Когда фильм посмотрела дочь Гроссмана, она узнала в нем роман отца

Сергей Урсуляк — о работе над фильмом «Жизнь и судьба», российской интеллигенции и о том, почему он утратил оптимистический взгляд на историю нашей страны

«Я уже видел это где-то. И знаю, чем это заканчивается»

14 октября телеканал «Россия» начинает показ фильма Сергея Урсуляка «Жизнь и судьба» — экранизацию романа Василия Гроссмана, возможно, единственной книги в русской литературе ХХ века, которая по масштабу художественной задачи и структуре повествования сопоставима с «Войной и миром». Сценарий написал скончавшийся накануне премьеры Эдуард Володарский, Главные роли сыграли Сергей Маковецкий, Александр Балуев, Сергей Пускепалис, Евгений Дятлов, Анна Михалкова, Лика Нифонтова. Перед премьерой с режиссером Сергеем Урсуляком встретилась обозреватель «Известий» Лариса Юсипова. 

 

— Насколько мне известно, вы долго отказывались от этого проекта. Почему?

— Потому что я вижу тенденцию, которая существует сегодня на ТВ. Это развлекательность, скандальность, «быстрее-быстрее», «давай-давай», «не отягощай» и так далее. Я очень боялся, что, предлагая «Жизнь и судьбу», канал на выходе потребует весь этот набор. К тому же такая картина стоит довольно дорого. А на ТВ, как известно, часто бывает так: мы хотим «Войну и мир», но денег у нас две копейки. Поэтому сначала из «Войны и мира» уходит Болконский, потом Наташа Ростова, потом очки Пьера… И только когда я убедился, что канал хочет получить вещь адекватную, идущую перпендикулярно тому, что мы видим в телевизоре, что готов серьезно участвовать в этом финансово, и на меня не будет оказываться никакое давление, — вот тогда я взялся эту вещь перечитывать. Когда перечитал, не могу сказать, чтобы меня оставили сомнения, наоборот. Я увидел, что это — огромная, многонаселенная, я бы сказал, незаконченная в силу разных обстоятельств, вещь. И я не понимал, что делать с этим. Но, общаясь с Эдуардом Яковлевичем Володарским, прочитав несколько вариантов сценария, понял, что эту историю можно структурировать под многосерийный фильм. Это все равно не будет легкой вещью для восприятия, но ее можно сделать без больших упрощений.

— Но мне кажется, даже в формате сериала перенести все это на экран — непосильная задача.

— Естественно. Поэтому многое сокращено. Исчезла немецкая линия. Практически нет Сталина. Нет концлагеря нашего. Мы сделали несколько локальных вещей, но сосредоточились на них довольно подробно. Когда фильм посмотрела дочь Гросссмана, она сказала, что, несмотря на то, что там многое изменено — это роман отца.

— Если не секрет, сколько стоила в производстве одна серия вашего фильма?

— По условиям договора, я не имею права разглашать бюджет. Но по сериальным меркам он очень большой.

— Сопоставим с кино?

— Смотря, с каким. Но если говорить об аналогичном сюжете, масштабе, конечно. нет.

— Где и как можно снять Москву сороковых?

— Есть очень мало мест в Москве, которые сохранились. Мы их облизали со все сторон. Это бульвары в районе Чистых и чуть ниже, к набережной. В районе бывшей Хитровки несколько улиц. Нашли несколько зданий на проспекте Мира, во дворе которых мы тоже снимали.

— А в Минск, как это делают многие группы в подобных случаях, вы не ездили?

— Нет. Я всегда почему-то очень точно чувствую, что это Минск, а не Москва. Можно было бы, конечно, подмешать – так, что никто бы не заметил. Вот про «Операцию Ы», например, все уверены, что это Москва, а это частично — Одесса. Но мы этого делать не стали. Тем более, у нас не так много московской натуры, потому что в Москве действие происходит в основном в квартирах и в учреждениях. Сталинград снимали под Ярославлем. Куйбышев — в Самаре, что логично. Чем меньше денег, тем лучше сохранились города, и тем хуже там живут люди. В Самаре в кадре фактически не тронутая художниками-декораторами реальность. Это очень красиво, кинематографично, но чудовищно по отношению к людям. А Москва уходит безвозвратно и с этим, конечно, хочется бороться. Просто кричать.

— Почему в вашем фильме вы низвели роль Сталина до закадрового голоса? Он вам не интересен как фигура?

— Вы знаете, когда я слышу что-то про борьбу со Сталиным, для меня это странно звучит. Представьте себе, что в 1978-м году кто-нибудь бы всерьез сказал: «Я решил дать бой царизму». Сейчас «я нанесу последний удар по Сталину» звучит примерно так же. Шестьдесят лет прошло. Уже все удары нанесены. Наша проблема не в Сталине — точнее, в Сталине в той же мере, как в Петре Первом и в Иване Грозном. И ностальгия по Сталину у многих людей, конечно же, исходит из недовольства сегодняшним днем, а не из любви к вождю. Что касается кино, наклеить на человека усы и сказать, что это грузин Сталин, по-моему, просто смешно.

— Чьим голосом он у вас говорит?

- Одного неизвестного никому грузина. Даже не актера.

— Вы долго искали этот голос?

- Да. Человек тридцать прослушал.

— А вообще актеров на свой фильм вы долго подбирали, или понимали заранее, кто это будет?

