— Вы говорили, что соберете «Ленинград», когда у вас кончатся бабки. Что, кончились?

— Я всегда говорил и повторяю еще раз, — строго отвечает Шнуров, — что любое интервью — это не исповедь, а некая игра. Вы как бы журналист, я как бы рок-герой. Поэтому то, что я говорил тогда в интервью, — мне показалось, что это красиво. Достаточно посмотреть на проекты, которые я сделал в этом году, чтобы понять, что в принципе деньги у меня должны быть.

— Работа на ТВ и в кино, открытие бара «Синий Пушкин», — перечисляю я. — Ну да, должны быть.

Шнур смеется, беззвучно и весело. Этот смех не очень вяжется с его строгим тоном и как бы показывает: все не всерьез.
«Химкинский лес»

«А не спеть ли мне песню вам про Химкинский лес?
Из последних известий я устрою замес,
Про ментов-паразитов и про дьявольский мерс —
Много тем нераскрытых. А теперь про Химкинский лес…»

(Из песни «Химкинский лес» группы «Ленинград», 2010)

— Вы ожидали, что песня «Химкинский лес» вызовет такой резонанс?

— Ну, что именно такой — не ожидал. А что резонанс будет, я знал.

— А что вас удивило?

— Нелегкое отношение к жизни многих людей.

— Это потому, что темы, которые вы зацепили в этой песне, очень важные.

— Я не зацепил, а просто тронул, — смеется Шнур. — Если бы я хотел зацепить, вы уж поверьте мне, я бы зацепил.

22 августа Юрий Шевчук и несколько других рокеров выступили на митинге в защиту Химкинского леса, поддержав общественную кампанию противников строительства на месте леса трассы Москва — Санкт-Петербург. История стала резонансной и даже вышла за пределы России: защитников леса поддержали анархисты, антифашисты и леваки по всему миру. Наконец, президент распорядился приостановить строительство и провести общественные слушания.

А в конце сентября в интернете появился клип «Химкинский лес» группы «Ленинград», в котором лирический герой размышляет, не спеть ли ему песню про всякие несправедливости, чтобы билеты на его концерты продавались получше. Заодно Шнур прошелся и по рэперу Noize MC, который живо откликается на события, вызывающие общественный протест, выкладывая в интернет свои песни о них.

Клип возмутил многих. Он обстебал не только конкретных людей, пришедших на митинг, но и вообще волну гражданской активности, которая поднималась в этом году по самым разным поводам — от борьбы с мигалками до борьбы с лесными пожарами.

— То, что сейчас происходит, на самом деле выпуск пара, — возражает Шнур. — Если проблема Химкинского леса вдруг появляется в телевизоре и начинает решаться, значит, кому-то сверху нужно эту проблему решить. Пока Химкинский лес не обсуждали в Общественной палате и не показывали по телевизору, как сводки из горячей точки, и песни о нем не было.

Там, где интернет-молодежь склонна видеть стихийный протест снизу и победу гражданского общества, Шнур видит политические игры и телевизионные манипуляции. Его неучастие в стихийных протестных движениях, столь любимых рокерами вроде Юрия Шевчука, или пародийное участие — это индивидуализм успешного самостоятельного человека, считающего, что каждый должен заниматься своим делом, своей жизнью. Индивидуализм нулевых.

— Как начинается песня? «А не спеть ли мне песню», — напоминает Шнуров. — Она поется от первого лица. Почему-то у нас очень любят читать между строк. Но перед тем как искать подводные камни, вникните сначала в буквальный смысл песни-то!

— Буквальный смысл неинтересен, — возражаю я. — Он сразу понятен: лирический герой хочет заработать денег на Химкинском лесе.

— Но на этот буквальный смысл никто не обратил внимания! — горячится Шнуров. — И это опять же проблема нашего общества. Вот возьмем речь президента: там говорится: «ху…к-маяк». Но все говорят: «Нет, это не “ху…к-маяк”, это “ху…к-маяк, потому что еб…к”, а раз “еб…к”, то на самом деле все вот так».

— Но это вообще традиция восприятия любого творческого высказывания: в нем всегда есть скрытые смыслы.

— Это традиция русского народа. Это наследие коммунизма, когда в песне Владимира Высоцкого «Бег на месте» все слышат намек на эпоху застоя. А я за первое прочтение. Нет, понятно, что там есть еще какие-то смыслы, но первое-то прочтение — нельзя про него забывать! Нельзя следовать только за надуманным мифическим смыслом.

— А первый смысл какой?

— Элементарный. Сергей Шнуров сидит на кухне и думает, а не спеть ли ему вот такую песню. Чтобы заработать денег. Все.

— Вы считаете, что сейчас в России можно заработать деньги социально-протестными песнями?

— Я думаю, да. Даже если это исполнено безвкусно, неинтересно, немузыкально. Вот о чем моя песня.

На ютубе есть любительское видео, снятое какими-то ребятами, которые как-то ночью поймали подвыпившего Шнура на улице и спросили, какого он мнения о питерских рэперах. «Знаешь, почему мне не нравится рэп? — говорит Шнур в дрожащую камеру. — Потому что это музыка п…длявых. Они очень много п…дят, и не по делу. Мне не нравится очень много п…дежа. Мужчина — он должен сказать коротко и ясно». И уходит дальше с бутылкой пива.

Критики обвиняли Шнурова в том, что, выступив против социально-протестного рока, он, по сути, встал на сторону тех, против кого этот рок направлен: чиновников, активистов движения «Наши» и просто равнодушных обывателей. Другие писали, что Шнур просто отстал от времени: это в начале и середине нулевых принято было скептически относиться к политической борьбе — теперь же градус социально-политической активности населения вырос, а политика снова делается на площадях и в интернете.

— Вы читали все, что писали газеты про ваш клип? — спрашиваю я.

— Так, по касательной прошел. Мне не очень интересны чужие мнения.

— Среди этих мнений было одно — что вы просто не держите руку на пульсе времени и остались в девяностых…

— Да, я слышал это замечание Дмитрия Быкова, — Шнуров безошибочно называет автора полемической статьи «Ты с какой эпохи?», которая вышла в «Новой газете» в конце сентября. — В рыночной экономике только деньги показывают все. Так что если Быков об этом, то я боюсь, он неправ.

Это про деньги. Но если отвлечься от рыночной экономики, у Сергея Шнурова есть и дополнительное возражение всем, кто обвиняет его в отставании от времени: времена не меняются.
История большая и малая

— Вы хоть знаете, где находится Химкинский лес и почему его хотят вырубить? Вы следите за новостями?

— Перестаньте, ну зачем мне это! — морщится Шнуров. — Я не слежу, потому что ничего не меняется. Просто, если ты внутри процесса, ты видишь какие-то детали. А если ты отключишься от этой матрицы и в следующий раз подключишься к ней через пять лет, там будут только новые физиономии, а сюжеты останутся те же.

— Вам кажется, что за пять лет в России ничего не изменилось?

— Нет. Парадигмы те же самые.

— А за последние двадцать лет? Девяностые отличаются от нулевых?

— Не знаю. Для меня это время делится на периоды, когда мне нравился Ван Гог и когда он мне разонравился. Вот так я смотрю на свою жизнь. Самое кардинальное изменение — появились книжки, которых раньше не было. Это то, что я заметил. А остальное все как и было. Книжки стали доступны, и все.

На диване сидит и слушает наш разговор жена Сергея Шнурова. Она родилась в 1986-м. Он просит ее сходить в магазин за кофе и сахаром. Когда она выходит, я спрашиваю, говорил ли он с ней о меняющемся или неизменном времени. Шнуров отвечает, что у них много других интересных тем.

Наш разговор напоминает партию в шахматы — как и вообще любой разговор со Шнуром. Он дает собеседнику подумать над своим ходом, а сам думает над своим, делая паузы между короткими репликами. Он не любит пускаться в длинные объяснения — предпочитает отражать атаки. «Я играю в шахматы, а они (социально-протестные артисты: Noize MC, Стас Барецкий и другие. — “РР”) занимаются боксом. Я уважаю боксеров, но в шахматы они не играют», — говорит он мне.

— Вы не верите, что социальный протест может привести к изменениям? Что возможен реальный диалог народа с властью?

— Это миф, — отвечает Шнуров.

— В Европе-то он есть.

— В Европе он есть уже довольно давно. А у нас его не было никогда. Когда мне говорят про «возрождение России», я спрашиваю: «Какую именно Россию вы собираетесь возродить? Какой этап истории России вам нравится, к чему вы хотите вернуться?» Нет такого этапа. Если говно за собой смывать в общественных туалетах, этого будет вполне достаточно каждому либералу и не либералу тоже. Это мой рецепт процветания России. У нас, я думаю, 80% деревянных туалетов: дырка, и сри туда орлом. Вначале сантехникой нужно заняться, а потом уже думать про диалог власти и народа. И то, что происходит с тем же Химкинским лесом, — вы же понимаете, что это симуляция. Симуляция диалога. Чего они добились? Того, что их показали по телевизору?

— Говорят, что в том числе из-за них сняли Юрия Лужкова… — тихо вклиниваюсь я.

— Вы верите этому?! — кричит Шнуров. — Господи, господи, господи, с кем я говорю?!

Уже потом, когда фотограф снимает его после интервью, он внезапно вскидывается и говорит как бы поверх кадра:

— Если честно, у меня нет политических воззрений. Я знаете как эту историю 1991 года вижу? Сидят директора заводов: «Бля, а че это мы не собственники? Давайте зае…шим, сука, революцию!» Вот и вся фабула этой истории.
Общество потребления

Когда я говорю, что в стране надо что-то менять, Шнуров смеется.

— Ну меняйте — одевайтесь лучше! — Он прихлебывает кофе. — Если люди будут одеваться со вкусом, то и страна будет другой. Если улыбаться будут на улицах, а не ходить с такими лицами, как будто им по голове дали только что…

— Вы сейчас произносите монолог представителя общества потребления.

— Так дайте мне это общество потребления! Я про него слышу с рождения, — Шнуров смеется, радуясь собственной шутке, потом берет себя в руки и продолжает уже серьезно: — Дайте мне это общество потребления — хоть посмотреть на него одним глазком! Здесь, на этой территории, потребителей нет. Их по пальцам пересчитать можно. Бабушка-пенсионерка — это, что ли, общество потребления?

— Ну, в вашей-то конкретной жизни оно есть, — я оглядываю огромный дубовый стол, сделанный на заказ, кожаный диван и стеклянный стол с кипой глянцевых журналов внутри.

— А вы знаете, какими усилиями я создаю это общество потребления в рамках одной семьи? — Шнуров беззвучно хохочет и смотрит на жену.

— Какими?

— Да я въе…ваю как зверь, — он переводит на меня удивленный взгляд. Взгляд у него всегда удивленный. — И если вы хотите иметь здесь парламентское государство, гражданское общество или диалог народа с властью, то именно так и нужно. Другой модели не придумали. Вот вы были в лучшем городе на Земле — Нижневартовске? Там при строительстве бетонная плита криво легла — все, до свидания! И лежит она в лесу, убрать ее недосуг. Потому что мы все думаем, как бы нам переустроить что-нибудь, на кухне посидеть-поп…деть, а бетонную плиту убрать — нет, потом как-нибудь.

— Но ведь в том, чтобы убрать плиту и выйти с плакатом на площадь, нет противоречия.

— Противоречия нет. Только ведь и времени нет. Положим, у меня есть дело — я бизнесмен. Меня начинают напрягать менты: требуют взятку. Что я сделаю? Я что, на митинг пойду? Смотрите, к чему это реально приводит: я поднимаю шум, меня показывают по телевизору, я полгода занимаюсь фигней, то бишь даю интервью, при этом бизнес мой начинает страдать, потому что делом я перестаю заниматься — я становлюсь некой медийной фигурой. Реальное дело при этом прогорает.

— А можно, например, дать взятку и сочинить об этом песню. Вот Noize MC — его посадили на 15 суток, он посидел, выпил там водки с капитаном и сочинил об этом песню, критикующую милицейские порядки, — документальное свидетельство, можно сказать.

— По мне, так это подло, — бросает Шнуров. — Если ты пьешь водку с капитаном, а потом пи…шь об этом в интернете, это как-то не очень красиво. Вы об этом не думали? В представлении русского народа стучать — это нехорошо.

— А вы русский народ?

Вообще-то отношения с русским народом у Шнурова сложные. В последней переписи он не участвовал: не захотел. Как-то определять или называть свою национальность избегает. Подозревает, что среди его предков есть немцы, потому что «шнур» — слово немецкое.

— Я русский народ, да. И стучать стыдно.

— А как же сообщить о нарушении правил? О том, что арестованные на 15 суток пьют с милиционерами водку?

— Стучать стыдно, стучать стыдно! — твердит Шнуров, не слушая меня.

— В общем, у вас куча противоречий, — сдаюсь я.

— А что делать? — сразу расслабляется Шнуров. — Человек вообще противоречивая структура. Он не может существовать без противоречий. Тем более в этом театре абсурда. Наша страна переживает даже не атеистическое, а постатеистическое время. Когда отрицание бога уже вроде как пройденный этап, вроде как его и нет. И в голове у людей такой кавардак на самом деле! Не на бытовом, не на политическом, не на общественном уровне, а именно на мировоззренческом. Вот это действительно проблема.

— То есть в головах у людей нет четкой границы между добром и злом?

— Она все время меняется в зависимости от ситуации.

Шнуров, который демонстративно отказывается думать и говорить о гражданском обществе, социальном протесте и обустройстве России, на самом деле производит впечатление человека, который много об этом думает. Во всяком случае, пока его фотографируют, он успевает, ни к кому не обращаясь, произносить короткие и емкие матерные монологи на эту тему.

Вспышка.

— Диалог власти и общества, б…дь! Это буквально слова Ленина, который с перепоя или грибов обожравшись решил, что пролетариат — это передовой класс. Он лица эти видел? С каким обществом диалог? Которое «Ягуар» хлещет (Jaguar — дешевый слабоалкогольный сладкий энергетический коктейль с кофеином. — «РР»)? Вначале образование и только потом демократия. А не наоборот.

Вспышка.

— Понятно, откуда эти 70% за Путина: потому что е…т мозг из телевизора. А кто включает телевизор? Кому ты, включая телевизор, открываешь свой мозг? Открой томик Чехова и читай. Или накопи на спутниковую тарелку и смотри не три федеральных канала, а много разных. Вы думаете, телевизор — это такая дьявольская машина без обратной связи? Телевизор показывает то, что зрители хотят.

Вспышка.

— Жизнь — она много интереснее и серьезнее. Она дана тебе не для того, чтобы ты проголосовал. И не для того, чтобы ты е…л себе мозг этой политикой. Все равно вопросы добра и зла лежат за пределами политических партий.

Фотосессия заканчивается. Я говорю Шнурову, что Чехов все-таки показывал язвы общества, а не мирился с ними.

— Язвы-то уже все показаны, — возражает он. — Есть фотографии, есть диагноз — все есть. Давно уже не язвы надо показывать, а что-то другое делать.

— Что?

— Жить! — яростно выдыхает Шнуров.
Певец «Рубля» и «Ленинграда»

К стене в его офисе прислонена работа фотохудожника Ивана Ушкова: снятые крупным планом колоритные мужские физиономии со светлыми бровями, принадлежащие людям, которые будто только-только начали спиваться.

— Вот он чувствует родину! — говорит Шнуров об Ушкове.

Шнуров не смеется над этими лицами и не ужасается им — он их принял. Он сам, по сути, стал одним из этих лиц — правда, только на сцене. В жизни Сергей Шнуров работает на благо своей семьи так, что на длительные запои, в которых пребывает его лирический герой, у него просто нет времени.

— В год выходит три-четыре фильма с моей музякой, — замечает Шнуров.

Его «музяка» есть даже в «Смешариках».

Сейчас Шнуров одновременно снимается в фильме «Generation П» по роману Пелевина, гастролирует с группой «Рубль» и готовит новую программу «Ленинграда». При этом он один из немногих российских артистов, который умеет и любит не только сочинять песни и давать концерты, но и считать деньги: он чуть ли не единственный подал в суд за незаконное использование собственных рингтонов и отсудил по этому иску 100 тысяч рублей. Денег Шнуров вообще не стыдится: «Ленинград» был одной из самых востребованных серьезных групп на корпоративах.

— «Он играл у дьявола»! — передразнивает Шнур своих многочисленных критиков. — Ну вот смотрите, у Абрамовича сломался унитаз — он звонит в ЖЭК: «Алле, у меня сломался унитаз». А там сидят два сантехника, и один говорит: «Этот Абрамович — сука, ненавижу, не пойду ремонтировать ему унитаз». А другой: «Я сантехник — схожу и отремонтирую». Какие могут быть вопросы о корпоративах?

Группа «Ленинград», став популярной, поместила три главных матерных ругательства русского языка в контекст массовой культуры и фактически легализовала их на публике. При этом Шнуров не считает, что научил людей материться.

— Публика неоднородная, все люди разные, — говорит он. — Неизвестно, что происходит у человека в душе, когда он на концерте. «Ленинград» легализовал мат, а как его можно было не легализовать? Но к тому, что у кого-то в голове только «х…», «п…» и «б…», я не имею никакого отношения.

В каком-то смысле своей популярностью «Ленинград» обязан тому, что его язык не был экзотическим жаргоном какой-то определенной социальной группы (в отличие, скажем, от языка уральских гопников, сымитированного рэпером Сявой): так говорили все. В начале нулевых Шнуров с его песней «А я день рождения не буду справлять, все зае…ло, п…ц, на х…й, б…дь» объединил вокруг себя успешных молодых профессионалов, которые словом «п…ц» обозначают добрую половину бытовых ситуаций, а в пятницу вечером меняют костюм на тельняшку и отправляются на концерт Шнура.

— Это сейчас, в 2010 году, можно говорить об этой аудитории, а в 1998 году ее не было, — возражает Шнуров. — Какая вам аудитория? Один клуб на весь город, и этот клуб вмещает 150 человек — все. А, нет! Был еще второй клуб — «Манхэттен».

— Хотя количество народа — это фигня, — продолжает он. — Дело в том, что есть вообще очень мало песен, которые можно спеть. Вот у «Ленинграда» таких песен много — просто взял и спел под гитару. Это элементарно и просто. Не к вечеру помянутый Noize MC — его под гитару дома не споешь или по пьяни за столом. Вот и все. Песни — это довольно бытовая и понятная вещь.
Петербург

Мы идем на репетицию «Ленинграда» пешком — от офиса до базы двадцать минут ходьбы. В переулке к Сергею Шнурову подбегает школьница и просит написать автограф в дневнике. Шнуров ставит ей пятерку. На переходах водители сигналят, прохожие узнают, но деликатно отводят взгляд.

Петербург радует архитектурой. Ощущение — будто приехал за границу.

— У меня друг, когда весь этот дым в Москве был, посадил детей в машину и поехал в Питер, — рассказывает Шнуров. — Дети уснули, а проснулись уже в Питере. Смотрят в окно и говорят: «Папа, как же мы здесь будем жить, мы же не знаем английского языка!»

До меня вдруг доходит, что в Питере этим летом даже дыма не было. Не говоря уже о Химкинском лесе и обо всем остальном.

В небольшой репетиционной народу битком: одиннадцать мужчин и вокалистка Юлия Коган — она поет в обновленном составе «Ленинграда».

— Юля, я дописал песню про дочь — тебе придется учить слова, — Шнур протягивает ей исчерканные черным маркером листки.

Все встают на исходные позиции. Звучит оркестр, Юля поет пронзительно, как сирена, перекрикивая даже духовую секцию, под забойный ритм:

Сколько в моей судьбе
Было ненужных встреч.
Но я скажу себе:
Эта игра стоит свеч!
Я зажигаю ночь,
И я сгораю в ней,
Дома меня ждет дочь,
Но это меня сильней!

— Юля, я не верю, что тебя ждет дочь! Не верю! — подбегает к ней Шнуров на последних аккордах. — Давайте транспонируем это в фа-диез: тут должно быть высоко, истерично. Вот это очень важно, вот тут: «Я счастья уже не ищу!» Ты счастья не ищешь, а ездишь по клубам и е…шься. Давайте еще раз.

В перерыве в курилке шутят, что от новой песни «Ленинграда» будут в восторге все бухгалтерши. Шнуров на ходу сочиняет Юле концертный костюм и рисует его, сидя на корточках: черное обтягивающее платье, «а вот тут, из п…ды, пламя, как на американских машинах рисуют, поднимается и разделяется на две сиськи».

Я высказываю опасение, что народ не примет новую лирическую героиню «Ленинграда». Все-таки у нас женщина — носительница традиционной морали.

— Да, это правда, — говорит Шнуров. — Но только не на сцене. Это будет продолжение линии Аллы Пугачевой, доведенной до абсурда.

— Линия Аллы Пугачевой была романтическая.

— То есть там, где физиология, нет места романтике? Я с этим не согласен. Романтика бывает пошлая, хуже порнографии, отвратительная просто. Высокая порнография достигает романтики, а низкая романтика скатывается к порнографии.

Следующая песня почти без слов, только два рефрена: «Вые…т и нае…т и забудут, как зовут». И вывод: «Я в ваши клубы не хожу!»

— Ну как? — спрашивает довольный Шнуров. — А вы: «Химкинский лес, Химкинский лес…»

— А Юля — она и в жизни такая же оторва? — спрашиваю я вместо ответа.

— Нет, что вы! Совсем нет.

— Она из консерватории?

— Из детского театра.

Между Шнуровым, который требует, чтобы в его песнях видели только первый буквальный смысл, и Шнуровым, который заставляет академическую певицу Юлю петь песню пьяной бухгалтерши с пламенем между ног, огромная дистанция. Такая же, как между содержанием творчества Шнурова и его потребителями: большинство поклонников не считывают иронии и не хотят копаться в масках и вторых смыслах. Поэтому публика делится на тех, кто принимает «первое прочтение» Шнура, и тех, кого это «первое прочтение» оскорбляет; на тех, кто считает, что Шнуров выступает против гражданского общества, и тех, кто уверен, что туда ему, гражданскому обществу, и дорога. И не думает о том, что на самом деле Сергей Шнуров — продукт постатеистического времени, человек, исследующий границы между добром и злом.

— Все мое творчество — это эсхатологический восторг, — говорит мне Шнуров, прощаясь.

— И что это значит?

— Ну, это когда вокруг п…ц, а тебе очень нравится.

Зайцева Наталья.

Эксперт