Как сопротивляться банальности зла?

Больше всего мне запомнился роман Ивлина Во «Незабвенная» («The Loved One»), последние строчки которого звучат в моей памяти по сей день: «Деннис взял на столе роман, забытый мисс Поски, устроился поудобнее и стал ждать, пока не сгорит до конца его незабвенная». Печатались вещи Умберто Эко, Мишеля Уэльбека, Гюнтера Грасса, всех и не упомнишь, казалось, вся всемирная литература открывается взору, да так оно и было. И вот журналу исполнилось 60 лет. Праздники отложены до конца года, а юбилейный декабрьский номер вышел против всех ожиданий в ноябре под девизом «Все флаги в гости…». В одном из интервью главный редактор журнала Александр Ливергант отметил, что в былые годы «Иностранная литература» считалась символом «не существующего в стране либерализма» и давала возможность познакомиться с творчеством крупных западных писателей, книги которых в СССР не издавались. Тираж журнала порой достигал сотен тысяч экземпляров.

Сегодня ежемесячно выходит лишь 3000 экземпляров «Иностранной литературы», и, как свидетельствует главный редактор, к обычным расходам на ведение журнала нужно 12 раз в году платить за авторские права, которые приобретаются в результате ожесточенных торгов лишь на одноразовую публикацию без всяких новаций в виде размещения в интернете. Своей заслугой журнал считает тематические выпуски, «антологии малых литератур». В этом году вышли специальные номера, посвященные Кубе (№ 1), Литве (№ 3, наиболее интересный, вероятно, потому, что уход ее все еще саднит душу), знаменитому еженедельнику «Нью-Йоркер» (№ 6), Португалии (№ 7), немецкой эссеистике XXI века (№ 10), Сербии и сербам (№ 11). Один из номеров 2015 года был полностью отдан теме «Берлин — Москва: история по памяти». С этого и начнем.

В рассказе Георга Хензеля «Мешок на голове» меня больше всего поразила фраза о германском довоенном быте: «Крестьянам в нашей деревне приходилось нелегко — они кое-как перебивались на нескольких акрах земли с лошадью да четырьмя коровами». Первая мысль была: а чего вы тогда к нам, безлошадным, полезли? Но вторая: да ведь и мы могли бы так же «перебиваться», если бы не погнали в колхозы. Родной брат моего деда, который воевал в Первую мировую и попал в плен к немцам, вернувшись, построил себе дом в деревне на диво всем соседям: все службы у него были под крышей, а по земле проложены деревянные тротуары. По грязи ходить за скотом ему не приходилось.

Большинство немецких писателей, чьи рассказы и повести опубликованы в номере «Берлин — Москва», во Вторую мировую по причине малолетства не воевали. За исключением Герхарда Никау, который имел несчастье в возрасте 23 лет быть сбитым на своем самолете в конце 1944 года, попасть в плен и оказаться на Лубянке. Если сравнить его впечатления от этого знаменитого узилища с описаниями тюрем Александра Солженицына, и тем более Варлама Шаламова, можно подумать, что немецкий заключенный сидел за решеткой в какой-то другой стране. Например, когда зэков выводили к «воронку», чтобы перевезти в другое место отсидки, из уст надзирателя они услышали слово «пожалуйста». Хотя произнесено оно было, добавляет автор, жестким, приказным тоном, все равно это была дань вежливости. В последний момент Герхард Никау сумел заметить: на обеих сторонах кузова машины было выведено слово ХЛЕБ. Ну разве не культурно, иронизирует автор, присовокупляя монолог о «сталинской» культуре.

Куда менее велеречивыми выглядят фрагменты воспоминаний о довоенном времени «От Потсдама до Москвы», принадлежащие перу Маргарет Бубер-Нойман, жены немецкого коммуниста Хайнца Ноймана. Они познавательны сами по себе, тем более в обрамлении примечаний, почти на каждой странице вкратце повествующих о незнакомых читателю членах германской компартии и заканчивающихся одним и тем же: «расстрелян», «расстрелян», «расстрелян». Какую угрозу видел Сталин в этих идеалистах, но извел всех как до, так и после войны. В воспоминаниях Маргарет Бубер, кстати, прекрасно написанных, возникает имя Рудольфа Сланского, будущего генерального секретаря ЦК компартии Чехословакии, в 1952 году обвиненного в заговоре против Клемента Готвальда и повешенного вместе с десятью другими руководителями КПЧ. О его кончине мне довелось прочитать в книге Артура Лондона «Признание», проходившего по тому же процессу и осужденного на длительный тюремный срок. Когда Лондона перевозили из одной тюрьмы в другую, дорога была скользкой, и шофер вспомнил, что, наряду с живыми заключенными, он везет пепел повешенных. И он вытряхнул его на дорогу. Автору «Признания» невольно пришлось проехать по праху бывших соратников. Книга, мне кажется, до сих пор на русский не переведена. Но фильм, снятый по ней Коста Гаврасом с Ивом Монтаном и Симоной Синьоре у нас шел. Во всяком случае, «Московские новости» устроили его просмотр, на котором, если мне не изменяет память, присутствовал Ив Монтан.

Зло должно же быть наказано. Это бывает, хотя и редко. В нашем случае — в главах из книги Алоиза Принца о философе Ханне Арендт (1906—1975). Одним из главных предметов ее исследований были «Истоки милитаризма», а затем «Эйхман в Иерусалиме. Банальность зла». Ханна Арендт ввела в философскую терминологию понятие «банальность зла», имея в виду бездумное подчинение законам не просто бесчеловечным, но отрицающим сами основы жизни, о чем она впервые заявила в репортажах о процессе над Эйхманом в Иерусалиме, которые потом превратила в книгу. Едва узнав в 1960 году о предстоящем суде над нацистским преступником, она предложила свои услуги журналу «Нью-Йоркер», они были с готовностью приняты. Однако репортажи Арендт, как и книга, вызвали споры, не умолкающие по сей день.

Суть ее тезисов в том, что зло совершают не некие злодеи, а обычные люди, добросовестно исполняющие принятые в данном обществе законы. «В политике,?— настаивает Арендт в эпилоге своей книги,?— исполнительность и поддержка — это одно и то же». А поскольку Эйхман, продолжает она, поддерживал и проводил политику нежелания жить на одной земле с еврейским народом и целым рядом других народов ?— мы находим, что ни один представитель рода человеческого не желает жить на одной земле с ним. Единственно по этой причине, заключает Арендт, его и следует повесить. Что и было сделано, а прах «архитектора Холокоста», по чьей вине погибли 6 миллионов страдальцев, развеян над Средиземным морем, вдали от территориальных вод Израиля.

Банальность зла что ни день взрывается в настоящем. Знаменитый немецкий поэт Ханс Магнус Энценсбергер в книге с язвительным названием «Наш ласковый зверь Брюссель, или Установление опеки над Европой» (№ 10) изложил свои претензии к ЕС, который-де за счет налогоплательщиков стран-членов содержит эшелоны высокооплачиваемых чиновных «тружеников», имея при этом обыкновение вторгаться в повседневную жизнь европейцев, вплоть до установления правил протезирования зубов. Но, продолжает поэт-публицист, при столь неутомимом вмешательстве в общеевропейский быт невозделанным остается одно лишь поле. Это, как легко себе представить, культура. Однако парижские события середины ноября отодвинули проблемы протезирования зубов вкупе с культурой в сторону, оставив одну вечную — как сопротивляться банальности зла, как жить дальше и чего страшиться. «Я достаточно пожил,?— пишет Энценсбергер,?— и на собственном опыте знаю, что такое диктатура. Когда на карту ставится судьба демократии, мне всегда на ум приходит известное изречение: «Кто не борется, уже проиграл».

Поделиться