— Я долго искал в силу того, что фильм очень многонаселенный. По поводу основных ролей, скажу честно, не мучился раздумьями. Самым сложным для меня был вопрос Марьи Ивановны – это жена соратника и коллеги Штрума, в которую Штрум влюблен. Я долго размышлял, какой она должна быть. Но, когда я подумал про Аню Михалкову, с которой я давно хотел работать, понял, что это она и есть. И, по-моему, не ошибся.

— Маковецкий у вас играет с легким гримом?

- Ну, я бы не сказал, что это грим «легкий». Легкий грим сейчас у меня (Урсуляк только что вышел со студии, где его снимали для теленовостей – «Известия»). Другое дело, что этот грим так искусно сделан, что не каждый его увидит. Я встретил недавно Маковецкого, и подумал, что надо было ему прицепить нос из фильма — он ему очень идет.

— Не знаю, видели ли вы фильм Михаила Сегала «Рассказы», но там есть чудесная фраза юной героини: «Я слышала, что немецкие танки дошли почти до Икеи». С этой частью аудитории вы хоть в какой-то мере заигрываете?

— Нет. Есть молодежь и молодежь. И в силу того, что выросли мои дети, я эту, другую, молодежь тоже знаю. И я обращаюсь именно к ней. Я думаю, за нынешний год мы много открыли в нашем обществе того, о чем забыли думать.

— «Жизнь и судьба» — это роман о русской (в широком смысле), интеллигенции. Сейчас слово «интеллигенция» все чаще меняют на «креативный класс».

— Думаю, это чисто лингвистический, идеологический момент. А интеллигенция никуда не исчезла, в чем мы, повторюсь, за последний год убедились. Просто на ТВ в основном попадают кувшинные рыла, и есть ощущение, то все остальное исчезло. А оно притаилось. До времени. И я просто массово видел этих людей.

— А хипстеры — тоже наследники героев Гроссмана?

— В какой-то степени — да. Просто они немножко подернуты пеной и ряской среды, в которой существуют, условностями этой среды. Но внутри там очень многое осталось, и устроено точно так же.

— Ваш взгляд на историю страны под влиянием работы над экранизацией «Жизни и судьбы» изменился?

— Под влиянием работы нет, а под влиянием жизни – да, изменился. С оптимистического в девяностые — на пессимистический в наше время. И если перефразировать известную поговорку — чем больше я узнаю капитализм в нашем исполнении, тем больше я люблю социализм.

— С вашей точки зрения, возможен возврат к социализму?

— Думаю, в том или ином виде он неизбежен. Потому что неизбывна, особенно в нашей стране, тяга к справедливости. Естественно, не в смысле уравниловки. Справедливость и уважение — мне кажется, это две вещи, на которых стоит наше общество. Недаром, стоит человеку выпить, первый вопрос, который он задает: «Ты меня уважаешь?»

— Но вот уважения-то к людям сейчас как раз и нет. Причем на всех уровнях. От перекрытия дорог и далее, по списку.

- Да, и это дико раздражает всех. И я думаю, что из этой вроде бы ерунды, может вырасти нечто глобальное, чего мы и представить себе не можем. Понятно, что ситуация будет меняться, и я хотел бы только одного: чтобы она не менялась взрывом. Я не являюсь абсолютным поклонником ни тех, кто ходит на одну площадь, ни тех, кто ходит на другую. «Болотные» мне, конечно, ближе – но там тоже много ерунды, глупости, вранья. Самое главное, я уже видел это где-то. И знаю, чем это заканчивается.

— «Где-то» — это в своих фильмах?

— Совершенно верно.

— Теперь, когда с вашими фильмами вы прошли главные этапы истории СССР — от революции до войны — у вас нет желания сделать что-то современное?

Конечно, мне бы хотелось, если бы я нашел адекватный материал. Все время покупаю книги и складываю в надежде, что закончу фильм, и начну это читать. Мне хотелось бы снять что-то легкое, авантюрное, комедийное. Отойти от страстей, что существовали в моей жизни на протяжении трех лет работы над фильмом по Гроссману.

— Я долго не могла понять: почему вы, успешный кинорежиссер, так надолго застряли в сериальном формате. А потом наткнулась на ваше высказывание о том, что вам необходима зрительская аудитория, что вы не хотите больше работать только для фестивальной публики.

— Если бы я делал гравировку на зернышке риса, понятно – в день сто человек подошли, посмотрели, уже хорошо. Но когда такая же аудитория у картины, которая немало стоит, в которую вложен труд огромного количества людей, мне казалось это неправильным. А, начав заниматься телевизионным кино и получив широчайший отклик, я ощутил эмоциональную отдачу. И тут вопрос даже не успешности проекта, а резонанса. Я понимаю режиссеров которые делают фильмы для фестивальной аудитории и Закрытого показа на Первом. Но сам я не хочу обнаружить в рейтинге десяти самых недооцененных картин десятилетия свою. Ну, не хочу я быть самым недооцененным режиссером. Как и не хочу быть самым переоцененным. Хочу просто быть адекватным.

Кадр из фильма

Кадр из фильма "Жизнь и судьба"

телеканал «Россия»

Кадр из фильма

Кадр из фильма "Жизнь и судьба"

телеканал «Россия»

Кадр из фильма

Кадр из фильма "Жизнь и судьба"

телеканал «Россия»

izvestia.ru
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе