Актриса рассказала «Культуре» о съемках в сериале «Зулейха открывает глаза» Егора Анашкина.
Кадр из фильма "Зулейха открывает глаза".
Фото: кинокомпания «Русское».
Начало тридцатых, крошечная татарская деревушка. Семья молодой бессловесной женщины по имени Зулейха (Чулпан Хаматова) попадает под раскулачивание: мужа ее убивают, а ее саму отправляют на переселение в Сибирь — кормить собственным мясом волков да медведей. Возглавляет конвой, отвечающий за переселенцев, молодой красноармеец Иван Игнатов (Евгений Морозов), косо посматривающий на Зулейху. Такое внимание совсем не нравится его походно-полевой подруге — девушке-конвоиру Настасье, давно сменившей платья на армейскую форму. Эту-то красотку, сильную и своенравную, влюбленную в Игнатова и в революцию, сыграла одна из самых необычных актрис в нашем кино — заслуженная артистка РФ Юлия Пересильд.
— Юля, помните вашу первую встречу с «Зулейхой»? Что вы подумали, что почувствовали?
— Знаете, был момент, когда все вдруг бросились читать этот роман. А когда ты постоянно наталкиваешься глазами на одну и ту же обложку, то невольно ловишь себя на мысли, что тоже хочешь понять, почему такое огромное количество людей вдруг схватились за эту книгу. Что в ней такого?! В итоге я тоже ее прочла, и прочла задолго до того, как начались разговоры о сериале. Кстати, так вышло, что о нем я узнала от самой Гузель Яхиной. В Театре наций мы играли спектакль, поставленный Томасом Остермайером («Фрекен Жюли». — «Культура»): Чулпан Хаматова, Евгений Миронов и я. И Гузель зашла в гримерку к Чулпан и начала рассказывать, что, возможно, будет какая-то экранизация «Зулейхи», и что ей бы очень хотелось, чтобы Чулпан согласилась сниматься в главной роли. А так как я к тому времени уже понимала, о чем идет речь, то у меня мелькнула мысль, что было бы очень здорово попасть в этот проект. Так и вышло: через несколько месяцев мне позвонил режиссер Егор Анашкин и предложил поработать вместе. Чему я, конечно, обрадовалась. Ведь мне очень понравилась книга. Очень.
— Кстати, а чем она вас зацепила?
— Не сюжетом и не каким-то сумасшедшими событийными перипетиями. Меня поразил язык. Да простят меня литературоведы, но схожие ощущения у меня были от «Прощания с Матерой» Валентина Распутина. Ты читаешь прозу — и не можешь от нее оторваться часами. Текст такой сочный, так будоражит воображение. Это что-то невероятное!
— Юля, когда смотришь на вашу Настасью, понимаешь, что она гораздо сильнее Игнатова. Особенно того Игнатова, который только в начале пути.
— А я бы не сказала, что она сильнее. Она, скорее, заражена идеями революции, и заражена больше, чем он. И человеческое (по-настоящему человеческое!) в ней еще не проснулось. Даже наоборот: Настасья искренне верит в то, что любые жертвы ради идеи — это оправданно.
— Но что-то человеческое со временем в ней может проснуться, как вам кажется?
— Тут дело вот в чем. В романе мы ее теряем из вида очень рано. В сценарии, правда, роль была дописана (сценаристы объединили два разных персонажа в один. — «Культура»), поэтому линия моей героини в сериале стала чуть больше. Но у нее, к сожалению, нет достаточно драматургии, чтобы измениться и начать что-либо делать уже в измененном состоянии. Есть только намек на то, что эти изменения произошли.
— Но зачем ей Игнатов, почему именно он?
