Павел Коган: «Я себя не считаю старым человеком… но я застал хорошие времена»

Время учебы и формирования Павла Леонидовича Когана как музыканта, скрипача, дирижера пришлось на период расцвета музыкального искусства нашей страны.

Родившись в семье легендарных музыкантов, проходя учебу в стенах Московской консерватории и за ее пределами, Павел Леонидович имел возможность общаться со многими людьми, создавшими эпоху в музыке. Приоткрывая для нас особенности дирижерской профессии, Павел Леонидович Коган размышляет о современном состоянии музыкального искусства, рассказывая о тех, чьи имена давно стали легендой в музыкальном мире, с кем рядом он оказывался в работе и повседневной жизни. 


Павел Леонидович, начнем с вопроса, который наверняка задавали вам не один раз: вы из удивительной семьи выдающихся музыкантов, фамилии Коган и Гилельс сопровождали Вас с самого рождения. Трудно быть сыном знаменитых родителей? Подталкивало это, помогало или наоборот, бывали моменты, когда вам казалось, что такой тыл только мешает, что лучше было бы всего добиться самому?

Это очень трудно, трудно потому, что от тебя ждут многого. Это большая вероятность упасть, еще не встав, не взобравшись на первые ступени карьеры. Заранее подразумевается, что ты должен уметь и реализовывать больше, чем твои сверстники, которые начали карьеру нормально. Это тяжело — соответствовать. Плюс был в том, что я каждодневно варился в атмосфере большой музыки, она входила в меня и подсознательно в том числе, это очень важно. И, конечно же, мне была предоставлена возможность выйти на сцену и показаться. Первый раз — он и был решающим. А вот уже дальше все зависело, конечно, от меня: удержался — слава Богу, хорошо, не удержался — все. В нашем деле повторения дебютов не приветствуются. И главное, что оценивают тебя слушатели, публика. А публика — это общество очень требовательное и капризное, люди руководствуются только одним: им нравится, они получают удовольствие от того, что они услышали. Либо же у них не вызвало никаких эмоций или даже возникло неприятие, и артисту не остается ничего другого, как либо выступать перед пустым залом, что ему никто не даст сделать, либо прекратить свою деятельность.
 

А когда и где произошел ваш дебют?

Дебют как скрипача — очень рано, в 12 лет. В Москве, на сцене Большого зала консерватории. Дирижировал покойный Виктор Дубровский.
 

Вам хотелось заниматься музыкой в детстве?

Вы знаете, я не мыслил ничем иным заниматься, кроме как музыкой, потому что это было совершенно естественно в семье. Когда начались регулярные занятия, которые требуют и усидчивости, и внимания, порой многочисленных повторений — конечно, это иногда вызывало и чувство протеста: мне хотелось пойти погулять, поиграть со сверстниками. Но если уже взялся, если хочешь стать профессионалом — это адский труд.
 

Не было в жизни таких моментов, когда хотелось все бросить и сменить специальность?

Не было, до крайней точки не доходил. А на словах — я и сейчас иногда говорю: брошу все, все надоело!
 

Для музыкантов имена ваших родителей — это живая легенда. Как вы воспринимали их: как маму и папу или как выдающихся музыкантов прежде всего?

Конечно, как маму и папу. Папа редко бывал дома: концерты. Мама максимально старалась проводить время с папой, но при этом полностью вела нас — меня и сестру. Сознание, что это артисты высочайшего уровня, пришло ко мне уже с возрастом.

 
Ваши учителя — Юрий Янкелевич, Илья Мусин, Лео Гинзбург. С детства вы вращались в музыкальных кругах, общались с Давидом Ойстрахом, Мстиславом Ростроповичем, Геннадием Рождественским, Евгением Светлановым, Кириллом Кондрашиным. Оглядываясь на ваши юношеские годы, кого сейчас вы бы выделили, кто помог вам сформироваться как музыканту: семья, учителя, окружение?

Мусина как педагога я выбрал целенаправленно, он работал в Ленинграде. Ездил к нему. Гинзбург был удивительной личностью — настолько образованным, что сейчас даже невозможно понять, как в одном человеке все это могло уместиться. Это золотая страница истории Московской консерватории. В 50-х годах он возглавлял мой нынешний оркестр. Давид Ойстрах, Исаак Стерн, Эмиль Гилельс. С Ойстрахом я играл на сцене дважды.

 
Так кто все-таки оказал на вас наибольшее влияние в юности — как на скрипача, как на дирижера?

Как на скрипача — тут все ясно, отец. Как на дирижера — первостепенное влияние оказали Караян, Мравинский, Бернстайн, Светланов, Кондрашин.



Вы со всеми общались лично?

С Караяном — нет, с остальными — да. Оркестром Мравинского в Ленинграде я дирижировал с самых молодых лет. В те годы в Ленинградской филармонии был абонемент, который назывался «Дебют молодых дирижеров». Это был абонемент, состоящий из пяти концертов, то есть пять молодых дирижеров получали шанс дебютировать на протяжении сезона (года) с одним из двух филармонических оркестров — Мравинского или вторым оркестром. Это уже решалось сверху — какой оркестр был на месте и т.п. Но попасть в этот абонемент можно было только по рекомендации больших профессоров — таких, какими были Мусин, Рабинович или Гинзбург в Москве... Если они рекомендовали, то Ленинградская филармония приглашала молодого начинающего дирижера и предоставляла ему возможность дебюта. Меня рекомендовал Гинзбург как своего ученика, и мне выпал оркестр Мравинского. Мне было 21 или 22 года тогда.

Концерт прошел достаточно успешно и меня стали приглашать еще и еще. А потом случилось так, что Мравинский пришел на мой концерт — на один, на второй. Уже позже он давал мне дирижировать его оркестром — я дирижировал в Ленинграде по 6-8 программ в году. Еще позже Мравинский пригласил меня поехать с ним дирижировать в Европу, это было в 1983 году.
 

Это очень большое доверия со стороны Евгения Александровича…

Да. Тогда ему было уже 80, он дирижировал мало, большая часть концертов была у меня. Он ко мне относился очень по-доброму, называл меня «мой дружок», благоволил даже ко мне. У меня остались самые теплые воспоминания об этом сотрудничестве, мое благоговейное отношение к великому мастеру, каким он был как воспитатель, как руководитель оркестра, которому он прослужил полвека.

 
Запомнились ли вам какие-то советы, наставления его вам как молодому дирижеру?

Нет, не было прямых наставлений. Просто он относился ко мне с большой симпатией. Я много с ним общался в бытовом плане, что-то мы обсуждали, он рассказывал интереснейшие истории из своей молодости, о своих коллегах — это все я помню. Разница в возрасте у нас с ним была в полвека. Оркестр его — это оркестр аристократа из дворянской семьи дореволюционного разлива, это очень чувствовалось.

 
Вы начали свою карьеру как скрипач, выступали в составе семейного трио с родителями, завоевали первое место на конкурсе им. Сибелиуса в Хельсинки в 1970 году. В консерватории изучали параллельно две специальности. И, наконец, скрипка была оставлена. Почему? Как отнеслись к этому ваши близкие?

Выбор «скрипка или дирижирование» произошел не сразу. Это как муж одной жены с детьми мучительно долго и трудно перетекает в другую семью. Таким и я был.
 

То есть это был непростой период?

Непростой, да.
 

А как пришло это решение?

Жизнь подсказала. То, что я мечтал быть дирижером — это очевидно. С детства. Когда я стал учиться дирижированию, когда сделал первые шаги в качестве дирижера, когда эта профессия стала меня все больше и больше завлекать — тогда я встал перед тяжелым выбором.

 
Как отреагировали ваши близкие, ваши родители на это решение?

Очень хорошо. У меня родители были удивительные, толерантные люди. Они совет давали, но не запрещали. Они оба чувствовали мою неуемную страсть к дирижированию, а страсть — такая вещь, что ее утопить сложно. Ее утопишь, а она сразу вылезает в другом месте, и тут проще уже дать идти, как идешь.

 
Вы работали с огромным количеством оркестров. Какими качествами, по-вашему, должен обладать дирижер?

Дирижер должен обладать наибольшим спектром качеств по сравнению с представителем любой другой специальности, отсутствие любого из этих качеств — это уже преграда. Если взять самые элементарные, общеизвестные качества — слух, память — этого мало. Дирижер — это профессия, которая должна объединять людей. Любой другой исполнитель играет на одном инструменте, его инструмент поет, является душой исполнителя, но все равно это неодушевленный предмет как таковой — фортепиано, скрипка, виолончель... А дирижер играет на душах людей, на живых людях.

 
Я правильно скажу, что дирижер должен передать оркестру и свое слышание музыки и свое отношение к ней?

Дирижер должен уметь внушить людям состояние, при котором они, отдавая лучшее, что они имеют, в видении, интерпретации дирижера представляют себе, что это — их собственная интерпретация. То есть через внушение люди отдают все лучшее, что от них требует дирижер в своем видении, представляя при этом, что они отдают свое. Вот это самое сложное. И здесь совершенно не действует момент грубого руководства «начальник — подчиненный», ведь сделать можно все, что угодно, можно кулаком ударить по дирижерскому пульту, и они подчинятся, потому что ты — руководитель и существование данной организации зависит от тебя. Но творчества не будет, музыки не будет, потому что они — живые люди, вот в чем все дело. Поэтому дирижер должен брать другим: должен брать авторитетом, знаниями, гибкостью, мастерством, коммуникабельностью — массой качеств. Не проявишь — не получишь результат, результат будет мизерный.

 
Если с одним оркестром — это понятнее: люди вас знают, откликаются на каждый взмах руки, на каждый взгляд. А когда приходится дирижировать другим оркестром, надо найти этот контакт за несколько репетиций?

Если оркестр профессиональный, то он, как добрый конь, чувствует седока. Когда наездник вскакивает в седло, то объезженный конь чувствует и понимает, что с этим седоком он будет делать то, что от него хотят. А если конь — новичок, то взбрыкнет, и всадник вылетит из седла. С оркестром все то же самое.

 
Двадцать девять лет вы руководите Московским государственным академическим симфоническим оркестром. Изменился ли ваш оркестр за эти годы? Как вы оцениваете происходящие в нем изменения?

Оркестр был создан указом Сталина в августе 1943 года, когда еще война была в разгаре, создан с прицелом на дальнейшую мирную жизнь. В 2018 году мы отмечаем свое 75-летие, это очень достойная дата, наш оркестр — один из старейших симфонических оркестров в России. За свои семьдесят пять лет существования он сделал очень многое. 29 лет моего пребывания за пультом — это тоже солидный стаж… Поэтому, конечно, многие моменты были достигнуты нами совместно — мною и оркестром. В частности, оркестр много стал выступать именно со мной, до меня он не пользовался большой международной известностью, а вместе мы играли уже в 55 странах мира.



И в репертуаре наверняка появились какие-то изменения?

Конечно. Оркестр на сегодняшний день играет практически весь базовый симфонический репертуар, он огромен.

 
А как этот репертуар формируется? Это обычно ваше решение?

Конечно. Все, что касается формирования репертуара — это только я. Собственно, я и должен это делать как художественный руководитель.

 
А чем вы руководствуетесь при выборе программы? Выступая в Москве, выступая в Европе, вы выберете разную программу?

У нас большой выбор, большой репертуар, поэтому мы всегда играем разные программы. Сейчас, конечно, всё поставлено на коммерческую основу и приходится считаться с пожеланиями принимающей стороны. Конечно, часто хотят слышать русский оркестр именно с русским репертуаром, и их можно понять. Хотя так бывает не всегда, и я очень доволен, когда мы играем программы разнообразные, потому что такого уровня оркестр должен быть интернациональным, он должен играть все.

 
То есть вы все-таки заранее знаете, какие предпочтения будут у слушателей?

Конечно. Предпочтения у слушателей одни — они хотят услышать высококлассный оркестр. Это главное предпочтение.
 

В вашем оркестре сейчас в основном молодые музыканты?

Очень большой разброс. От 21 года до 70-ти.

 
Существует проблема найти музыканта?

Огромная. Школа упала. Не выдает сейчас наша школа музыкантов того уровня, к которому мы все привыкли, и который требуется.
 

И это сильно ощущается?

Конечно. Образование другое. Нас учили гениально, теперь учат средне, часто наплевательски. Педагоги сами не являются уже теми профессорами, которые учили нас. Нас учили гении. Я, когда приходил в консерваторию студентом, два раза в неделю кланялся Шостаковичу и проходил в свой класс.

 
Изменилось отношение студентов или отношение преподавателей?

Изменился калибр преподавателей. Раньше это были артиллерийские снаряды, теперь это дробь. И отношение студентов, и отношение преподавателей тоже. Всё вместе.

 
А люди, попадая в ваш оркестр, приобретают что-то новое для себя? У вас какие-то личные беседы с оркестрантами бывают, они хотят что-то позаимствовать у вас?

Личных каких-то бесед нет. Нет на это ни времени, ни возможностей. Но процесс репетиционный — он же является и учебным процессом, он идет каждый день. Поэтому тот, кто хочет взять — тот возьмет.

 
Есть ли в оркестре музыканты, которые остались еще от Вероники Дударовой — она ведь руководила оркестром до вас, верно?

Есть, это замечательные музыканты, которые прослужили десятки лет в этом оркестре.

 
Слушателям запомнились ваши обширные проекты: полные собрания симфонических сочинений Брамса, Бетховена, Шуберта, Шумана, Рихарда Штрауса, Мендельсона, Чайковского, Глазунова, Рахманинова, Прокофьева, Шостаковича и, наконец, Малера. Есть ли в Ваших планах нечто подобное на ближайшие годы? Ведь «поднять» такую программу — это титанический труд.

Да, это даже определенная миссия. Интересная для публики, полезная для оркестра, и мне самому это очень интересно. То есть здесь присутствует некая общность интересов. Мне кажется, что она — эта общность — дала свои плоды.

 
Такие программы сохраняются в репертуаре оркестра или все-таки удержать это очень тяжело?

Тяжело, потому что в нынешнее время составы всех оркестров постоянно меняются, и мой оркестр в этом плане не является исключением. Раньше, когда составы оркестров были стабильными на протяжении многих лет, это было значительно легче. Костяк оркестра у нас всегда сохраняется, это ведь очень важно, но всякие «привходящие» обстоятельства создают определенного рода сложности.
 

Планируются ли у вас в ближайшее время подобные крупные симфонические циклы?

Сейчас я играю в основном смешанные программы, потому что всегда стараюсь разнообразить репертуар: играли циклы — сейчас играем смешанные программы. Вернемся и к циклам. Не так давно я провел цикл Глазуновских симфоний. Глазунова я обожаю, считаю величайшим композитором и незаслуженно мало играемым — я имею в виду его симфонические произведения. Еще настанет время, когда Глазунов в сознании слушателей встанет в ряд величайших русских композиторов.

 
Есть ли у вас «любимое детище» среди ваших записей, среди исполненных произведений?

Нет, я же профессионал. Любить надо то, с чем в данный момент выходишь на сцену. Если не любишь — не выходи.

 
Так и Рудольф Керер говорил: «Самый любимый — тот, кого я сейчас играю».

Конечно. Так и должно быть.

 
В вашем расписании гастрольные выступления занимают огромную часть. Какие концертные залы стали для вас любимыми?

Конечно, все известные залы — и наши, и европейские. И наш — Большой зал Московской консерватории, и Санкт-Петербургский — бывший Большой зал Ленинградской филармонии. Европейские залы: Concertgebouw в Амстердаме, MusikVerein в Вене, в Америке — Карнеги-холл.

 
А как вы оцениваете Большой зал Московской консерватории после его реконструкции в 2011 году? Изменился ли он в плане акустики?

Изменился. Положительные стороны в том, что все-таки зал тогда обновили, и все-таки в очень короткий срок. Для нашей страны это редкость — чтобы за сезон, за год сделали зал — это было чудо! Когда его закрыли, я уже чуть ли не оплакивал — и нас, и зал. Я уже думал, что очень много лет мы не будем иметь возможности выступать в этом зале. Но видите, в отличие от Большого театра — за год зал сделали. Но то, что там, конечно что-то акустически изменилось — это факт. Но я еще раз говорю — надо признавать хорошее. Надо признавать то, что зал был сделан, что мы в нем выступаем, слушатели имеют возможность посещать его, быть в нем — это грандиозно, я считаю.

 
А концертный зал Дома Музыки?

Это конференц-зал. В нем очень сложно играть, проводить концерты. Если я имею возможность играть в Большом зале консерватории — у меня вопросов не возникает.

 
А если бы вам предложили дать концерт в любом зале, какой бы вы выбрали?

Свой зал, конечно же, Большой зал Московской консерватории. Это — как для летчика своя взлетно-посадочная полоса.

 
Не секрет, что в финансовом плане у музыкантов сейчас не самые легкие времена. Как вы считаете, президентская и правительственная система грантов в России поможет музыкантам удержаться на плаву и плыть дальше? Должна ли академическая музыка вообще поддерживаться грантами и дотациями?

Система грантов — это вообще великая система, слава Богу, что она существует у нас в стране. Другой вопрос, что жизнь не стоит на месте, она становится все время дороже. Это — реалии современного мира. И тех денег, которые 5-6 лет назад являлись спасительными для людей, сегодня уже не хватает.

 
Финансирование вашего оркестра происходит за счет концертов, гастролей, или...?

Финансирование у нас государственное, государственный бюджет, у нас — Президентский грант, который идет музыкантам оркестра за творческие проекты, которые происходят в оркестре. Этот Грант, собственно, и является спасительной соломиной для существования коллектива.

 
А вот есть понятие «спонсор оркестра». Что оно в себе заключает?

Спонсорство сегодня в нашей стране... оно даже не в зачаточном состоянии... оно в принципе не развито. Это бывают единичные вливания, пожертвования. У нас институт спонсорства абсолютно не развит. Это очень жалко, потому, что в цивилизованном мире он играет огромную роль — для поддержки искусства, культуры в целом, каких-то проектов определенных. А у нас это всё либо тесные личные связи, либо какая-то такая супер-добрая воля отдельных личностей. Есть страны, где это все поставлено на законодательную базу, на широченную основу, благодаря которой существуют великолепные институции, а у нас — все зависит от государственного финансирования.

 

В одном из ваших интервью прозвучала мысль о том, что культура страны по своему значению приравнивается к национальной безопасности...

Конечно! Бескультурный человек, который дремуч в культурном плане — он же человекообразное существо. А что такое обезьяна с гранатой? Вот вам и ответ. Культура должна проявляться во всем. Это же не только скульптура, музыка, живопись, театр... Культура должна быть во всем — в быту, на производстве — она должна присутствовать везде. Если человек идет, и заплевывает чистое пространство...

 
... то вспоминаются вечные слова булгаковского профессора Преображенского о разрухе...

Да! Шариковы у нас, к сожалению, еще пока не перевелись.



Музыка каких стилей, каких эпох вам ближе? Вы исполняли произведения Денисова, Губайдулиной, Шнитке, А.Петрова, Э.Денисова, М.Вайнберга, Г.Дмитриева ... Есть ли кто-то из композиторов в современном мире, кто вам близок, музыку которого вам хотелось бы исполнить?

Мне сложно сказать, кто ближе... Я очень дружил с Эдисоном Денисовым. Это была хорошая творческая связь, я играл много его премьер. Также я был дружен с Моисеем Вайнбергом, Андреем Петровым. Очень интересные люди, увлеченные делом, отстаивающие и свои идеи, и определенные направления в искусстве. Жалко, что их нет с нами.

 
А с Софией Асгатовной Губайдулиной вы общаетесь?

Нет. С ней у меня не было таких творческих связей. Вот еще с Вайнбергом были. Это — крупнейший композитор, выдающегося дарования, и я думаю, что его время еще настанет. Как могло такое случиться, что он при жизни не получил должного признания, которое должен был получить благодаря своему таланту, благодаря своему творчеству? Но композиторы в этом плане — намного более счастливый народ, чем исполнители, потому, что написанное — остается. Пусть — в ящиках стола, пусть — не исполненное. Наступает момент — и они получают должное признание общества и народа. Ведь Мендельсон открыл Баха. До Мендельсона Бах был в забвении, никто не знал, кто такой Иоганн Себастьян Бах. Была узкая кучка людей, которые знали его как органиста. А Мендельсон — открыл миру Баха. Композитор — это человек, который сочиняет музыку определенного направления, благодаря и своему композиторскому дару, и полученному образованию. А если сегодня говорить о современных так называемых композиторах, то понятие «композитор» сейчас девальвировалось и нивелировалось полностью. Мы сейчас видим попсовых эстрадников, которые тоже называются композиторами — такого не было никогда. Они сегодня пишут музыку, нажимая кнопку на компьютере — и компьютер пишет музыку — и это называется «творение композитора».

 
А такого много сейчас?

В академической музыке — не знаю, но тоже наверняка есть. Если мы смотрим на другие жанры искусства, на изобразительное искусство, на живопись — как человек берет три банки разноцветных чернил, выливает их на холст — и это — творение! То же самое происходит и в музыкальном искусстве.
 

Бывает такое, что произведение не может быть исполнено без участия композитора — из-за тонкостей партитуры, или чего-то такого, что нельзя написать нотами?

Сейчас очень многие композиторы даже не знают, что они написали, они даже не ответят на вопрос исполнителя: «а что это такое». Другой уровень подхода ко всему. Человечество развивается по спирали. Сейчас — не самое лучшее время во всех жанрах искусства. Придет оно наверняка. Когда — не знаю. Но вот золотой период — он кончился, его больше нет. И закончился он совсем недавно — в двадцатом веке. Не в каком-то там восемнадцатом, и даже не в девятнадцатом, а совсем недавно — в двадцатом. Сейчас? — нет, нет и нет. Сказать, что природа не производит на свет талантов — нельзя. Люди-то рождаются способные, талантливые, наверняка, но либо они не получают условий для развития своего таланта, либо они в других сферах проявляют свой талант. Но по спирали, я думаю, этот виток выкрутится — и пойдет опять... Когда это будет — через 20, 30, 40, 50 лет — никто не знает. Я себя не считаю старым человеком еще пока, но возраст у меня — достаточно солидный, и я застал хорошие времена. Я не понимаю композитора, который пишет музыку бесчувственную, в которой нет тематического материала, нет дара мелодии. Я этого не понимаю, и не хочу играть такую музыку. Пусть меня даже упрекнут в ретроградстве каком-то — я не боюсь этого. Ведь музыка — это жанр искусства ассоциативный, который должен вызывать наплыв чувств у слушателя. Некоторая музыка имеет определенную программу, заложенную автором — и тогда все понятно и ясно. А если она этой программы не имеет, то воля и фантазия представлена огромная — то есть человек воспринимает ассоциации: кто-то слышит удары судьбы, кто-то слышит что-то другое. Музыка сама по себе должна вызывать чувства у людей; главные чувства — они по-прежнему остаются чисто человеческими — это и любовь, и ненависть, и смерть, и природные какие-то явления, и все, что угодно. Вот эти ассоциации, которые вызываются — они очень важны. А если это сплошная математика, которая ни на чем не основана, она и людей не тронет. Либо люди будут кривить душой и стремиться показать себя супер-умными и продвинутыми. Последним гигантом, ушедшим из жизни, в русской музыке был Шостакович. Нет музыканта такого калибра, такого гиганта после него. И что бы ни говорили люди заинтересованные, и люди просто увлеченные, или люди заблуждающиеся — для меня это так. Я говорю свое субъективное мнение, и, возможно, найдутся люди, которые будут яро мне возражать, но я говорю то, что я думаю, что я считаю. Для меня Великая Русская музыка закончилась в 1975 году. Я жду ее возрождения, но не знаю — на своем веку, наверное, уже не дождусь.


Мне кажется, что для Дмитрия Дмитриевича когда-нибудь настанет время — открытия его как летописца...

Он и есть летописец. Почему еще до сих пор — особенно за границей — бытует мнение слушателей о Шостаковиче, что это — музыка тяжелая. Они не могут пережить то, что было пережито Шостаковичем и народом. Они не понимают, что такое был 1937-й год, выраженный в музыке — Пятая симфония, Восьмая симфония, Четвертая. Это можно только или пережить самому, либо генетически по наследству это получить. Он летописец — это факт.
 

Вы ведь застали Шостаковича в жизни.. Шостакович-композитор и Шостакович-человек. Его считали закрытым человеком...

Он был скромным человеком, стеснительным в общении. Последние годы — болезненным, у него была большая проблема с двигательным аппаратом. Но он отличался очень и внешней своей стеснительностью, и богатым внутренним миром, который выпирал из него в его произведениях, потому, что такое написать мог только гигант.

 
А как вы думаете, в чем причина того, что раньше ведь удавалось музыканта вырастить, воспитать. А сейчас действительно много талантливых ребят, которые не находят своей дороги дальше.

Не могу сказать. Все сыграло роль свою — и глобализация, и уровень жизни, и нежелание посвящения полного себя искусству. И сегодня встречаются гениальные люди, которые — как это было принято в старые добрые времена — проявляют себя неожиданно, будучи кустарями-одиночками. Возьмите математика Перельмана. Он же сегодня живет, он — наш современник, самородок, отшельник. Вот — пожалуйста, пример.

 
Если бы вам предложили перечислить все проблемы, которые мешают вам как музыканту, как дирижеру, как руководителю, что бы вы назвали в первую очередь?

Самое страшное для профессионала — это когда в твою сферу вмешиваются люди непонимающие, которые пытаются руководить процессами, в которых они не разбираются. Но это было всегда, что говорить... И это во всех сферах. Художник — по определению — должен быть всегда свободен, он должен иметь поле самовыражения, должен проходить разные моменты своего жизненного развития — через неудачи, взлеты, падения. Самое страшное — это руководить художниками — это гибель для их творчества. Так бывает с отдельными чиновниками. Лучше профессионала знать дело может только профессионал.


Москва, май 2018

 

Василий Вакатов.
Родился в 1975 году в Москве. По образованию и основной профессии — радиоинженер. Интерес к музыке сопровождает всю жизнь, начиная с 11 лет, когда начал играть в Духовом оркестре останкинского Дома Пионеров. Занимается настройкой клавишных музыкальных инструментов, изучает вопросы темперации и музыкального строя. Церковный звонарь, преподаватель колокольного звона. 


Наталия Вакатова
— музыковед, магистр искусствоведения, научный сотрудник Института Культурологии Литвы, автор научных работ и публикаций, соавтор нескольких энциклопедических изданий, преподаватель по классу «фортепиано» в ДМШ №2 г .Пушкино.

Автор
Интервью подготовил Василий Вакатов в соавторстве с Наталией Вакатовой
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе