановна Соколова, друг Штрума... Новикова будет играть Евгений Дятлов, питерский артист. Крымова — Александр Балуев. В трех главных женских ролях — Лика Нифонтова, Полина Агуреева и новая для меня актриса Аня Михалкова.

— А она кого будет играть?

— Марью Ивановну. Любовь Штрума. Должен сказать, что недавно прошли первые съемки, и я очень доволен Аней: и по-человечески, и по-режиссерски. За исключением четырех-пяти известных артистов все остальные актеры у нас в сериале не так известны широкому зрителю. Когда из каждого окопа выглядывает народный артист Советского Союза, у зрителя возникает ощущение маскарада.

— А Сталин у вас будет?

— Нет, не хочу. Будет голос за кадром.

— Штрум для вас — победитель, жертва?

— Знаете, с одной стороны, они победители, а с другой — жертвы. Жертвы в большей степени. Вообще основная краска моя в сериале — сочувствие.

— Насколько растянется съемочный процесс?

— До смерти, как отвечают в таких случаях. У нас два съемочных периода: один — с января по июнь, второй — с сентября по декабрь. На каком этапе упаду, не знаю. Но пока что снимаем. Что-то будем снимать в Самаре, поскольку семья Штрума уезжает из Москвы в эвакуацию в Куйбышев. Самара производит впечатление города... я бы сказал, недавно вышедшего из войны. И это, надеюсь, облегчит нам съемочный процесс. Московские эпизоды снимаются на каких-то чудом сохранившихся улицах Москвы. Остальное мы будет собирать по кусочкам... Вообще, восстанавливать эпоху очень тяжело.

— А в Волгограде будете снимать?

— Нет. Я там ходил по музеям, по местам боевой славы. Естественно, там ничего от Сталинграда не осталось. Поскольку я никогда не снимал ничего военного, это представляется мне наиболее сложным этапом съемок. Два человека в комнате — это мне привычно. Два человека в окопе — это другое.

— В чем главное отличие, специфика военного кино?

— Съемки войны связаны с огромным количеством технологий. Пуля пролетела — след должен остаться. От пистолета звук не тот, что от автомата. Ракета должна взлететь в небо. А как только ты кричишь "мотор", все перестает работать. Эта трата сил на одно и то же — самое страшное. Плюс, конечно же, снег, грязь, слякоть, дождь. Как в Сталинграде.

— А где это все будет сниматься?

— Частично под Ярославлем, частично под Рязанью. Какие-то куски еще будут под Питером, под Смоленском. Вообще надо отдать должное каналу "Россия": он взвалил на себя титаническую ношу, я поражен их упорству.

— Телевизионные начальники просто понимают, что нужно усложнять содержание, чтобы привлекать более взыскательную и продвинутую аудиторию.

— В основном, насколько я могу судить, наполнение телевидения осталось тем же. И если, скажем, против сериала "Белая гвардия" в порядке контрпрограммирования на другом канале поставят сериал "Она беременна — 3" или еще какую-нибудь хрень, сложное в момент проиграет по цифрам. Но вот то, что телеканалы, в частности "Россия", по крайней мере, хотят что-то изменить — это меня восхищает. И, кстати, подтверждает существование отдельных, разных людей на нашем ТВ, а соответственно, и мнений.

Беседовал Андрей Архангельский

Кино с продолжением
// Визитная карточка

Сергей Урсуляк родился в 1958 году. Окончил актерское отделение Театрального училища им. Б. В. Щукина (мастерская Евгения Симонова). До 1991 года играл в театре "Сатирикон", в 1993 году окончил Высшие курсы режиссеров и сценаристов (мастерская Владимира Мотыля). В 1995-1996 годах работал на телеканале НТВ. С 2002 по 2005 год был автором и ведущим цикла документальных программ "Пестрая лента" (ТВС, с 2003-го — Первый канал). Снял 10 фильмов, в том числе "Сочинение ко Дню Победы" и "Записки из мертвого дома", сериалы "Ликвидация" (2007 год — специальный приз кинопремии "Ника") и "Исаев" (2009).

Огонек