— У него тонкая душевная организация, и она это чувствует. Во-вторых, она его любит. А задавать вопрос «Почему любишь?» совершенно бессмысленно. Любят всегда не «почему-то». И не отчего, и не зачем. Тут логика бесполезна. Зато можно объяснить, почему он ей симпатичен как человек. И вот тут, я думаю, все дело в том, что ей его жалко. Она понимает, как ему тяжело. Что чем больше он общается с переселенцами, тем сильнее переживает и быстрее ломается: многие его принципы рушатся. И она видит, что Игнатов жалеет этих несчастных. А она жалеет его.
— Тем не менее, в какой-то момент она его все-таки предает: по сюжету Игнатова с переселенцами фактически бросают в тайге, а она уплывает «на материк» в свое светлое (или не очень светлое) будущее. Но, как вам кажется, если бы Игнатов ее не оттолкнул, она могла бы пойти за ним? Зимовать в лесу, жить в землянке?
— Я думаю, да. Если бы почувствовала, что он ее любит, отказалась бы от всего, от всех идей. И была бы согласна на тихое счастье на двоих. Другое дело, что в данных обстоятельствах никакого тихого счастья ей бы все равно не досталось. Но она была бы готова обмануться.
— То есть некоторая жертвенность в ее характере все-таки есть?
— Погодите, в ней, конечно, живет готовность приносить себя в жертву. И это, кстати, одна из причин, почему я долго не могла ее полюбить. Ведь Настасья жертвует собой в первую очередь ради революции. Она же не просто поехала в Сибирь тусоваться. Она с мужиками в отряде едет! И это, разумеется, жертва. Но она верит, что ее жертва (как и любая другая) не будет напрасной. Что они сейчас всех раскулачат, уничтожат кулацкое отродье — и начнется светлое будущее. Поэтому смерть других людей ее совершенно не останавливает. Но и сама она не прячется, не пытается спасти свою шкуру (а конвоиры ведь тоже рисковали жизнью). В общем, она своего рода ангел революции, который в эту революцию верит искренне. А иначе она просто тварь тогда.
— А вы сами смогли бы поставить какую-то идею во главе угла? Или пойти за своим мужчиной в землянку? Понимаете, мне просто очень интересен вопрос соотношения актера и его роли: насколько исполнитель может быть близок к своему герою, и случается ли так, что актер и персонаж совпадают?
— Такие совпадения нечасты — и слава Богу. А иначе было бы очень скучно. Безусловно, мы лепим своих героев из самих себя: из своего нутра и своей фантазии, даем им свои чувства и свое лицо. Но это же все равно не мы! Моя героиня выбирает одно — а я поступила бы совсем по-другому. И нет такой идеи, ради которой я бы творила то, что творит она. А если бы меня заставили это делать, то мне было бы физически и морально плохо. И я уверена, что любая идея, построенная на крови или на несчастье других людей, не может быть светлой и ни к чему хорошему не приведет. Тогда как Настасья считает ровно наоборот. У нее совершенно другое мышление.
— Тем не менее, большинство актеров можно условно разделить на две группы. Первые постоянно играют себя в так называемых предлагаемых обстоятельствах (и это явно не вы), вторые как раз интересуются теми персонажами, которые максимально на них не похожи. Можно сказать, что вы относитесь ко вторым?
— Да, так сказать можно. Даже больше: я не очень-то понимаю, как можно всю жизнь играть по принципу «Я в предлагаемых обстоятельствах». Во-первых, это жутко неинтересно. Во-вторых, в этом есть какая-то очень большая неправда, фальшь какая-то. Потому что это все равно какое-то ненастоящее, какое-то вымышленное «Я». Ведь про своего персонажа ты можешь нафантазировать что угодно. А про самого себя ты не можешь нафантазировать ничего. В итоге ты просто обманываешь. К тому же даже самые храбрые люди (и внешне выглядящие как герои) в сложных обстоятельствах могут здорово струсить. А слабые и рефлексирующие — оказаться героями. И ты никогда не знаешь, как именно ты себя поведешь: трусом будешь или героем. Ты можешь поручиться за кого угодно, но только не за себя. Это как раз самое трудное. Поэтому, когда мы говорим о «Я в предлагаемых обстоятельствах», мы все равно имеем дело с вымышленным «Я». С «Я» идеальным, которого на самом деле не существует.
— Юля, давайте вернемся к «Зулейхе». Как вам кажется, чем она актуальна сегодня?
— Я знаю, что огромное количество людей (речь, конечно, не про историков) не очень хорошо понимают, что такое раскулачивание на самом деле. Все мы, конечно, об этом слышали или читали. Но одно дело читать, а другое — попытаться почувствовать, что именно за этим стоит. Что происходит с тобой, когда заходят в твой дом, в твою комнату, арестовывают и куда-то везут. И ты не знаешь, что с тобой будут делать и сколько это может продлиться. А потом — бесконечная дорога в никуда по морозу в теплушках. Все это надо хотя бы просто представить. И в первую очередь для того, чтобы ничего подобного никогда больше не повторилось.
Ведь мы все привыкли, что наш дом — наша крепость. Может, на самом деле это и не так, но нам нравится так думать. Ты приходишь домой, закрываешь двери — и думаешь: «Ну, все, здесь спокойно». А потом получается, что это не так: к тебе могут вломиться в любой момент, и ты окажешься в неизвестности. Мне кажется, это по-настоящему жутко.
— К сожалению, я лично знаю тех, кто до сих пор считает, что тридцатые годы были далеко не так страшны, как их пытаются описать. И что цифры жертв сильно завышены. Мол, что такого, если ради безопасности государства пришлось переселить куда-то человек двести. И как пробить эту стену, я, если честно, совершенно не понимаю.
— Может, они так считают, потому что их там не было? И никого из их родственников раскулачивание не коснулось? Вообще, мне кажется очень важным, чтобы каждый задал себе вопрос: «А в моей семье было что-то похожее?» «И все ли я знаю о своих прабабушках и прадедушках?» Кстати, я уверена, что после «Зулейхи» очень многие об этом задумаются. И захотят узнать подробнее о своих корнях — наверное, это самое главное, что должно произойти.
— Юля, я еще вот о чем хотела спросить. По моим ощущениям, у сериала «Зулейха открывает глаза» есть кое-что общее с традициями советского кинематографа. Вам так не кажется?
— Знаете, мне трудно судить, потому что я не видела сериал полностью. Но если вам кажется, что элементы советского кино в нем есть, то для меня это очень большой комплимент. Потому что советское кино — кино великое, которым нельзя не гордиться.
— Кстати, а что для вас советское кино?
— Понимаете, советское кино — очень разное. Мы его, конечно, привыкли объединять по одному временному периоду, но такое обобщение не совсем верно. Фильмы Тарковского и фильмы Захарова — это две разные планеты, хотя каждый из этих режиссеров, без преувеличения, гениален. При этом я не знаю ни одного аналога уникальным картинам Марка Захарова — ни в Голливуде, ни где-то еще. Тарковский, правда, известен в мире чуть больше, поэтому и последователей, готовых подражать его стилю или языку, у него хватает. Но дело даже не в подражании. Простой пример: в этом году «Оскар» за операторскую работу получил Роджер Дикинс (один из ведущих операторов современного кинематографа, за плечами которого «Побег из Шоушенка» (1994) Фрэнка Дарабонта, «Мертвец идет» (1995) Тима Роббинса, «Фарго» (1995) и «Большой Лебовски» (1998) братьев Коэн, «Игры разума» (2001) Рона Ховарда, «Таинственный лес» (2004) М. Найт Шьямалана, «Пленницы» (2013) и «Бегущий по лезвию 2049» (2017) Дени Вильнева, «1917» (2019) Сэма Мендеса и другие. За фильмы «Бегущий по лезвию 2049» и «1917» Роджер Дикинс выиграл два «Оскара». — «Культура»). Его спросили, какой фильм у него любимый и кого из операторов прошлого он мог бы назвать своим кумиром. Знаете, что он ответил? Он назвал «Иваново детство» Андрея Тарковского, а лучшими операторами в истории кино — Вадима Юсова и Георгия Рерберга. Так разве можно этим не гордиться?
— Но чем советское кино притягивает лично вас?
— Очень многим. Но прежде всего меня завораживает работа актеров. Знаете, я до сих пор завидую их смелости, завидую тому, как они играют. Они не боятся ярких красок, не бояться показаться чересчур театральными — и эту театральность оправдывают, делают ее органичной. В них нет страха играть ярко, экспрессивно, харизматично. И это касается совсем разных артистов, будь то Андрей Миронов или Татьяна Доронина. И вот этой-то органики и смелости, этой манеры игры мне очень не хватает в современном кино. А еще не хватает музыки и поющих коллег — того, чего было с лихвой в старых советских фильмах.
— Юля, не могу вас не спросить по поводу благотворительного фонда «Галчонок», учредителем которого вы являетесь. Как я понимаю, он создан для поддержки детей и подростков с ДЦП, которые попали в трудную ситуацию. Как чувствует себя «Галчонок» в условиях сегодняшнего кризиса?
— Ох, для НКО сейчас, конечно, очень тяжелое время. Мы же живем тем, что собираем пожертвования, каждый день встречаемся со спонсорами, помогаем детям. А сейчас мы как бы немного обездвижены, хотя стараемся не опускать руки и из информационного пространства не исчезать. Поэтому продолжает работать наш канал «ДЦП-инфо». А еще мы запустили новый интернет-проект: «Сказки Джанни Родари». (Я, кстати, обожаю этого автора). Суть его в том, что каждый день артисты, сидя у себя дома, читают одну из сказок Родари. И мне это кажется невероятно актуальным. Во-первых, когда-то давно Джанни рассказывал эти коротенькие сказки своему ребенку, когда того не было рядом (то есть они изначально писались для общения на расстоянии, что очень напоминает сегодняшнюю ситуацию, и это показалось нам интересным совпадением). Во-вторых, невозможно быть равнодушным к тому, что сейчас переживает Италия, так что для нас это своего рода жест сочувствия. В-третьих, для тех, кто сидит дома и кому надо занять ребенка минут на пятнадцать, наши сказки — это гораздо лучше, чем включать какую-то компьютерную игру. И, кстати, никаких денег мы за это не собираем, хотя если вдруг найдутся те, кто захочет помочь, то мы будем только рады.
— Юля, а как вам самой живется на самоизоляции? Не скучаете по съемкам, спектаклям?
— Тяжело ли мне без спектаклей?! Знаете, у меня, оказывается, столько дел накопилось. И у меня сейчас очень насыщенный график, несмотря на то, что я как бы сижу дома. Потом что надо почитать, поиграть, погулять, уроки сделать, хоть немного спортом позаниматься, убедить взять в руки книгу, еду приготовить, помыть, постирать, убрать и так далее. Список дел получается бесконечным. Поэтому я еще даже не расслаблялась. Да и не хочу расслабляться. Не хочу ложиться и попросту тупить в потолок.
— Отлично сказано, Юля! Да, и последний вопрос: как вам кажется, что будет с нашим кинематографом дальше? Насколько серьезной окажется для него ситуация с пандемией?
— Пандемия, конечно, нашу киноиндустрию до основания не разрушит, хотя, к сожалению, сильно на нее повлияет. Но дело в том, что в последнее время в нашем кино происходило много всего очень любопытного. Стали появляться фамилии новых артистов и режиссеров, за которыми невероятно интересно следить: у них особенная манера, свой язык, и, самое главное, им есть что сказать. Поэтому мне кажется, что несмотря ни на что, наше кино все равно развивается и развиваться будет. Во всяком случае, мне хотелось бы в это верить.