16 фраз Анатолия Васильева о самообороне, театральной свободе и России

На прошлой неделе тридцатилетие отметила  «Школа драматического искусства». 
Основатель театра, режиссер и педагог Анатолий Васильев, в театральном мире известен экспериментами со стилем, концепцией «Лаборатория — Школа — Театр» и учениками — актерами и режиссерами, которые сегодня продолжают его дело. 

Мы вспомнили главные высказывания Анатолия Васильева, которые помогут лучше понять природу театра.



Об искусстве: Как я ненавижу искусство. Ну где его сегодня кто видел?


О самообороне: Театр по своему бытованию должен прикидываться вульгарным, пошлым, банальным, отвратительным, никчемным. Это его метаморфозы. Только благодаря этому он выживает. Если бы он был тем, что он есть на самом деле, что он есть сам по себе, то он бы никогда не выжил. Искусство слишком уязвимо. Оно должно прикидываться и принимать элементарные формы.


О театральной свободе и диктатуре: Тoлкoвaтeль, пeдaгoг и зepкaлo — тpи ликa peжиccepa. <...> Из трех функций режиссера самая опасная -- режиссер-толкователь, потому что в конце концов толкование превращается в диктатуру, а без диктата режиссуры практически производство спектакля невозможно. Но диктатура приводит к зависимости, исполнительству и художественному рабству. Мне кажется, от решения этого противоречия зависит судьба труппы, и на протяжении всех лет жизни театра, от Шекспира до Театра-Лаборатории Ежи Гротовского, великие и малые умы решали одну и ту же проблему: все труппы в театре ищут свободу, и все режиссеры в театре ищут строгость. Это сочетание строгости и свободы, равновесие сочетания дают качество спектакля.


О традициях и переменах: Мне мои педагоги, профессора , завещали заниматься театром, основами театра, русского театра и развивать эти основы. Я хочу сказать, что русский театр не только из Станиславского вышел, а из его учеников также, из Станиславского, из Вахтангова, из Мейерхольда, из Михаила Чехова. Русский театр – не только русская психологическая школа, русский театр ждет перемен. И в этот момент, когда вся страна устремлена к разрушению традиций, русский театр ждет не только сохранение традиций, но перемена в традициях.


Об анархии: В работе актера важны две составляющие - стремление к свободе и соблюдение строгости. И этот баланс - в зависимости от ментальности - меняется. Например, французам очень не свойственны естественность и освобожденность. Требуется долгий путь, чтобы освободить французского актера для креативности. В отличие от французского греческий актер, наоборот, анархичен. Ему требуется строгость. Русский актер безобразен в своем стремлении к свободе и анархии. Русский и анархичен, и фанатичен. Если он во что-нибудь верит, то уж до упрямства, с которого его не сбить и не "спить".

О России: Россия для меня — это почва, по которой больно ходить ногами. При возвращении первые несколько дней очень боязно. Хочется охранять себя, свои глаза, свое тело, свое настроение. Но потом привыкаешь.


О тяге к безобразному:  Предел всякого искусства связан с организацией. Дальше начинаются симулякры, некие имитационные объекты, которые имеют видимость свободы, но на самом деле имитируют то, что уже достаточно круто сварено. Заорганизовано. Тогда появляются культуры варварские, грязные, и люди, для которых особым удовольствием является желание обрушить на глянцевую поверхность ведро с навозом. Они с удовольствием наблюдают, как навоз течёт по глянцевым телам, по глянцевым отношениям.


О современном театре: Театр в России уже совершенно другой — новый, молодой. Никто больше не задумывается над теми вопросами, над которыми задумывался я. Просто театр сказал, что необходимо нечто новое. Это нужно принять. Я думаю, что с этого момента и началась новая история русской драмы.


Я не из числа тех, кто отвергает современный театр. Я могу рассуждать о нем, анализировать, но я отказываюсь его отторгать и критиковать. Я вижу, что у него есть свой путь, обусловленный закономерностями. Театр поступает так, как поступает с ним жизнь, и к его процессам надо относиться с большей открытостью.


О молодых режиссерах: «Карамазовых» Константина Богомолова я принял от начала до конца. При том, что сам работал над Достоевским много лет и по-другому. Путь эстетических тюрем, подзатыльников и поджопников непродуктивен. Если позволить нынешнему поколению быть художественно свободным, оно, возможно, спросит: а каким был русский или советский театр в прежние годы? И обратится к традиции.


О рефлексии: Мне кажется, что русская театральная школа хороша именно стремлением к глубокому знанию, нас не удовлетворяют зрительские аплодисменты, я точно знаю, что даже после лучшего спектакля актер уходит со сцены недовольным, даже если он не показывает вида. Он понимает, что зрители удовлетворены, но сам все равно постоянно задает себе множество вопросов, его грызет душа, мешает, не дает покоя, и это хорошо.


О коллективном обмане: Встречаются два человека, где-нибудь в стране третьего мира, около гостиницы. Одному из них необходимо обменять валюту, ему в этом помогает случайный встречный, обмен совершен, все счастливы и расстаются. Позже человек, который обменивал деньги, видит, что купюры фальшивые. Он возвращается и найти обманщика, конечно, не может.


Можно ли сыграть это на сцене? Чем отличается реальность реального от реальности сценической? Лишь единственным обстоятельством: в реальной реальности тот, кто обменивает, не знает, что он будет обманут, а в сценической реальности оба участника об этом знают, и это очень существенное различие.  Преодолеть это знание никакой техникой невозможно. Как бы вы себя ни обманывали, вы не сможете затуманить себе сознание. <...> Все это значит, что мы занимаемся искусством обмана, приходим ради этого в институты, то есть мы коллективные жулики. Мы ищем лучшего педагога-жулика, чтобы он научил нас этому воровству. Получается, что самая лучшая школа – та, которая обучает искуснейшей имитации? Это серьезная проблема, но она устраняется.


О границах воображения: Нельзя все сочинить, это невозможно. Существует зона, отведенная для сочинения. Импровизация не может быть сплошной и постоянной просто потому, что сплошная импровизация — это жизнь, сливаться с которой театру нельзя и незачем. Реальность театра объективна, в ней есть свои строгие законы, подлежащие изучению.


О реализме: Я думаю, что, когда люди теряют Бога, они говорят о реализме. Современная культура оперирует категориями реализма, но упаковывает их в нереалистические формы.  <...> Устремляясь к реализму, они тем самым начинают претендовать на роль творца. Те, кто устремляется к реализму, имеют предел и никогда реализма не достигнут. Как бы к нему не приближались. Они должны иметь разум, чтобы останавливаться на достаточно большой дистанции до предела.


О трансмиссии: Спектакли не могут быть целью мастера. Целью всякого художественного начинания является передача. И общество, которое уничтожает институты трансмиссии в области культуры, наносит вред самому себе. У людей отмирают те составы души, которыми они должны гордиться.


Об учениках: Продолжает ли ученик учителя — дело не учителя. Если я заразил их художественной болезнью, воспитал в них охотника за сокровищами искусства, значит, я сделал свою работу. У Иакова было 12 сыновей — все разные. И это хорошо. Пусть будут такими, как есть. Но за их судьбой я не наблюдаю. Может, это покажется циничным, но так проще.


Думаю, что ученик должен сам взрослеть, развиваться и наблюдать за учителем: не умер ли он еще? <...> Но если я вижу, что кто-то из учеников стоит на краю обрыва, предупреждаю: «Старик, посмотри, что происходит». Они меня никогда не слушают. И я всегда наблюдаю эффектное падение.


Об опыте: Я ни в коем случае не хочу быть ни для кого примером. Равняться на меня — значит сделать свою жизнь ужасной. Но прислушаться можно. Я хочу только поделиться опытом, творческим и человеческим.
Автор
Маргарита Шило
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе