«Мы с Майей Михайловной живем уже в совсем чужое время»

Родион Щедрин — о «Левше» для Мариинки и бантике для Гергиева Мариинский театр дал долгожданную мировую премьеру оперы «Левша» Родиона Щедрина, написанной по заказу Валерия Гергиева. Воспользовавшись перерывом между финальными репетициями, обозреватель «Известий» расспросил автора о его новом опусе.

— Вы что-нибудь делаете левой рукой?

— Нет, я правша. А вот супруга у меня левша. Недавно один знакомый немец рассказал, что при Гитлере левшам привязывали руки. Быть левшой считалось вне закона. Так что мой герой имел бы при нацизме большие неприятности.
— Что для вас самое интересное в Левше как персонаже?
— В нем поразительно сфокусированы разнообразные черты русского характера. Гоголь показывал отдельные свойства: Плюшкин — скряга, Ноздрев — пьяница, Коробочка — расчетливая барыня. А в Левше Лесков объединил все самые характерные признаки русской души. Тут и хитринка, и степенность, и полное презрение к смерти, и талант, и чувство юмора, и страсть к алкоголю — всё не перечислить. Часто иностранцы меня спрашивают, что такое русская душа. В ответ я им советую почитать «Левшу». У Лескова много изумительных текстов. Если бы Бог дал мне вторую жизнь, я бы еще кое-что написал на сюжеты его новелл. Остается мечтать.
— Как композитор ХХ века, вы наверняка предусмотрели в «Левше» второй план — какие-нибудь тонкости для посвященных, композиторские игры.
— Никаких особых игр тут не затевалось. В опере есть монограмма Валерия Гергиева, но это просто элегантный бантик на подарке. В истории музыки такие монограммы всегда были в ходу. Наверное, это именно то, что вы называете композиторскими играми.
— Ноты, соответствующей букве В, не существует. Как вы ее озвучили?
— Эта буква заключена в скобки, зато буквы Г, E, Р звучат.
— Почему вы решили писать оперу, придерживаясь номерной структуры, а не сквозного строения?
— Я всегда делю оперы на номера. Так проще репетировать, даже если сцены следуют друг за другом без перерыва. Тем более «Левша» — в какой-то степени картинная партитура. Это роман-путешествие: Тула, Петербург, море, Букингемский дворец...
— Что для вас в «Левше» важнее: оркестр или певцы?
— Певцы. Если оркестр важнее, то это уже не опера.
— Когда пишут оперы по великим книгам, часто подразумевается, что слушатель должен знать первоисточник — иначе ничего не поймет. У вас так же?
— «Левша» — самое известное сочинение Лескова, которое входит в обязательную программу по литературе и знакомо практически всем. Так что моя задача упрощается. Но когда начались репетиции, я привез с собой книжки и раздавал некоторым певцам — тем, кто признавался, что читал повесть только в школе.
— Вы в последнее время отдалились от балетного жанра и приблизились к оперному.
— Мне предлагают и балетные, и оперные заказы. Я, как киноактер, выбираю то, что мне интереснее.
— Вы пишете партитуру сразу?
— Обязательно. В «Левше» я впервые в жизни вообще сам не сделал клавир. Не хватало времени, и издательство «Шотт» предложило заказать клавир ассистенту. В XIX веке это же издательство работало с Вагнером, и в качестве аргумента они сообщили мне, что великий немецкий романтик за всю свою жизнь сделал только один клавир — оперы «Тангейзер».
— Ассистент справился?
— Я сильно подкорректировал его текст. Объяснил, что клавир надо делать так, чтобы его можно было сыграть десятью пальцами, а не просто изложить все ноты, которые есть в партитуре.
— Насколько твердо вы готовы бороться с исполнителями за точные темпы и нюансы?
— У меня не было таких случаев, чтобы дирижер, вставая за пульт, не прочел указанный мною темп. Когда Юрий Темирканов репетировал мои «Мертвые души», он все время задавал чуть-чуть разную скорость движения. На мой вопрос, почему так происходит, он отвечал: «Сегодня такой день — иная погода, у зала иное дыхание, поэтому нужно чуть медленнее». У Гергиева вообще от природы потрясающее чувство верного темпа.
— А каково вам существовать в бешеном темпе жизни Гергиева?
— У меня другой темп, но для моего возраста тоже приличный.
— Майя Михайловна всегда присутствует на репетициях ваших сочинений?
— В последние годы — да. Мы всегда вместе.
— Она когда-нибудь дает вам советы по поводу вашей музыки?
— Такое случилось один раз. Она послушала мой Концерт для скрипки и сказала: «Мне кажется, его нужно закончить эффектно: не истаиванием, а финальной точкой». Я, конечно, возразил, что у меня тут такой замысел. Потом подумал-подумал и дописал 15 тактов. И во время исполнения сказал ей: «Последние 15 тактов — твои». У нее ведь абсолютный слух и замечательное чувство ритма, плохого она никогда не посоветует.
— А у вас абсолютный слух?
— Да, но это не моя заслуга, разумеется.
— Вы традиционно пишете не только партитуру, но и либретто своих опер. Не хотите стать еще и постановщиком?
— Нет. Это не моя профессия.
— Опыта у вас хватит.
— Опыта хватит, а нервной системы — нет.
— Русская опера всегда была обособлена от мирового процесса — прежде всего из-за языка. Вы хотите, чтобы ваши оперы шли в мир, или пусть остаются национальным явлением?
— Я еще застал время, когда «Пиковая дама» только начинала приживаться на Западе. Людям нужно освоиться с новой музыкой, и у композиторов всегда есть в запасе временная дистанция. Знаете, меня когда-то один телеканал попросил рассказать про «Евгения Онегина» Чайковского. Я почитал литературу и обнаружил, что после премьеры в 1877 году в газетах не было написано ни одной одобрительной фразы — я уж не говорю статьи. А услышав Скрипичный концерт Чайковского, знаменитый критик Эдуард Ганслик написал stinkend, что значит «воняет». Так о собаках говорят. Так что всему свое время.
— Писать на русский текст для вас принципиально?
— Да.
— Но вашу «Лолиту» пели и по-шведски, и по-немецки.
— «Лолита» — в какой-то степени интернациональная книга. Я помню, мы дискутировали с художником-постановщиком: он настаивал, что это американская литература, я — что русская. Мне приходилось писать музыку и на немецкие, и на английские, и на японские тексты, но предпочитаю я русский язык.
— К сегодняшнему композиторскому процессу вы, кажется, относитесь довольно скептически.
— Мы с Майей Михайловной живем уже в совсем чужое время. Знаете, каждый сверчок должен знать свой шесток. Тенденции современной музыки — это долгий разговор. Скажу лишь, что я в курсе того, что сейчас делается. Даю много мастер-классов в разных частях света и слышу много новой музыки.
— Вопрос актуальности вашего творчества вас не волнует?
— Есть люди, которые живо интересуются тем, что я делаю, есть те, кому это неинтересно. Я пишу не для того, чтобы кому-то сегодня понравиться. Виктор Шкловский на одном литературном вечере сказал: «Я не хочу, чтобы меня все любили». Все любят только шоколад, небо, море, солнце и закат. В искусстве не может быть единодушия.
— Чайковский в письмах признавался, что порой плачет, слушая собственную музыку. У вас такое когда-нибудь было?
— Чтобы слезы выступили — такого не было. Но когда уходит из жизни Левша и блоха поет ему колыбельную, мне очень горестно. Очень жалко Левшу.
Известия
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе