Никита Борисоглебский: Я искренне наслаждаюсь хорошей музыкой в компании хороших музыкантов

Пожалуй, так можно охарактеризовать и наше интервью, как легкое, сонно-неспешное, непринужденное.


На момент беседы никто не предполагал, что вступят в силу новые ограничения, «антиковидные» меры, из-за которых отменится или перенесется (сейчас об этом сложно говорить наверняка) ноябрьский концерт в Большом зале им. Д. Д. Шостаковича. Хочется верить, что мероприятие все же состоится.

Об одном из самых длинных концертов для скрипки, о «травоядных» музыкантах, современных тенденциях дресс-кода, о личностных качествах музыканта и маленьких студенческих секретах беседуем со скрипачом, заслуженным артистом России Никитой Борисоглебским.

— Никита, начнем с концерта, который прошел в Мариинском театре 8 октября (исполнялся Сергей Прокофьев, Концерт для скрипки с оркестром № 2 соль минор, соч. 63 – прим. Museсube), и концерта, который состоится в Филармонии им Д. Д. Шостаковича.

Прости за банальный вопрос. Кто выбирал программы концертов?

— По поводу Прокофьева все просто. Был запрос от Мариинки, но подозреваю, что это связано с юбилеем композитора – 130 лет.  Организаторы предложили несколько концертов на выбор, мое участие в формировании программы минимальное. Очень люблю Концерт №2 Прокофьева, сейчас играю его, наверное, раз пятый подряд. Это здорово, ведь когда играешь один и тот же Концерт несколько раз, то становишься ближе к партитуре, к самому произведению, глубже знакомишься с ним и потом спокойнее себя чувствуешь на сцене.

— В одном из интервью ты говорил, что каждый концерт – это маленький конкурс. Все так и осталось? Или «отпустило»?

— Да, пожалуй, немного отпустило. Но главная идея моей фразы, что к каждому концерту, где бы он ни проходил, надо быть готовым на все 100 процентов. Ведь люди хотят услышать хорошую музыку, проникнуться ею.

И никогда не знаешь, кто может быть в зале. Недавно играл в Москве и исполнил сонату Грига в дополнение к сочинениям. После концерта подошла девушка, скрипачка родом из Норвегии, и оказалось, что она родственница Эдварда Грига! Удивительно встретить на маленьком, почти полуквартирном концерте родственницу композитора.

— По поводу концертов и их «отыгранности». Существует ли некая градация, процесс совершенствования в исполнении концертов? Существует идеал или «потолок», выше которого уже не прыгнешь, фигурально выражаясь?

— В том-то и дело, что идеала нет. Он подвижен. С каждым новым исполнением, даже когда ты просто занимаешься, появляется иной взгляд, иногда полностью противоположный, на сочинение и на то, как оно должно звучать.

Многие скрипачи записывали цикл сонат Баха в разных возрастах. Зачастую с годами их восприятие менялось кардинально! Так происходит с каждым произведением. Меняются мысли, ощущения, появляется новый опыт. Иногда наоборот: притупляются какие-то ощущения, эмоции, и приходится находить в себе способ их пробуждать. Особенно такое бывает с романтическими произведениями.

— И какой рецепт пробуждения в данном случае?

— Слушать иные произведения, смотреть фильмы, читать биографические книги и художественную литературу того времени.

— Здесь недостаточно виртуозной техники исполнения? Требуется еще внутренняя составляющая?

—  Виртуозная техника – это лишь средство выражения. Это как правописание для писателя. Но с техникой нужно привнести в исполнение и что-то эмоционально, духовно, донести сообщение до слушателя.

Я придерживаюсь того, что сначала нужно расшифровать сообщение композитора, что он хотел сказать, а потом донести это до слушателя посредством игры. Знаю примеры, когда музыканты настолько талантливы, что способны передать больше своих эмоций, нежели композиторских, но это должно звучать убедительно.


— Как ты готовишься к исполнению нового для тебя сочинения?

— Сейчас как раз поступил такой заказ – выучить Концерт для скрипки с оркестром Александра Чайковского. Обычно, хорошо бы знать общую атмосферу, что-то о жизни композитора, иных его сочинениях. К счастью, я хорошо знаком с Александром Владимировичем Чайковским, и здесь у меня есть некое преимущество.

Если говорить об этапах, то сперва нужно прочесть партитуру, понять объем, с которым будешь работать. Выучить ноты – это один процесс, другой – вживание в произведение. Буду что-то про себя петь, представлять. Едва ли доведется послушать запись сочинения. Финальная работа будет сделана уже на репетициях с оркестром.

— 13 ноября должен был состояться концерт в Большом зале Филармонии им Д. Д. Шостаковича, на котором ты исполнил бы Скрипичный концерт Э. Элгара. Не приходилось ранее слушать этот концерт. Он сложный?

— Это самый длинный Концерт, который я знаю из классического скрипичного репертуара: продолжительность больше 50 минут. С учетом этих объемов, его очень сложно собрать по форме, сыграть так, чтобы произведение было целостным, а не распадалось на части. А еще в нем очень насыщенная скрипичная партия.

Там есть, скажем так, минут пять отдыха. Но работы достаточно. Я очень люблю концерт Элгара, хотя его не так часто играют. Сыграть его с Заслуженным оркестром будет захватывающе.

— Во многих сферах, в том числе, в аспекте дресс—кода на концертах, в театрах и т. д. идет упрощение, тенденция к минимализму и демократизму в плане внешнего вида, одежды. Некоторые музыканты выходят на сцену в джинсах, кедах, футболках. Это никак не влияет на игру. Но это не про тебя, насколько успела заметить: ты придерживаешься строгого классического стиля. Это дань уважения музыке, людям? Или тебе так комфортнее?

—  Не сказал бы, что это вопрос комфорта. Я как раз не придерживаюсь мнения, что артист должен быть всегда во фраке. И, к примеру, в Европе, особенно на летних фестивалях, позволяю себе некоторые вольности: выбираю яркие носки или футболку с логотипом фестиваля, выступаю в джинсах. И это гораздо комфортнее. Вот обувь должна быть удобной всегда, потому что весь концерт ты проводишь стоя. Мандраж в ногах, усталость в итоге передастся всему телу, рукам, а это отразится на игре.

Я не такой педант или ярый классик, но в России отход от привычного дресс-кода может нести негативный оттенок, люди старшего возраста не поймут этого. Человек приходит на концерт, где хочет, помимо удовольствия от музыки, получить и эстетическую картинку. И потому я не иду против течения. Сложилось ощущение, что в Петербурге одежда артиста – это тоже важный признак уважения к искусству. В Москве с этим чуточку иначе: туда чаще приезжают европейские или американские музыканты, которые выступают в более свободной одежде. Нам еще до них, конечно, далеко. Но на любую мировую площадку ты все равно не выйдешь в джинсах, это будет выглядеть неуважительно к публике, если конечно не играешь джаз, к примеру.

— Сравнивая «времена и эпохи»: 10-15 лет назад, когда Instagram и иные социальные платформы еще не были так развиты, особенно в РФ, поклонники часто ждали музыкантов у запасных выходов, у парадных, писали письма. Сейчас эта традиция осталась, или все перешло в сеть?

— В какой-то степени, конечно, перешло, но я не успел испытать такого большого всплеска волны поклонников, которые ждали бы меня у артистического выхода. Но, к примеру, в Японии и в Китае это до сих пор принято и это приятно. Слушатели дарили маленькие подарки, цветы, но, слава богу, никогда не было любовных писем. (Смеется)

— Почему «слава богу»?

— Это очень все …. (Замялся)

— …эмоции, которые поклонник испытывает, по сути, не к человеку, а к образу, который создается на сцене?

— Но ты знаешь, что ты другой! И получается, что ты либо разочаровываешь, либо тебе надо все время играть роль. А это не очень приятно. В социальных сетях несколько иная система: многие пишут сообщения, фотографии появляются с концерта. Мне кажется – это все мода. Тогда она была на реальные встречи, сейчас – на соцсети. Через 20-30 лет появится мода на что-то еще.

— Иногда запрещают снимать видео, делать фотографии во время концерта, кто-то из артистов наоборот приветствует это. Как ты относишься к съемкам на телефон на своих концертах?

— Я не против, чтобы люди снимали. Это скорее прерогатива концертных залов, оркестров, которые либо запрещают, либо разрешают. У нас, у солистов, спрашивают в последнюю очередь. Конечно, есть какое-то вето, если совсем не захотим, но я не отношусь к съемкам негативно. Это дополнительный повод всегда держать себя в форме. Сейчас всюду камеры, микрофоны, и если ты будешь играть неподготовленным, то это появится на видео, выйдет в сеть, и сколько человек это услышит, ты не знаешь. Вся наша жизнь проходит в сети. И идти против течения бесполезно. Если запрещать, то все равно что-то да будет прорываться.

— И, предположу, бессмысленно запрещать: если что—то находится под запретом, то это становится более желанным.

— И так это тоже работает. Так что, пусть развивается сеть.


— Немного неформальный вопрос. Вышел очередной сезон «Американской истории ужасов», посвященный теме, связанной с творческой реализацией, талантом человека. В центре сюжета — несколько писателей, сценаристов, музыкант (потому, кстати, и возникла ассоциация с тобой при подготовке интервью). Суть в том, что появляется некая таблетка, которая раскрывает в человеке талант, делая его непревзойденным мастером своего дела. Если таланта нет, человек становится зомби. Цена – необходимость пить кровь людей. И поднимается тема, на что творческий, талантливый человек готов пойти, чтобы быть лучшим из лучшим.

Ты выпил бы такую таблетку?

— Я – нет. Я – травоядный музыкант. Мне далеко до веганства в плане питания, но я абсолютно не хищник по характеру. Подобная манера поведения есть во всех профессиях: если ты хищник, то идешь на все, чтобы достичь цели. Но есть и иной путь, где нужно просто хорошо делать свое дело. Не надо никого подставлять, опускаться до подлостей. Если тебе есть, что сказать в этой профессии, есть способности, которые развиваешь, то все получится. Да, какие-то возможности пройдут мимо: не сыграешь какой-то концерт и т. д. Но будет внутреннее спокойствие. Музыка – опасная штука. Как только начинаешь играть, то в звуке передается твой внутренний мир: мудрость, спокойствие, нервозность и многое иное. В двух нотах можно выразить целый мир. Если ты хищник, то это тоже отразится на звуке. Но и у таких людей есть своя публика, как и у травоядных. И хорошо, что есть возможность придерживаться своего пути.

Аплодисментов хватит на всех, как говорят коллеги.

— У тебя абсолютный слух. Что это значит именно для тебя, если абстрагироваться от профессии? Ты иначе воспринимаешь звуки окружающего мира?

— Абсолютный слух – это возможность определять высотность звуков. У нас сейчас на фоне играет мелодия, и я знаю ноты, могу их назвать, сказать тональность. Может это и меняет восприятие человека, но не могу сказать наверняка, ведь у меня никогда не было неабсолютного слуха.

— Это природное, врожденное?

— Да, это природное. Он развивается, его можно натренировать до какой-то степени. Но есть и те, у кого такого слуха нет, его не развить. Отсутствие абсолютного слуха не всегда препятствие, хотя для струнных инструментов он крайне желателен. Иначе не будешь слышать, чисто ты играешь или фальшиво, не будешь распознавать детали в интонациях.

— Познакомь нас, пожалуйста, со своей скрипкой. Когда она была изготовлена, кем, как оказалось у тебя?

— У меня очень интересный период, когда я наблюдаю рост своей скрипки. Скрипка современная. Я очень долго играл на инструменте 18 века, и та скрипка по-прежнему у меня. Но во время карантина мой знакомый Мартин Швальб, который живет в Вене, сделал два новых инструмента, и пригласил их посмотреть. Мне понравились обе скрипки, я долго выбирал, какую взять и потом определился. Таким образом сейчас играю на инструменте, сделанном в июле 2020 года. За год скрипка сильно изменилась. Этот процесс будет длиться еще года три-четыре, она будет развиваться все это время. Рад, что у меня современный инструмент. Тем самым опровергаю позицию, что любой уважающий себя музыкант должен играть на Страдивари или Гварнери.

— Что значит «развиваться», когда мы говорил о скрипке?

— Появляется новый звук, новые краски, оттенки. Инструмент разыгрывается, становится лучше, совершенствуется. Есть какие-то скучные технические описания: меняется дерево, структура лака. По факту ты чувствуешь, как звук со временем формируется, становится более определенным. Самое простое объяснение – появляются новые оттенки звучания, сила звука меняется, он становится более громким и отчетливым. Это все происходит в первые 3-5 лет.


— У тебя есть тайны, секреты, связанные с учебой, творческими аспектами?

— У меня все очень скучно, такая она жизнь музыканта: он учится, занимается, читает, слушает, потом снова занимается.

Я долгое время жил в общежитие при Московской консерватории. Подвальный этаж был отведен под репетитории. Я любил там оставаться на ночь. Охранник в полночь или в час ночи закрывал кабинеты. И когда делал обход, то я залезал в темный угол, прятался там. Охранник закрывал этаж до 5 утра, и я всю ночь играл в темноте. И такого рода сессии доставляли большое удовольствие. Это не столько занятия, сколько своего рода медитация. Учишься разговаривать на инструменте: что-то чувствуешь, передаешь, вслушиваешься, играешь музыку по-разному. Сейчас не могу себе такого позволить, так как знаю, что просто усну через какое-то время.

Тогда была забавная история, связанная с одной из таких сессий. Уже как раз подходило время открытия подвала, я положил скрипку и собирался уйти поспать. Ставлю ногу в темноту коридора, и в нее с разбегу влетает огромная крыса! Она просто бежала по своим делам, а тут моя нога. В этот момент сон как рукой сняло, мы оба испугались. Это был такой всплеск адреналина!

У меня мало историй, потому что я почти все время занимался. Мне повезло: приехал на учебу в Москву в 14 лет, и никто меня не брал в свои компании, потому что я был малявкой. Тогда расстраивался, но теперь понимаю, что это было спасением. Я не тратил время ни на что, кроме занятий. Но вот зато повстречался с крысой. (Смеется)

— Ты интроверт или экстраверт?

— Скажем так, характер у меня открытый. Я был интровертом полностью, но сейчас общаюсь с людьми и получаю от этого удовольствие. Хотя после просмотра какой-либо пьесы, фильма, я скорее попридержу эмоции, не буду их никому озвучивать. В наиболее ценных, личных вещах я остаюсь интровертом.

— Но характер человека не влияет в целом на то, какой он музыкант?

— В целом – нет, но характер будет влиять на то, как человек музицирует. У интроверта, наверное, больше шансов отлично сыграть какую-то тихую музыку, где все скрыто внутри, а у экстраверта наоборот – концерт, в котором все ярко и весело, «наружу». Это логично, но далеко необязательно. К профессиональному качеству личное не имеет отношения.

—  Каким ты слышишь, воспринимаешь Концерт Элгара и Концерт Прокофьева, который недавно исполнял в Мариинском театре?

— В Концерте Прокофьева три части, и центральная, вторая, для меня образец чего-то невыразимо прекрасного. Композитор прожил тяжелую жизнь, на его время пришлись две войны, но несмотря на это, он написал светлую и безмятежную музыку в противовес всему тому, что происходило тогда.

Если говорить про Элгара, то это образец классического скрипичного концерта: лидирующий солист, в психологическом плане, ведет за собой армию из музыкантов. Это мелодичная, достойная вещь, щедро наполненная красивыми гармониями. Исполнение Элгара носит для меня и просветительский характер, потому что мало людей знают это сочинение. Это настоящий романтизм, каким мы его любим у Брамса, Чайковского.

Поделиться