Борис Межуев. Фото: ИЗВЕСТИЯ
Умер Борис Стругацкий. Сегодня будет произнесено много хороших поминальных слов об этом выдающемся человеке. Кто-то обязательно скажет, что с ним ушла эпоха, кто-то сравнит его с Сахаровым и Солженицыным, кто-то проведет параллели с Тарковским и Высоцким. Разумеется, во всех этих сопоставлениях есть своя правда: братья Стругацкие — важнейший феномен культуры последних годов существования СССР, в их повестях отразилась практически вся история небывалого подъема и медленного угасания социалистического проекта. Стругацкие заставили читателей вначале полюбить, а затем разлюбить коммунизм. Такое мало кому удавалось, и это идеологическое сарто-мортале вызывает до сих пор изумленное восхищение читателей, даже тех из них, кто осуждал братьев либо за апологию светлого коммунистического будущего, либо за безжалостное его развенчание.
Между тем подобная задача облегчалась для Стругацких тем обстоятельством, что их было двое. И один из братьев-соавторов мог по инерции продолжать рваться к звездам, а другой — всё в большей и большей степени тянул их творческий дуэт к земле (впрочем, и к Земле тоже). Думаю, все 1970-е годы они так и спорили между собой — и этот незавершающийся спор наилучшим образом способствовал успеху их произведений в то время, когда читатели страны Советов стали уставать от слишком ясных ответов.
В отличие от многих поклонников фантастики я всегда считал Бориса Натановича лидером этого творческого союза. Всё, что писал С. Ярославцев (то есть отдельно Аркадий Натанович), было в общем и целом на порядок ниже творчества АБС, то, что писал С. Витицкий (то есть отдельно Борис Натанович), было не слабее лучших произведений великих братьев. Аркадий Натанович в последние годы своей жизни, мне кажется, находился в каком-то опустошенном состоянии. Во-первых, было видно, что на него оказал огромное влияние великий роман Булгакова и он никак не мог вырваться из-под этого влияния. Всё, что создавал преимущественно Аркадий Натанович, было отмечено явным литературным соперничеством с автором «Мастера и Маргариты»: здесь и «Хромая судьба», и «Отягощенные злом», и сценарий «Ведьма», который потом лег в основу «Жертвоприношения» Тарковского. Во-вторых, младший брат — с некоторых пор сознательный антикоммунист — явно начинал побеждать в споре двух братьев, по мере того как левая утопия на глазах превращалась в правую антиутопию.
В Борисе Стругацком был заметен какой-то глубокий человеческий надлом, и экзистенциальный, и религиозный одновременно. Он никогда не говорил об этом прямо и откровенно, и тем не менее я убежден, он на самом деле в своих повестях и романах говорил только об этом. Во всех произведениях, отмеченных особым творческим участием младшего из братьев, этот человеческий надлом очень ярко давал о себе знать. Легче всего назвать его словом «мизантропия», но я думаю, реально дело было гораздо глубже, потому что Борис Натанович очень основательно всё продумал, продумал даже основания собственной «мизантропии».
Я осмелюсь предположить, что Стругацкий продумал и осознал даже мотивы своего уникального для советского писателя презрения к читателю. В одном своем интервью он прямо сказал, что любимое его произведение — «Улитку на склоне» — поняли адекватно всего два человека. Из интервью возникало полное ощущение, что писатель был даже польщен таким сравнительно высоким результатом. Он странным образом любил отвечать на вопросы читателей о потаенном смысле некоторых своих произведений, о значении тех или иных сюжетных линий. Далеко не все сложные для восприятия авторы охотно вступают в такой диалог. Обычно художник предлагает читателю самому разбираться в прочитанном или просмотренном, оставляя ему свободу для возможных самостоятельных интерпретаций. Режиссер Дэвид Линч на вопрос журналиста, почему ему не всё понятно в фильмах мэтра, ответил гениально: «А разве в жизни вам всё понятно?». Борис Стругацкий придерживался радикально иной писательской стратегии, его романы — это очень часто хитроумные зашифрованные ребусы, причем с очень конкретным и недвусмысленным ответом, до которого почти никогда не способен был дойти своим умом даже самый проницательный читатель.
Никто из мне известных почитателей таланта братьев не догадался сам, какую страшную тайну хранил архивариус Обреченного Града Изя Кацман и, соответственно, что узнал от него под пытками диктатор Фриц Гейгер. И никому даже в голову не могло прийти, что таинственные мокрецы из «Гадких лебедей» — это люди из отвратительного будущего, желающие изменить его, изменив настоящее, чтобы вместе с этим вычеркнуть из жизни самих себя. Для того чтобы понять правильно все эти произведения, нужно было дожить до 1990-х годов и почитать регулярно обновляемую серию онлайн-интервью Бориса Натановича со своими корреспондентами. Но что же тогда читали и, главное, вычитывали из книг наивные, не сознающие все эти глубины поклонники братьев? Может быть, Стругацкие и не были нашими современниками, а они тоже, как и мокрецы, явились своего рода людьми из будущего, которые желали намекнуть нам на что-то, о чем-то предупредить? Сообщая нам при этом только то, что можно сообщить, и сознательно не раскрывая те аспекты и те подробности, которые еще не настало время предавать всеобщей огласке?
Если мы перечитаем лучшие повести братьев, то убедимся, что непонятного в них больше, чем понятного. Притом что поклонники перерыли все тексты, выходившие за подписью братьев, вдоль и поперек: многие классики могут только позавидовать. И тем не менее главное остается за кадром: никто не может внятно объяснить, почему либерально мыслящие интеллигенты Стругацкие в качества главного зла, угрожающего человечеству, описали в «Улитке на склоне» экологическую цивилизацию, управляемую женщинами. И опять же именно женщина — «будущий Сталин в юбке» — предстает как страшная политическая опасность в последнем романе покойного писателя «Бессильные мира сего». Казалось бы, либералу следовало опасаться чего-то совсем другого, но не представительниц слабого пола. И таких странностей, несостыковок и настоящих загадок в творчестве Бориса Стругацкого даже больше, чем кажется на первый взгляд.
Я дважды брал у Бориса Натановича интервью по электронной почте. Один раз задавал вопросы, кажется, о науке, второй — о прогрессизме и, прости Господи, модернизации. Всегда мне хотелось спросить о совсем другом, понимая, что рано или поздно настанет срок, когда спрашивать будет не у кого. Но о том, о чем хотелось спросить, мне казалось, никто никогда не задает вопросы. Я всё ждал, что эти вопросы задаст кто-то другой. Но они не пришли никому на ум. И теперь они уже точно останутся без ответа. Борис Стругацкий унес с собой все свои тайны, оставив лишь стойкое ощущение, что в отличие от большинства тех, кто перечитывал по сотню раз «Понедельник» или «Пикник», он какими-то тайнами реально владел. Но не считал себя вправе поделиться ими с тем, кто, подобно Фрицу Гейгеру, был бы способен использовать их в корыстных целях, или кто, подобно Дмитрию Малянову, мог бы сломаться от груза небывалой ответственности.
Борис Межуев
Известия