— Общую ситуацию со свободой сейчас и тогда не сравнишь, конечно: тогда за любое высказывание в адрес какого-нибудь серьезного чина нас бы уже давно увезли в воронке. Впрочем, и подобных проблем на дорогах тогда не могло возникнуть. 

В рок-поэзии 1980-х меня привлекает ясность выражаемой мысли: в этом смысле группу "Кино" и Майка Науменко можно считать главными авторитетами. Они высказывали важные мысли, пользуясь простым, доходчивым языком, который был понятен каждому. На меня также повлиял Высоцкий: конечно, не блатными гармониями, но текстами, как, например, "Охота на волков". Бардовская культура, за исключением Галича, — одно сплошное "солнышко лесное", на мой взгляд, воспринимается сегодня как лучезарная комсомольская туфта. Песня Галича про "Молчальников" мне кажется очень актуальной. "Промолчи — попадешь в палачи". А вот эстетство БГ мне абсолютно не близко. Трижды завуалированный смысл и непонятно, есть ли он вообще — за аллегориями он не виден. Я очень расстраиваюсь, когда прежде любимые мной рок-поэты уходят в эстетство и начинают нагромождать метафоры. 

— Еще недавно в радикальной музыкальной среде хорошим тоном считалось быть аполитичным. Это уже не так? 

— Я не могу отвечать за всех, тем более что в рэп-сообществе мы своего рода белые вороны: нас многие недолюбливают из-за того, что мы часто отходим от канонов этой музыки. Мы все играем на инструментах, что тоже нетипично для рэп-коллектива, концерты тоже скорее напоминают рок-шоу. 

Что касается отношения к политике, то мы скорее антиполитичны, чем аполитичны. Мы не хотим сотрудничать ни с правящей властью, ни с оппозицией. И вообще с подозрением относимся ко всем политикам. Я не вижу сегодня политического лидера, который вызывал бы у меня однозначную солидарность. Так что ни под чьи знамена мы не встанем. Пока. 

— Общий негативизм ваших песен наводит на мысль, что вдохновляет вас все же критика общества. Ощущаете ли вы себя его частью? 

— Для радикальной культуры это, по-моему, естественно. Когда у Виктора Цоя спрашивали, что вам не нравится в окружающей действительности, он отвечал: "Все". Но тотальное отрицание, отрицание ради принципа меня тоже не привлекает. Чем мне не близок, например, Егор Летов? Хотя его лирика очень талантлива, ему все равно, против чего и кого выступать, главное — быть всегда против. Я не собираюсь рубиться в таком ключе. Наш первый альбом действительно был построен на тотальном негативизме, такой сплошной подростковый fuck off. Но сегодня я не загоняю себя в угол. Я умею видеть и светлые стороны бытия: семья, дети, настоящая любовь. Самопожертвование, вдохновение. Вполне обычные вещи. 

Ощущаю ли я себя частью общества? Если так много вещей портят тебе настроение, значит, ты уже зависишь от общества. Зато сегодня благодаря интернету общество может тебя услышать. Когда многие сходятся в одном и том же мнении, требуя например, расследования трагедии на Ленинском, мы видим, что это может иметь результат. По крайней мере, это было сделано не зря. 

— Интернету вы обязаны и своей популярностью. 

— По сравнению с современными подростками я довольно поздно стал активным пользователем, лет в 16-17. Нормальный компьютер у меня появился лет в 18. Школу я заканчивал в Белгороде, интернет там был для нас такой же экзотикой, как мобильные телефоны в начале 1990-х. В Москве, в общежитии, где я поначалу жил, был интернет-холл: 30 рублей — полчаса, 60 — час... Тогда же я начал выкладывать в интернет свои первые композиции... 

— Вы хорошо учились? 

— Я с золотой медалью окончил школу. Учился в гимназии с физико-математическим уклоном, но в классе с углубленным изучением русского языка и литературы. Это было довольно сильное учебное заведение. Там же возник и интерес к литературе индустриального периода 1920-х годов, когда произошел перелом в сознании в связи с технической революцией, а также к поэзии футуристов, Серебряного века. В особенности — к жанру антиутопии. Замятин, его "Мы" меня в школе не очень зацепили, но позднее я полюбил это произведение. Но самой любимой книгой, пожалуй, остается "1984" Джорджа Оруэлла. 

— Ваше поколение называют "непоротым", считается, что оно более свободно, поскольку сформировалось уже вне советских догм. Вы чувствуете себя более свободным по сравнению с теми, кто старше? 

— Но воспитывались-то мы людьми постарше, теми, кто как раз хлебнул совка по полной. И этот фантом угрозы всегда незримо присутствует, он сопровождал тебя в детстве, в школе — какой-то призрак несвободы, что сейчас кто-то придет и сделает а-та-та. Это не такой уж и миф, что с нами по-прежнему можно сделать все, что угодно. 

— Насколько ваших сверстников вообще волнует тема свободы от идеологии? 

— Честно говоря, большинство мало себе отдает отчет в этом. Как они понимают свободу? Большинство тихо радуется тому, что можно каждый день бухать и тебе ничего за это не будет. Ездим в IKEA, в "Ашаны". Сидим в интернете, ссылочки бросаем друг другу целый день. 90 процентов людей на стандартной московской работе этим и занимаются в рабочее время. Корпоративчики, легкие наркотики. Все круто в целом, зачем париться. 

— Позиция совершенно овощная... 

— А овощей, в общем, большинство. Но это проблема не только российского общества. Я вообще придерживаюсь принципа, что 90 процентов всего — это полная х... Это еще Стругацкие писали. Это касается и качества нашего общества. 

— Так нужно ли этих людей менять, по-вашему? 

— Со своей стороны я пытаюсь провоцировать людей на то, чтобы они думали своей головой, пытаюсь демонстрировать несоответствие между телевизионной картинкой и реальностью. Но все-таки начинать менять общество нужно с себя, с собственных детей. Что касается взрослых, уже сформировавшихся личностей, то до них достучаться трудно, и я даже не знаю, как это делать. Я поэтому стараюсь писать тексты более доступным языком, чтобы большинство людей проняло. Надо отдавать отчет, что большинству в принципе, в корне безразлично все это. Но это не значит, что ничего не нужно делать. Что же касается дела о ДТП на Ленинском проспекте, сейчас я готовлю вторую версию клипа, куда будет подложен английский подстрочник. Делом уже заинтересовалась известная американская радиостанция National Public Radio, немецкая пресса... Обсуждение проблемы выходит на международный уровень. Мы этого так не оставим. 

Беседовал Андрей Архангельский

Огонек