Борис Пинхасович: “Хочу, чтобы все было сделано серьезно”

Борис Пинхасович


Его график, несмотря на сложные обстоятельства времени, заполнен на несколько лет вперед, западная критика пишет о нем в превосходной степени, отмечает его техническое мастерство и элегантный артистизм, его богатый и благородный тембр, его искусство передавать разнообразные оттенки вокального слова, оценивает его исполнения как событие спектакля.


31 января 2025 Борис Пинхасович выступит с пианистом Алексеем Гориболем на сцене Концертного зала Чайковского. В программе – романсы Чайковского и Рахманинова. О том, как сегодня складывается его творческая жизнь, о ступенях своей оперной карьеры, о предстоящих премьерах и дебютах Борис Пинхасович накануне своего московского концерта рассказал специально для читателей портала ClassicalMusicNews.Ru. 

Романсы для зала Чайковского
— Через несколько дней вы выступите в зале Чайковского с программой романсов. Это уже второй ваш сольный концерт в Москве и снова камерный. Чем интересен вам этот формат?

–– Мои приезды в Москву, а их уже было немало, практически всегда были связаны с большими серьезными программами. В том же зале Чайковского в 2014 году я пел в «Прометее» Карла Орфа с моим бесценным другом Владимиром Юровским, участвовал в концертных исполнениях «Пиковой дамы» и «Евгения Онегина» под руководством Владимира Федосеева, я пел в Большом театре Фигаро в «Севильском цирюльнике» и Елецкого в «Пиковой даме» и т.д. Но заходить в зал Чайковского впервые с сольной программой мне показалось логичным именно с камерной музыкой.

Да, у меня уже был в Москве сольный камерный концерт – романсы Грига и Рахманинова, была и программа немецкой музыки, которую мы с Лешей Гориболем исполняли в музее-квартире Святослава Рихтера с посвящением дуэту Рихтера и Фишера-Дискау. Я понимаю, что камерные программы не столь популярны, как оперные или симфонические, но публику нужно больше приобщать к такому репертуару.

Мы составили программу из романсов Чайковского и Рахманинова и постарались включить в нее и те сочинения, которые звучат не слишком часто, но они гениальны по владению письмом. Например, рахманиновские «Пред иконой» и «Письмо К.С. Станиславскому» или «Нам звезды кроткие сияли» и «На сон грядущий» Чайковского.

— У вас давний творческий союз с Алексеем Гориболем?

— Да, мы познакомились еще во времена, когда я учился в Хоровом училище имени Глинки, был совсем молодым человеком. Алексей сразу привлек меня в свои проекты, связанные тогда с творчеством Бенджамина Бриттена. У нас с ним не просто дружба двух музыкантов, это большая человеческая дружба, которой более 20 лет.

Благодаря его большой просветительской деятельности мы много где выступали в российских городах, вместе занимаемся продвижением творчества Валерия Гаврилина, исполняем его музыку.

— К 85-летию Гаврилина вы делали запись его «Первой немецкой тетради»?

— Да, мы только что праздновали выпуск «Фирмой Мелодия», спасибо ей за это огромное, дисков с музыкой Гаврилина, где нам удалось записать «Первую немецкую тетрадь» и его бессмертную балладу «Два брата».

— К слову, вы планировали записать пять дисков камерной музыки на Naxos. Как продвигается этот проект?

— У меня был подписанный в Вене контракт с Naxos на запись романсов пяти великих русских композиторов – Чайковского, Рахманинова, Римского-Корсакова, Мусоргского и Бородина. Но я тогда заболел и первый диск не удалось записать. А потом уже мой график не позволил этого сделать.

Дело в том, что в последние годы мой график перенасыщен настолько, что даже за два месяца пребывания в родном городе мне не удалось отдохнуть, была череда постоянных выступлений, в том числе, важный для меня дебют в «Бал-маскараде» Верди в родном Михайловском театре. Для меня это было знаковое событие, потому что партию Ренато мне предстоит петь в ведущих театрах мира.



Агент открывает двери один раз

— Ваша оперная карьера складывается, можно сказать, захватывающе, учитывая все препятствия – сначала пандемия, затем политическая ситуация. Между тем, ваш сезон 2024/25, расписан так, что каждый месяц у вас новый спектакль, новый театр, новая партия, новый цикл. Как вам удается избегать проблем?

— Разумеется, все, что происходит сегодня в мире, задевает нас всех. Но я не единственный, кто продолжает выступать на мировой сцене. Здесь стоит говорить о славе русской музыки и русских композиторов, которых мы исполняем, о нашей причастности к уникальному цивилизационному коду «русского». Очевидно, что запретить русскую музыку и исполнителей невозможно.

А что касается моей личной карьеры, то она развивается последовательно. В оперном мире есть театры, входящие, как мы называем их между собой, в «большую семерку сестер», это своего рода оперные олимпы – покорить которые мечта любого певца.

Недавно состоялся мой дебют в самом главном театре этой «семерки» — в Метрополитен-опере. В минувшем ноябре я спел там Марчелло в «Богеме». До этого, разумеется, были и Ла Скала, и Ковент Гарден, и Венская опера.


Борис Пинхасович - Марчелло.
Фото - Marty Sohl/Met Opera


Всегда надо четко понимать, что агент, какой бы сильный он ни был, двери театра открывает только один раз. Дальше все зависит от тебя: позовут тебя во второй раз или нет. Слава богу, меня зовут. Приходится даже от чего-то отказываться.

В этом сезоне у меня будет в мае дебют в партии Валентина в «Фаусте» в Ковент Гардене, потом первый европейский выход в роли Ренато в «Бал-маскараде» в Мюнхене, Вольфрам в «Тангейзере» в Мюнхене и «Андре Шенье» в Вене. Уже сегодня плотно заполняется 2028 год.

— Вы планируете петь в «Тангейзере», но прежде говорили не раз, что будете беречь голос от тяжелых вагнеровских партий?

— Ну вот, пришло время, я подошел к Вагнеру. Меня видят в партии Вольфрама, и в Баварской опере с радостью отреагировали на то, что я согласился. Пока не могу рассказать детали постановки, она еще не объявлена.

Из ближайших планов у меня Онегин в новой постановке Парижской оперы в декабре-январе 2025/26 годов. Режиссером будет знаменитый британский актер, исполнявший роль Онегина в американском фильме 1999 года — Рэйф Файнс, дирижер — Семен Бычков, тоже «последний из могикан».

Партию Онегина я довольно редко исполняю в Михайловском театре, хотя совсем недавно,10 января спел ее в новой постановке Начо Дуато – лаконичной по режиссуре, классической, с красивыми костюмами. Но для меня главное, что удалось спеть Онегина в родном городе, где ходили, творили и страдали Пушкин и Чайковский.



Этот разный Онегин

— По сути, с партии Онегина почти пятнадцать лет назад началась ваша широкая известность, когда вы демонстративно отказались петь в резонансном спектакле Жолдака.

— Да, яркая была история, когда никому не известный молодой мальчик взбрыкнул. Я сказал тогда, что не буду исполнять эту режиссерскую «придурь» в городе, где все пропитано духом Пушкина и Чайковского. Но прошло время, я многое увидел, участвовал в разных постановках, с годами и с опытом появилась насмотренность. Сейчас мне даже Жолдак не кажется таким ужасным.

Разумеется, совсем недопустимый для себя формат я не принимаю. Но, представьте, что уже 20 лет прошло с момента постановки «Онегина» Дмитрия Чернякова, которая сегодня общепризнана величайшей из всех существующих. Но мы ведь все помним, что творилось тогда, в том числе с великой Галиной Павловной Вишневской!

К счастью, мне в моей жизни удалось пообщаться с ней лично, она вручала мне первую премию своего конкурса.

Так вот, Онегина в постановке Чернякова я имел счастье исполнять в Венской опере в марте прошлого года. До этого я пел там в старом спектакле, где выступал еще Хворостовский.

Дмитрий не смог приехать в Вену на ввод, но 24 часа в сутки был на связи, я храню все его аудиосообщения. Он ввел меня в спектакль от начала до конца так, будто заново поставил на меня. Это было огромное счастье.


Борис Пинхасович - Онегин.
Фото - Michael Pöhn


 — У вас обычно есть своя капсула образа, которую вы переносите из спектакля в спектакль? Кто-то из режиссеров смог открыть вам совершенно новый взгляд на вашего персонажа?

– Да, у меня была такая капсула «классического» Онегина, и эту капсулу даже не вскрыл, а буквально взорвал своим видением этого героя Дмитрий Черняков.

Два года назад у меня была очень интересная работа в постановке «Пиковой дамы» в Баден-Бадене с режиссерами Моше Ляйзером и Патрисом Корье. Они сделали потрясающий спектакль. Мои знакомые из Петербурга дважды летали его посмотреть, невзирая на все сложности пути через Стамбул, настолько было сильным впечатление. И оркестр там был замечательный — Берлинская филармония с Кириллом Петренко.

— Что вас так впечатлило в этой «Пиковой даме»?

— Они сделали спектакль, воспринимающийся как единое целое, с единой картинкой — двухэтажным сетом, сооруженным на сцене. Во втором акте объяснение Елецкого происходит в комнате Лизы, и во время своей арии Елецкий снимает свой шикарный фрак и на словах «Я вас люблю» связывает Лизу, опутывает ее. Это было очень эротично, но не выглядело пошло.

Поразило, что постановщики смогли достичь почти интимной степени откровенности без привычных пустых штампов. Лиза не любит Елецкого, и ее страдания были обнажены, выведены наружу его действиями. Эффект был потрясающий, в зале возникал какой-то магнетизм. Конечно, у Пушкина все не так. Но философствование на тему, почему так или не так в спектакле, как оказывается, не так важно. Важно, есть в спектакле дух или нет.

— Елецкий – ваша первая роль в театре, вы пели его на разных сценах. Какие детали были важны для Кирилла Петренко?

— Я начал петь Елецкого лет 12-13 лет назад в Михайловском театре в постановке Станислава Гаудасинского с Бадри Майсурадзе в роли Германа и Еленой Образцовой в роли Графини. Мне посчастливилось петь один из последних спектаклей вместе с Еленой Образцовой.

Помню, как она пришла на спектакль с двусторонней пневмонией, подошла ко мне, потому что я должен был выводить ее на бал, и я спросил: «Елена Васильевна, как себя чувствуете?» Она ответила в своем духе, в переводе на русский язык: плохо! Обняла меня и сказала: «Ты потрясающе пел! Я счастлива, когда пою с тобой». Это были последние слова, которые я от нее услышал. Через неделю она уехала в Дрезден на лечение, там она умерла.

Так вот, возвращаясь к Елецкому, с самого начала у меня было убеждение, что он не любит Лизу. Поэтому его арию любви я пел всегда достаточно холодно, отстраненно. И когда режиссеры просили меня изменить краску, я говорил: «Нет, вот вы попытайтесь это спеть не звуком Давида Федоровича Ойстраха с вибрато, а когановским звуком, более холодным и стальным». Это будет совершенно другой Елецкий. Я считаю, у него нет никакой любви. И в арии он поет скорее про любовь к себе.

— Тогда вообще зачем ему Лиза, зачем эта ария? Она бесприданница, он ее не любит.

— Он князь. И он любит только себя. Многие со мной не согласятся. Я озвучил эту идею маэстро Кириллу Петренко с осторожностью, потому что отношусь к нему, как к величайшему музыканту нашего времени. Он особенный, очень глубокий человек, и надо еще подобрать момент, когда к нему можно обратиться. Но когда я ему изложил свое понимание образа, он сказал: «Боря, это очень интересно». И он ничего не ломал в моей партии.

Он дал советы по фразировке, попросил переставить некоторые акценты в плане дыхания, и получилось в итоге гораздо лучше – и в плане связи с оркестром, и в более филигранной линии бельканто. А эта ария – абсолютное бельканто. Стоишь на сцене гол, как сокол, словно вердиевского ди Луну поешь. Но мое понимание Елецкого, что он не любит Лизу, что не надо петь страстно, потому что он не страдает, оказалось близким и видению дирижера, и видению режиссеров.



Эталон — Мравинский

–Вам помогает в работе над партией дирижерское образование?

— Конечно. Я окончил факультет хорового дирижирования в классе Татьяны Хитровой, но у меня был и опыт руководства оркестром. Семь лет я работал с любительским оркестром Дома ученых в Петербурге, где в свое время начинал Юрий Иванович Симонов (главный дирижер симфонического оркестра Московской филармонии – ИМ). Мы играли Первую симфонию Бетховена, Первую симфонию Прокофьева, «Арлезианку» Бизе, увертюру к «Итальянке в Алжире» и др. — достаточно разносторонний репертуар, учитывая, что в оркестре сидели люди с образованием музыкальной школы, среди которых были и профессора математики, и врачи, и учителя. Я со своим перфекционизмом требовал, чтобы они играли так, будто они профессиональный оркестр.

Мы давали концерты на разных площадках, но исполняли одни и те же партитуры В этом и был цимес. Евгений Александрович Мравинский мог более ста раз исполнять симфонию Шостаковича или Чайковского и только к концу жизни сказать: вот сейчас получилось так, как должно было быть.

— Мравинский остается для вас эталоном?

— Да, он мой эталон, мой кумир, мой бог. Мне посчастливилось бывать в доме Александры Михайловны Вавилиной, вдовы Мравинского и застать там еще легендарных ЗКРовцев: Марголина – лучшую трубу в скрябиновской «Поэме экстаза», гобоистов Неретина, Курлина, кларнетиста Безрученко, скрипачей.

Я, в те годы еще студент дирижерско-хорового отделения, пел им романсы Чайковского без сопровождения. Они пили водку, а я смотрел широко открытыми глазами на этих гениев и слушал их разговоры.

— Вавилина показывала вам партитуры из библиотеки Мравинского?

— Нет, она не разрешала их смотреть. Александра Михайловна не давала ничего. За стеклом на полках лежали 8-я и 9-я симфонии Брукнера, 5-я, 10-я, 12-я Шостаковича. Я спрашивал: «Александра, Михайловна, можно хотя бы из ваших рук? – Нет, нет, нет!».



Экстремальные дебюты

–– В прошлом году у вас состоялся шумный дебют в Ла Скала, причем, незапланированный. Вы репетировали Энрико в «Лючии ди Ламмермур» с Риккардо Шайи, а вышли на сцену в роли Марчелло в «Богеме». Как это все происходило?

— Это, наверное, отдельная глава для книги. У меня была первая репетиция с маэстро Шайи. Даже не надо рассказывать, какой он требовательный в работе. Я был готов ко всему, ведь я молодой певец из России, в Ла Скала никогда не пел, пришел не с русским репертуаром, а с итальянским, да еще с «Лючией ди Ламмермур»!

Моими партнерами в спектакле были Хуан Диего Флорес и Лизетт Оропеса. Риск был сумасшедший. Но я быстро реагировал на все замечания маэстро, и когда закончилась четырехчасовая репетиция, а работали мы в полный голос, он улыбнулся и сказал – браво! После репетиции ко мне подошел кастинг-директор и говорит: «Борис, у нас заболел Лука Микилетти, он должен петь Марчелло в «Богеме». Через три часа спектакль, готовься». Я говорю: «Всегда готов!» Пошел в отель, передохнул.

Тут мне звонит мой агент и говорит: «Маэстро Шайи в полном восторге от тебя! Ты сегодня дебютируешь в Ла Скала!» Я пришел в театр за час, мне объяснили, куда и как двигаться на сцене. Благо, это была классическая постановка Франко Дзеффирелли. Только что я пел в таком же его спектакле в Мет. Дзеффирелли ставил «Богему» везде — в Вене, в Ла Скала, в Мет, но эти постановки отличаются в деталях. В Мет, например, в спектакле есть живые лошадки, ослики, потрясающий двухэтажный сет. В Скале или в Вене, наверное, все это не поместилось бы из-за масштабов сцены.

— Пресса писала, что в тот вечер в Ла Скала вы произвели фурор?

— Да, я вышел и в зале кричали «браво»! Так и получилось, что боевое крещение в Скале я прошел до «Лючии».

 — С директором Ла Скала Домиником Мейером вы еще в Вене работали. Это была его инициатива пригласить вас в Милан?

— Да. Доминика Мейера я называю своим ментором, потому что он меня привел в Вену, при нем я дебютировал в 2018 году в «Севильском цирюльнике». Тогда это тоже был своего рода «прыжок».

Я собирался в Париж на постановку «Бориса Годунова» под руководством Владимира Юровского. Вдруг мне звонит мой агент и говорит: «Боря, через четыре дня надо прыгнуть в Вену в Фигаро». Я отказываюсь: без репетиции дебютировать в таком великом зале! Но он настаивает. И мне как будто бог подсказал: делай это!

Приехал я Вену, порепетировал три дня и без оркестровой репетиции вышел на сцену Венской оперы в главной партии в «Севильском цирюльнике». Там тоже был фурор. После этого Доминик пришел ко мне в артистическую, сердечно поздравил, дал второй, третий спектакли. Тут же пригласил меня на следующий год в «Онегина». При Доминике я начал в Вене и при нем же я начал в Ла Скала.


Борис Пинхасович



Лестница оперной карьеры

— Чем вы можете объяснить такую удачную западную карьеру, кроме своего голоса? Вы из России, появились в Европе «с нуля», в крупных конкурсах, где завязываются контакты с агентами, не участвовали.

— Согласен, у меня удивительный случай. У меня был прекрасный педагог, мой профессор, мой близкий друг великая Ирина Петровна Богачева. Она мне дала вокальную технику, воспитала меня как певца. Она дала мне все, что могла. Я был подготовлен, но в первые годы – буквально до 2015-го, у меня не было никаких предложений.

Не забуду, как после очередного прослушивания я находился дома, купал своего маленького сына, и в это время позвонил мой агент и говорит: «Боря, тебе все поставили пятерки, но не дали ни одного контракта. Я не знаю, в чем дело». Один из кастинг-директоров предложил: «Может, ему налысо постричься, тогда будет шанс?». Всем нужна была сексуальность на сцене, а я все пытался сказать: слушайте, слушайте что я сейчас делаю с фразой, куда я ее направляю!

— И что стало переломным в этой ситуации?

— Меня пригласил Пол Кристиан Мо, знаменитый кастинг-директор Баварской оперы, Глайнборнского фестиваля и др. Он дал мне шанс выступить в небольшой партии Щелкалова в «Борисе Годунове» в постановке Каликсто Биейто. И этим контрактом я сразу перепрыгнул через множество европейских театров-ступеней, которые певцам обычно приходится годами проходить: Штутгарт, Кельн, Дюссельдорф, Ганновер.

Баварская опера — театр номер один в Германии. Получилось, что я запрыгнул в «семерку» сразу. В общем, с 2016 года началась моя история больших театров. После Мюнхена появились Вена, Париж, Лондон. В 2018 году директор по кастингу Ковент Гардена Петер Марио Катона пригласил меня выступить на концерте памяти Хворостовского. Пели Анна Нетребко, Суми Йо и другие, за пультом – Антонио Паппано.

Когда я исполнил «Я вас люблю, люблю безмерно», хор Королевской оперы устроил мне за сценой ножную овацию. То же самое повторилось, когда я пел там уже Щелкалова в «Борисе Годунове». На репетициях после монолога «Православные, неумолим боярин» хор «аплодировал» мне ногами. В итоге всем артистам хора пришли письма из дирекции с требованием прекратить это действо.

— С артистами у вас завязываются дружеские отношения?

— Моментально. Во время лондонского «Бориса», когда мне топали артисты хора, среди солистов были, конечно, недовольные. Но меня поддержал Брин Терфель, исполнявший партию царя. Он сказал прямо по-борисовски: не троньте! С тех пор мы с ним очень подружились. Он прекрасный певец, добряк, умнейший человек.

Он говорит мне: «Борис, Борис, скажи мое любимое слово». Я отвечаю: «Борщ». Он хохочет. Ему нравится это слово.

Очень дружу с Людовиком Тезье. Он мой старший наставник. На днях, после «Бал-маскарада» в Михайловском послал ему запись Ренато, спросил: «Людовик, что ты думаешь?» Он написал: «Боря, прекрасный дебют, браво! У дирижера очень медленные темпы, но ты молодец!»

— Кстати, в Лондоне вы были единственным русским певцом в «Борисе Годунове»? Как ощущали себя в таком составе?

— Действительно, в постановке Королевской оперы были только зарубежные певцы, включая великих Брина Терфеля в роли Бориса и сэра Джона Томлинсона в роли Варлаама. А вот в Париже с Володей Юровским собрался русский состав: Ильдар Абдразаков и Максим Пастер, Саша Дурсенева, Дима Головнин.

Вот там мы оторвались, что называется, по-русски. Я, может, скажу какую-то крамолу, но мне кажется, что русский репертуар должны петь мы, потому что русский язык очень сложно дается зарубежным певцам.

— А какая сцена «большой семерки» оказалась для вас комфортнее?

— Мне комфортно везде, но только что я пел в Метрополитен и был впечатлен тем, как там организован процесс со стороны всех подразделений, не говоря уже о репетиционном процессе, о роли стейдж-директоров, которые стоят за кулисами, выпускают тебя, отслеживают каждую твою минуту пребывания на сцене. У нас, к сожалению, не так — во всем существует какая-то расхлябанность.

–– В этом году вам предстоит дебютировать в Европе в новых партиях – Валентина, Ренато. Как вы готовите их, насколько долгий для вас этот процесс?

— Очень долгий. Только что в Михайловском театре завершилась история с «Бал-маскарадом», где мне пришлось учить партию Ренато впопыхах. Это нетипично для меня. В 2028 году у меня будет «Андре Шенье» в Вене, и уже сейчас я начну потихоньку трогать партию, слушать какие-то эталонные записи, играть клавир.

Я должен забить материал в руки, чтобы я мог сыграть партитуру. По сути, я прохожу через работу дирижера, когда готовлю партию, поэтому совершенно не воспринимаю непрофессионализм на сцене, если кто-то позволяет себе, например, не вступить вовремя: ой, я не услышал, не попал в ноту! У меня партии вызревают долго не потому, что я тугодум, а потому что я хочу, чтобы все было сделано серьезно.

Из новых постановок весной в марте-апреле мне предстоит Роберт в «Иоланте» в Вене с Туганом Сохиевым. Водемона в спектакле будет петь украинский тенор Дмитро Попов, с которым мы только что выступали в Метрополитен и очень подружились. В партии Иоланты — Соня Йончева.

— Когда теперь появитесь в Петербурге? В следующем сезоне?

— Нет, появлюсь в конце сезона, спою то, что будет в репертуаре Михайловского.

— Вы мечтали о партии Рупрехта в прокофьевском «Огненном ангеле», вам пока никто спеть не предлагал?

— Да, я мечтаю спеть Рупрехта, а еще одна моя мечта – Скарпиа. И недавно я пел Скарпиа – финал первого действия «Тоски» в Мюнхене на вечере Пучинни. Этот концерт записан, выйдет диск. Но, конечно, я хочу сыграть Скарпиа на сцене.

— Вам нравятся злодеи?

— Мои близкие говорят, что у меня отрицательное обаяние и мне подходят роли злодеев. Возможно. Но, как говорил Станиславский: в злом ищи, где он добрый. Так что злодеи могут быть на лицо ужасные, добрые внутри (смеется).



Справка

Борис Пинхасович – русско-австрийский баритон. Родился в 1986 году в Санкт-Петербурге, окончил Хоровое училище имени М.И. Глинки и Санкт-Петербургскую консерваторию им. Н.А. Римского-Корсакова – дирижерско-хоровой факультет (класс Т. Хитровой) и вокальный факультет (класс И. Богачевой). С 2011 года солист Михайловского театра, где исполнил партии Елецкого и Томского в “Пиковой даме”, Жермона в “Травиате”, Роберта в “Иоланте”, Белькоре в «Любовном напитке», Сильвио и Тонио в “Паяцах”, Леско в “Манон Леско”, Марчелло в “Богеме”, графа Альмавивы в “Свадьбе Фигаро” и Фигаро в “Севильском цирюльнике”, Ренато в «Бал-маскараде», Онегина в «Евгении Онегине».

Международная карьера включает ангажементы в Королевском оперном театре Ковент-Гарден, Опере Бастилия, Опере Монте-Карло, Венской опере, Баварской опере, дрезденской Земперопере, театре Ла Скала, Метрополитен-опере.

Выступал на Зальцбургском фестивале, на Пасхальном фестивале в Баден-Бадене, в Берлинской филармонии.

В сезоне 2024/2025 дебютировал в Метрополитен-опера в партии Марчелло в “Богеме” и в Цюрихском оперном театре в роли Энрико в “Лючии ди Ламмермур”. Весной исполнит Венской опере Роберта в новой постановке «Иоланты» и Елецкого в “Пиковой даме”, в Баварской опере – Елецкого в “Пиковой даме”, в Ковент Гарден дебютирует в роли Валентина в “Фаусте”, выступит с Филармоническим оркестром Нидерландского радио в Амстердаме и Утрехте в кантате Рахманинова «Весна».

Поделиться