Георгий Штиль: "Актёры – это люди, зависимые от случая"

Фото: Дмитрий Глебов


Георгий Антонович Штиль – один из старейших актёров Большого драматического театра имени Товстоногова. Он служит здесь с 1961 года. На его счету не только яркие театральные работы, но и роли в выдающихся советских картинах: "Интервенция", "Женя, Женечка и "катюша"", "Долгая счастливая жизнь", "Три толстяка", "Старая, старая сказка", "Трое в лодке, не считая собаки", "Новогодние приключения Маши и Вити". В свои 86 лет Георгий Антонович продолжает работать на сцене и сниматься в кино. Однако мало кто знает, что артист, лицо и голос которого знакомы каждому, влияет на судьбы людей не только через искусство, но и напрямую, работая в Комиссии по вопросам помилования.


Георгий Антонович, чувствуете ли вы себя частью великой эпохи отечественного кино?

Конечно чувствую. Переживаю. Страдаю даже, если хотите. Сегодня очень мало внимания уделяется культуре. Театр сильно меняется.

У меня недавно был случай на одном спектакле. Один режиссёр мне говорит: "Зачем это переживать, когда все знают, что вы артист". Я тогда спросил его, смотрел ли он картины, получившие "Оскар". Когда актёры переживают – получается настоящее кино. Все картины, награжденные "Оскаром" очень правдивые. Их основа – система переживания Станиславского. Основой театра всегда был актёр – его личность.

Стихов сейчас вообще нет! Как так – в России нет стихов. Это смешно. Их не читает никто со сцены – не модно. Зато стало модно заниматься шоу-бизнесом. Эта культура и для людей-то не очень нужна. Развлекают, чтобы никуда не ходили, сидели дома и смотрели, кто с кем спит. Недавно ведущий одного из телеканалов сказал: "Интересно, а что будет делать Шукшина в кровати с Алибасовым?" Это же пошлость. Я тоже могу выругаться матом, даже не выругаться – разговаривать матом, но никогда не позволю себе этого в кино или на телевидении, или в театре. Как-то я ехал в трамвае, давно это было, и зашел какой-то мужик, с виду солидный, но, видимо пьяненький, и начал ругаться матом. Сидят женщины, дети. Я обратился к нему, а он мне отвечает: "Собчак можно, а мне нельзя?".


Фото: Дмитрий Глебов


Искусство должно воспитывать?

А для чего тогда нужно телевидение? Только транслировать информацию – что происходит? Реклама наша ужасающая. Она не выдерживает никаких художественных мер. Островский, наш замечательный драматург, сказал: "Мера – это и есть искусство".

Ищут скабрезность какую-то. Недавно я снимался в программе "Судьба человека". У меня брал интервью Боря Корчевников.  Интересный парень, но постоянно задавал мне очень интимные вопросы: чем болела жена, как долго… Разве в этом судьба человека? Судьба человека в том, как он родился, как вышел в люди, каким стал – хорошим или плохим. Бывает и так, что был порядочным человеком, а потом попал в плохую компанию, и всё…

По вашим наблюдениям, сейчас молодым актёрам живется легче, чем в советское время?

Молодым сегодня негде показаться и проявить себя, кроме театра. Раньше были шефские концерты – артисты готовили номера, читали.

У меня были тысячи шефских концертов. Мы выступали в армии, и по Германии ездил раза четыре, наверное. По месяцу. Ездили Копелян, Лавров, Ковель, Макарова. У нас с армией всегда была очень хорошая связь. 9-го мая мы всегда все билеты отдавали в наш военный округ. Показывали какой-нибудь хороший спектакль, чтобы этим ребятам было интересно. У нас ведь много военных училищ.

Почему важно показывать спектакли военным?

Потому что они – военные. Знаешь, что такое тюрьма? Я вот очень много выступал в тюрьме. Для военных это тоже своеобразная тюрьма, потому что целый день нужно быть, как говорится, "на стреме". А еще я работаю в Комиссии по помилованиям при президенте. Тоже очень интересно. В тюрьме ведь не все плохие сидят.


Фото: Дмитрий Глебов


Как давно вы работаете в Комиссии по помилованиям?

Уже 4 или 5 лет. Комиссия состоит из 11 человек. Я простой артист, а там академики, директора крупных предприятий, ученые. До меня там даже был батюшка. Он всегда читал молитву перед тем, как они собиралась начать работать. Теперь его нет, и председатель объявляет минуту молчания. Нам дается до 10 дел, с которыми мы должны познакомиться. У каждого заключенного есть право – отсидел половину срока, можешь написать о помиловании. И мы решаем, помиловать человека или нет.

Очень ответственная работа.

Безусловно. Почему минуту молчания дают? Чтобы сосредоточиться, честно подойти к вопросу. Если что-то не получается, допустим, голоса разделились, кого-то посылают к этому заключенному, он с ним беседует, потом докладывает нам. Например, что этот человек положительно себя ведет, и не такое он страшное преступление сделал, чтобы не быть больше полезным обществу. Мы пересматриваем это дело и выносим решением. Потом уже думает президент или его помощники – подписывать помилование или нет.

Был старик, и он убил свою жену на машине. Врезался в дерево. Ему дали 4 года. Еще одного лейтенанта освободили. Его вина в том, что он просто сбежал из армии в эти страшные 90-е годы. А тогда условия очень сложные были. Жены уходили от офицеров. Я знаю об этом, потому что даже в 90-е годы мы продолжали ездить в воинские части, выступали, в том числе и в горячих точках.

Мне за работу в Комиссии деньги не платят. Мне это интересно. А потом я стал в тюрьме выступать.

Что вам это даёт?

Любое выступление – это общение. Без общения человек не существует. Я в женских тюрьмах бывал и в мужских, страшных… Вы думаете, там какие-то жлобы сидят? Ничего подобного. Много сидит, например, растратчиков. Я приношу туда свои фильмы на дисках, показываю им. Помню, однажды мне очень помог с техническими сложностями паренек, Володя. Уходя после концерта, я говорю начальнику тюрьмы, что жалко, что забыл попрощаться с этим Володей. И мне рассказали, что Володя замечательно разбирается в компьютерах, умный и интеллигентный парень.


Фото: Дмитрий Глебов


Чем тюремная публика отличается от той, что приходит в театр?

 Они многим обделены. Помню, когда первый раз пришел в женскую тюрьму. Это произошло где-то в 70-х годах, в Выборге. Тогда у них никакого телевидения не было. Сейчас есть, конечно. Но все равно – восприятие искусства у них обостренное. Такая тишина стоит. Искусство лечит, сцена лечит.  Нужно, чтобы они почувствовали, что ты свой человек. Что ты не пришел их чему-то учить, казнить или миловать. Ты пришел поговорить с ними, показать то, что умеешь. Они всегда очень интересные вопросы задают.

Какую из картин со своим участием вы считаете самой недооценённой?

"Интервенция" пролежала на полке несколько лет. "Женя, Женечка и "катюша", оставалась там еще дольше, по-моему, 20 лет. Были и другие картины со схожей судьбой. Если бы они пошли, возможно, я бы не 214 ролей в кино, а все 300 сыграл бы. Обидно. "Женя, Женечка и "катюша"" – картина обаятельная, нежная. Война в ней показана с юмором, и немцы здесь не такие дураки. У нас немцев иногда показывают полными идиотами, но ведь победить дурака просто. Совсем другое дело – победить умного человека. Это только повышает ценность победы.

Детские фильмы занимают в вашем творчестве особое место?

Приходит ко мне как-то пожилой мужчина и говорит: "Вы – мое детство!". Когда я рассказываю о фильме "Новогодние приключения Маши и Вити", люди начинают улыбаться. Видимо, он действительно воспитывает что-то хорошее. Я не встречал ни одного человека, который бы не видел этой сказки.

В то время ставилось много детских фильмов еще и потому что всем затыкали рот. Скажешь что-то свежее – и ты уже враг народа, не наш. А в сказке можно высказать что-то такое, чего не заметят обком и горком.

Сейчас вроде бы свобода. Но недавно у меня брали интервью, и тот человек сидел на том же самом месте, где и вы сейчас. Я стал говорить о чем-то наболевшем, а он меня прервал. Сказал, что про политику не надо – у них это запрещено. Может, конечно, только у них запрещено.

Говорят, что на съёмках "Маши и Вити" царила удивительная атмосфера.


Фото: Дмитрий Глебов


Прекрасная была атмосфера. Очень хороший режиссёр был, с юмором, бывший фронтовик, переводчик, Игорь Усов. И вот он как-то мне говорит, слушай, у меня кота нет. А у меня был друг Саша Боярский, старший брат Миши Боярского. У нас с Сашей была настоящая мужская дружба, и моя мама считала его своим третьим сыном. Я и говорю режиссёру, у меня есть человек с усами, очень на кота похожий, поет и уже известный артист. Так в этом фильме оказался Михаил Боярский.

Я слышал, что вы играли Швейка, но не нашел этой роли в списке постановок, в которых вы принимали участие.

С этой ролью я пробовался в БДТ. Швейк мне тогда очень нравился. Маленький. Думают, что он какой-то дурачок, а он, оказывается, умнее их всех вместе взятых. И говорил он так искренне – правда была стопроцентная. Отличная сатира. 4 года я ходил по всем библиотекам Ленинграда и переписывал себе слова Швейка из разных переводов книги. Сначала я сделал номер на четверых, потом на троих. В конце концов сделал его на двоих. Мы играли вместе с Ваней Краско. Он играл всех, а я – Швейка. Застегнул воротник пиджака на булавку – получился Швейк. И когда мы показывали здесь эту сценку, Георгий Александрович Товстоногов со стула сполз от смеха, когда Швейка испытывали у врача, и Краско, игравший доктора, молоточком бил меня по ноге. Вот ударьте меня по ноге!

(После секундной паузы я послушно ударил, а рука Георгия Антоновича взлетела вверх, демонстрируя безупречные швейковские рефлексы.)

Потом доктор поворачивался ко мне спиной, а я в этот момент бил его ногой под зад. У Георгия Александровича чувство юмора было отменное.


Фото: Дмитрий Глебов


Раз уж мы заговорили о Товстоногове… Каково было с ним работать?

Была у нас постановка – детская сказка "Снежная королева". И мне дали в ней роль. Я должен был играть принца. А как его сыграть? Тем более, что в тексте ничего особенного о нем не было, никаких переживаний. Они там просто разговаривают. И вот я сижу с короной этой и говорю: "Георгий Саныч, чего-то не получается".  Он на меня строго посмотрел и спрашивает: "Чего вы гнусавите?". Я повторил уже другим голосом: "Георгий Александрович, не получается!". Тогда он говорит: "Жора, принц был гнусавый". Этого было достаточно.

Он все видел наперед, знал где будет стоять скамейка, стул. С ним было интересно, легко очень. Зажатость была какая-то поначалу, но потом пропала. Он очень просто и коротко объяснял. И объяснял главное – суть. Он мог дать зерно роли, из которого актёр потом создавал образ.

Самое главное, чему вы у него научились?

Любить театр. В нашем театре еще осталось что-то от Товстоногова. Басилашвили и Фрейндлих – колоссальные звезды. Очень умные и талантливые люди. Алиса Бруновна умеет говорить, как говорят люди в быту. Это здорово, к этому надо стремиться. Веришь ей, что это не Фрейндлих, а та героиня, которую она играет. Гена Богачев сейчас, к сожалению, в больнице лежит. Замечательный актёр. На моих глазах вырос. И Басилашвили тоже. Когда я пришел, он что-то такое играл. И вдруг Георгий Александрович дал ему сыграть в "Трёх сёстрах" – это все изменило. О театре можно долго рассказывать.


Фото: Дмитрий Глебов


Довольны ли вы своей работой в современных сериалах? Например, в "Улицах разбитых фонарей".

До меня в этом сериале был очень хороший артист – Юра Кузнецов, который здорово играл "Мухомора". Его все знают. У меня был герой – "Кефирыч". И стояла задача – сделать так, чтобы хотя бы было не хуже. Я посмотрел сериалы – начальники, полковники ругаются. Я, будучи младшего звания, не выдержал бы и ударил по морде, если бы со мной так разговаривали. Я решил так – мой герой уже старый человек, который не должен быть в милиции, но у него имеется большой опыт. Значит остальные персонажи – это мои дети, я должен их воспитывать, что-то им передать, показать это на своем примере. И мне кажется, я ничего не испортил в "Фонарях".

Сериалы дают актёру заработать. К тому же, актёры – это люди, зависимые от случая. Человек может всю жизнь работать в театре, и только к концу жизни его возьму в кино, и все скажут: "Мама родная, какой артист!".

Насколько я знаю, у вас немецкое происхождение. Вы никогда не чувствовали себя в России немного иностранцем?

Всегда чувствовал себя только русским. Я крестился два раза. Дело в том, что отец говорил, что крестил меня втихаря. Тогда нельзя было. А потом мы с первой женой пришли на Серафимовское кладбище, там церковь хорошая, а мы рядом жили – на Черной речке. И там мы покрестились. И крестил нас потрясающий человек – отец Константин. Он бывший актёр Пушкинского театра, мы даже пересекались с ним на концертах. Я родился в России и был таким же как все. Я считаю, что все евреи, поляки, украинцы – русские, если родились здесь. У меня нет тяги куда-то поехать. Я люблю Германию и Польшу, я видел всю Европу, побывал во всех столицах, но лучше Петербурга нет ничего. Грех уезжать отсюда.

Поделиться