Человек — ужас

«Современное искусство — детское по своей сути. Все эти яркие цветовые пятна, эпатаж — мы, взрослые, можем чего-то не понимать, а дети всегда схватывают самую суть. Отвратительное они пропускают, не обращают на него внимания, а важное запоминают»

Пока взрослые рассматривают выставку «Русские утопии», за дверями детской мастерской дети выдумывают мир, в котором они хотели бы жить, но которого нет в реальности. Это задание: десять занятий курса живописи объединены кодовым названием «Город утопий» 

«Сумасшедшие люди! Один режет палец, другой — каблук! Нет, мы не вписываемся в мир современного искусства», — вздыхает четырнадцатилетняя девочка, которая занимается им в Мастерской художественного проектирования. Считается, что современное искусство — для узкого круга избранных, нормальному человеку его не понять. При этом есть множество студий, где тебе и твоему ребенку расскажут и покажут всю историю «арта» и научат делать скульптуры из скотча и перформансы с использованием газетной бумаги. Цель этих занятий та же, что и у современных художников: научить людей думать, фантазировать и задавать вопросы
Архитектор из пенопластика

В помещении грязно. Скотч, пластик, газеты — все валяется на полу, который давно из светло-коричневого стал красно-синим. Это ДЭЗ № 5 — детская мастерская Михаила Лабазова, выросшая из его увлечения «бумажной» архитектурой еще в 80?е, когда архитекторы конструировали утопию — удивительные по сложности и красоте здания, которые так и не появились на улицах городов, оставшись в залах международных выставок.

На занятиях в ДЭЗе № 5 дети придумывают идеальные комнаты, идеальные стулья, идеальные вешалки. 

— Только, пожалуйста, не пишите, как нас найти, — шепотом просит меня Лабазов. — У нас уже очень длинный лист ожидания из детей и родителей, которые хотят сюда попасть.

Пришедшие с детьми родители берут веники и начинают уборку. Когда место вокруг стола расчищается, Лабазов говорит, что можно начинать занятие, и берет листы с домашним заданием своих подопечных.

— Это что? Велосипед? Нет, он какой-то у тебя слишком длинный. С пропорциями ты тут не угадал. Надо еще раз попробовать. А вот кроссовки отличные — берем.

Как рисовать, здесь никто никого не учит. Главное, чтобы в работе были характер и воображение. Остальное неважно. В маленьком помещении, заставленном манекенами из скотча и газет, становится тесно: дети приходят и сразу берутся за работу — они готовятся к очередной выставке и разрабатывают тему «Кем быть». 

— Заметьте, не «кем стать», а «кем быть», — говорит Лабазов. — Между этими выражениями есть разница, которая требует осмысления. 

Как водится, каждый понимает эту разницу по-своему. У кого-то получается «главный архитектор» — огромный дядя с лампочками вместо глаз и кудрявой шевелюрой, выполненной из пенопластика, весь белый и серебряный, начиненный проводами. У кого-то — робот, у кого-то — инопланетянин. 

Сначала дети придумывают героя, потом рисуют эскизы, выбирают самый лучший, потом из проволоки и скотча делают небольшой макет, а уже после этого строят фигуру в натуральную величину.

— Почему вы используете такие материалы? — спрашиваю. — Деревянные балки, проволоку, скотч, пищевую пленку, газеты — весь этот мусор?

— А подскажите мне другой материал, из которого можно мгновенно что-то построить, — усмехается Лабазов. По его мнению, главная задача — показать детям, что любую идею можно воплотить здесь и сейчас, не нужно откладывать на потом и ждать, когда дети вырастут.

В разгар работы ДЭЗ № 5 похож на цех какого-нибудь завода. Кто-то, конечно, отлынивает — за таких клеят и красят родители, которым это не менее интересно. Светлана Власова привела сюда двоих сыновей и как раз пытается утихомирить их. 

— Вы с ними ходите на выставки современного искусства? — спрашиваю я ее, пока она усаживает детей за работу.

— Только на такие и хожу, — отвечает она. — Им нравится. Мне кажется, современное искусство — детское по своей сути. Все эти яркие цветовые пятна, эпатаж — мы, взрослые, можем чего-то не понимать, а дети всегда схватывают самую суть. Отвратительное они просто пропускают, не обращают на него внимания, а важное запоминают.
Перформанс «Придурки»

В просторной комнате на стенах висят детские работы — результат годового труда над проектом «Уникальный измеритель»: каждый должен был придумать свой измеритель и написать о нем текст. Кроме килограммов и сантиметров здесь встречаются измерители ширины улыбки, глубины грусти и даже кривизны морской гальки.

Мастерской художественного проектирования, которую ведут Николай и Татьяна Селивановы, уже больше 20 лет. Здесь занимаются дети от 5 до 17. В конце 80?х Николай Селиванов ввел в оборот слово «инсталляция», провозглашал манифесты современного искусства и считал, что молодежи надо помогать творить. Сейчас он занимается с детьми «освоением цивилизации через искусство».

Старшей группе, 13–14 лет, сотрудница ГМИИ им. Пушкина Александра Данилова читает лекцию об искусстве ХХ века. Детям дают послушать произведение композитора Джона Кейджа — 4 минуты 33 секунды тишины (29 августа 1952 года в Вудстоке пианист Дэвид Тюдор на концерте Ассоциации артистов исполнил «4’33’’» Кейджа: сел за инструмент, поставил ноты и неспешно перелистывал пустые страницы в течение 4 минут 33 секунд). А потом рассказывают про Ива Клейна, который устроил выставку под названием «Пустота» (она открылась 17 ноября 1958 года в парижской галерее «Ирис Клер»: посетителям на входе наливали голубые коктейли из стеклянной крюшонницы, а потом проводили их в совершенно пустую белую комнату).

— Конечно, были те, кто хихикнул и ушел, — говорит Данилова. — Но были и те, кто остался рассуждать о пустоте. Это была серия «невидимых картин». Есть даже человек, который их купил.

— Просто белые листы? — спрашивают юные слушатели.

— Не белые, а просто невидимые.

— А-а-а, — понимающе тянет аудитория.

Дальше рассказывают про немецкого художника Йозефа Бойса, который превратил в искусство собственную жизнь. Зимой 1943?го его самолет был вроде бы сбит над Крымом, где татары спасали его от обморожения топленым жиром и войлоком, а в 1945?м он попал в плен к англичанам, долго лечился и впоследствии всю жизнь носил фетровую шляпу, потому что у него была гиперчувствительная кожа головы. Впрочем, возможно, все это было лишь мистификацией. Но, как бы то ни было, Бойс сделал жир и войлок постоянными атрибутами своего творчества. И не только их. Во время перформанса «Как объяснять картины мертвому зайцу» он обращался к тушке зайца, намазав лицо медом и покрыв его золотой фольгой. 

— Как же он мог намазать лицо медом, если у него была гиперчувствительная кожа? — спрашивает кто-то из детей.

— У него была гиперчувствительная кожа головы, а не лица, — отвечает Данилова. В зале хихикают. 

После лекции дети разбегаются по двум комнатам: теперь они будут заниматься мейл-артом — созданием собственных перформансов с использованием обыкновенной почтовой открытки.

— Только мне не нужно, чтобы у вас получился коллаж из цветной бумаги, как в прошлый раз, — предупреждает Татьяна Селиванова.

Мальчишки сразу берутся за дело: один откусывает кусочек от открытки, так что на бумаге остаются отпечатки зубов.

— Это не похоже на перформанс: слишком просто, — говорит ему Татьяна.

Тогда дети развивают тему отпечатков — с удовольствием пачкают руки в разных красках и оставляют на своих открытках следы. 

— Мне нужна чья-нибудь обувь. Кто готов пожертвовать? — почти безнадежно спрашивает у всех девочка, которая непременно хочет оставить на своей открытке отпечаток чужого ботинка.

Невысокий мальчик в белой рубашке и шортах, которого пару часов назад в студию привела за руку бабушка, после долгих творческих метаний берет канцелярский нож, протыкает им палец и, сосредоточенно выдавливая из него кровь, симметрично ставит на бумаге красные точки.

— Ну ты больной! — реагируют товарищи по перформансу.

— А наш перформанс будет называться «Придурки», — шутит кто-то.

Рядом ходит девочка Соня. Она полчаса ничего не могла придумать и вот теперь наконец поняла, о чем будет ее мейл-арт. Шепотом она спрашивает у всех, что в человеке самое плохое, а что самое хорошее. Кто-то отвечает: 

— Хорошее — терпение, плохое — алчность.

— Ага, — говорит Соня и идет дальше.

Идеальный город

Московская высотка, составленная из длинных люминесцентных ламп и колб, заполненных нефтью, называется «Богатство России». Это часть экспозиции «Футурология / Русские утопии» в Центре современной культуры «Гараж». Дети, обступившие ее, никак не могут связать название с самой инсталляцией.

— Чем бывает богата страна? — спрашивает их экскурсовод Галина.

Тишина.

— Обычно ценится нефть: ее продают, делают бензин, получают деньги, — подсказывает Галина. — А еще?

— Алмазы! Бриллианты! Лес!

— А еще? Что есть в каждой стране?

— Здания! Машины! Самолеты!

— Кто в каждой стране живет?

— Звери живут… — неуверенно начинают дети. — Птицы…

Пауза.

— Еще люди живут, — робко произносит кто-то.

— Правильно! — говорит Галина. — А почему люди тоже ценны?

— Они работают, строят, ездят на машинах, все тут делают…

В «Гараже» детскими обучающими программами начали заниматься недавно. Здесь есть мастерские для малышей, секции для ребят постарше, экскурсии по выставкам. По словам координатора образовательной программы и детского клуба Евгении Михиной, студия нужна, потому что «в городе нет институции, которая бы давала детям понимание того, что такое современное искусство».

Художница Диана Мачулина, участница выставок в «Гараже», сама теперь ведет там секцию по «изо». 

— Если с ребенком с самого детства заниматься и говорить на несложном языке, то есть шанс вырастить более вдумчивое поколение, — уверяет она. — Людям, выросшим на стереотипах, сложнее адаптироваться в будущем.

Настоящее современное искусство, считает Мачулина, похоже на исследовательскую работу: подача материала в нем должна напоминать квест, который будет интересно проходить. Сначала ты узнаешь что-то одно, а потом по цепочке раскрываешь весь замысел автора. Поэтому освоение современного искусства — очень органичное для детей занятие: им ведь всегда хочется найти причину, будь то «почему вода мокрая» или «почему художник изобразил это таким образом». А взрослые сначала думают, как должно быть, и только потом — почему. 

Пока взрослые рассматривают в основном зале «Русские утопии», за стеклянными дверями детской мастерской дети выдумывают мир, в котором они хотели бы жить, но которого нет в реальности. Это задание: десять занятий курса живописи от Дианы Мачулиной объединены кодовым названием «Город утопий». 

В мастерской тихо. Дети сидят с серьезным видом, как инженеры, конструирующие важную деталь.

У десятилетней Яны Борисовой целая серия работ, на которых многоэтажный городской дом спрятан под стеклянный колпак, а вокруг — леса, поля и моря. С каждым новым рисунком колпак отодвигается все дальше и дальше — за горизонт.

У Златы идеальный город — это подводный мир, в котором обитает черепаховый человек мужского пола. Посреди листа проведена граница между обыкновенным миром и счастливым подводным: под нашим миром логотипы брендов Hermes и D&G, в морском какие-то свои вещественные атрибуты.

— Поразительно: когда дети рисуют будущее, в нем всегда есть магазин, — говорит Мачулина. — Им даже не приходит в голову, что жизнь может быть без денег. Они затянуты в мир потребления. И для них удивительно узнать, что где-то нет еды.

Маленькая светловолосая Соня сыплет словами, о существовании которых я и не подозревала: «акалот», «черепахослон». Она выдумала на бумаге целую историю: 

— Это у меня корабль. Даже не знаю, каким цветом его лучше закрасить. Мне нравится фиолетовый, но летучая мышь рядом с ним тоже фиолетовая, тогда пока оставлю так. А вот кошек надо сделать поярче. Кошки на этом корабле главные, — улыбается Соня. — Они управляют вот этими железными роботами, а роботы управляют космическим кораб­лем, на котором летают кошки. 

— А зачем кошкам роботы? Разве они не могут сами управлять космическим кораблем? — спрашиваю я.

— Не могут, — пожимает плечами Соня и заговорщицки улыбается, как будто знает что-то, чего не знаю я.

— А мышь зачем?

— Она вырабатывает энергию для корабля. Конечно, роботы ее периодически подкармливают, чтобы она работала с хорошим настроением.

Соня придумывает такие истории с трех лет. Сейчас ей восемь. Она наконец решает закрасить корабль светло-фиолетовым цветом. Уверяет, что уже давно придумала аппарат, который будет бесконечно щедро вырабатывать энергию для всего мира.

Но в детской утопии, как и во взрослой, не всегда все гладко.

— Это человек-ужас. — Мальчик по имени Арсений показывает на огромного фиолетово-черного паука на своей картинке. — Он превращается в того, кого ты боишься больше всех. В данном случае это паук. 

У сидящей рядом с ним Шарлотты нарисованы два привидения и два пегаса, черный и белый.

— Ребята, у вас получается какой-то не совсем добрый мир, — вмешивается Мачулина. — Представьте мир, где все хорошо, где нет зла, войн, голода…

— Мне не нравится мир, где нет ничего плохого, — заявляет Арсений.

— Мне тоже не нравится, — говорит Шарлотта. — Я бы хотела нарисовать чащу-у-у-у…

— «Город утопий» — это задание по переустройству общества, — объясняет Мачулина. — Сначала я удивилась, когда кто-то начал изображать зло, а потом подумала: а они ведь правы — неинтересно жить, если нет ничего пугающего. Так дети видят дуализм мира.

— А кого бы вы хотели из них воспитать? — спрашиваю я ее.

— Коллекционеров, — отвечает художница. — Если понимать под коллекционером увлеченного искусством зрителя.
Бывшие дети

У Лабазова в ДЭЗе № 5 занимаются не только дети, но и их родители и даже давнишние «выпускники» мастерской. Четырехлетняя Яна смотрит на макет своей мухи и не может понять, как сделать ее в натуральную величину; ей на помощь приходит Иван, студент третьего курса МАРХИ (Московского архитектурного института). 

— Я в ДЭЗе лет с трех, наверное, занимался, — рассказывает он. — Думать и креативить научился именно здесь. Уже в девятом классе пошел в художественную школу, потом поступил в университет. Но мне там не особенно нравится. Преподаватель говорит: «Мне кажется, что так будет лучше, делайте так», но я не хочу так и вижу совсем по-другому. А здесь мы делали то, что хотели.

У Ивана полно архитектурных идей; многие из них, по его словам, можно воплотить, вот только дорого. Например, он придумал конструкцию дома, который может менять объем и форму. Здание может вырасти, если нужно заселить в него больше людей, а может и уменьшиться, распластаться вширь, занять собой пустырь. Мне он показывает стоящую в углу металлическую вешалку для одежды, напоминающую башню Татлина: было такое задание — сделать необычную вешалку. Потом детей попросили придумать идеальный стул, которого нет в природе.

— Такой стул, на котором хотелось бы сидеть, но которого еще не существует, — поясняет Иван. — И мы придумали сначала несколько вариантов, потом выбрали один. Раньше занятия были направлены больше на функциональность, а сейчас даются более абстрактные и философские темы. Здесь я научился думать.

Такие молодые люди есть и в студии Селивановых. Пока создатели мейл-арта пытаются отмыть руки, лица и подошвы, бывший выпускник Федор берет фотоаппарат, включает его в режим видеозаписи и кладет в коробку с круглым отверстием. В это отверстие он вставляет бумажную трубу и кладет всю конструкцию трубой вверх посередине комнаты, прилепив к ней табличку «Не заглядывать!!!».

Федор говорит, что после студии Селивановых много где учился, но так ничего и не закончил — не нашел ничего столь же полезного и интересного. Сейчас он ведет в мастерских занятия по программированию и story-telling — «придумыванию историй». 

Пока мы разговариваем, дети уже вовсю заигрывают с аппаратом скрытого наблюдения. Сначала спрашивают друг у друга, что это такое посреди комнаты; потом заглядывают внутрь и кривляются; потом раскусывают «фишку» и отходят. Федор тут же разбирает игрушку. Такое вот современное искусство в действии.
Искусство и финны

— Современное искусство — это не сложно. Почему оно должно быть сложным? Ведь это искусство времени, в котором мы живем, — говорит Нана Салин, директор образовательного подразделения центра современного искусства EMMA в Эспоо, пригороде Хельсинки. — Когда мы только начинали работать в этом направлении, то думали в первую очередь о детях четырех лет: как сделать, чтобы им было понятно. Но оказалось, что у всех детей есть естественное восприятие увиденного, которое почему-то пропадает у многих взрослых. Главное — не воздвигать заборов между искусством и человеком. 

Мы сидим в огромной комнате, которая вся уставлена рядами небольших зеленых стульев. У входа висит несколько десятков детских фартуков с бирками EMMA, где-то в углу — халаты для взрослых, войлок, поролон, валики с засохшей краской, за углом деревянные верстаки, а вдоль стены стол с компьютерами. 

В музей ходят заниматься с 3 лет до 60. Для каждой группы своя программа. Ежегодно через детский курс в музее проходят около восьми тысяч детей, на них выделено сто учителей. 

— Люди не знают, что им могут дать искусство и культура, — говорит Нана. — Только когда они стареют, начинают задумываться о важных вещах. А можно начать думать о них с детства. Искусство как раз для этого.

Она показывает мне две большие книги с картинками, которые сделали дети. Из постоянной коллекции музея выбрали десять картин, и про каждую из них дети написали историю. Лучшие из них попали в книгу.

«Давным-давно была страна, над которой каждый вечер висел таинственный туман. Небо светилось, как шелк, звезды сверкали, как кристаллы. Мягкий ковер из мха отливал зеленым цветом, когда на него ступали. Сквозь ветви деревьев просвечивались маленькие фигурки сказочных фей. Если прислушаться, можно было услышать их тихий разговор. 

Давным-давно где-то был музей — место для искусства, историй и надежд. Пять веселых фей отправились в путь. Они быстро влетают в музей, где встречают детей и делают много интересного. В искусстве много занятных историй, найдется место и нашей». 

Так начинается книга. Феи, о которых идет речь, — куклы-марионетки с занятий: у каждой есть имя и род занятий. Одна рисует, другая танцует, третья поет. Чтобы рассказать детям о Малевиче, используют музыкальную куклу, потому что в работах художника много отсылов к музыке и так их легче понять. Африканское искусство объясняют с помощью марионетки-танцовщицы. Современное искусство — это не только живопись, но и музыка, видео, фото, танец.

Салин не считает, что современное искусство агрессивное или грубое. Нужно просто спросить себя: почему я этого не понимаю, почему мне это не нравится? Может, я чего-то боюсь или мне лень думать?

Она показывает мне картинку из книги. На ней нарисовано нечто, напоминающее кусок колбасы: оно выглядит очень холодным и одиноким. Рядом — сочиненная ребенком история про злого пожирателя колбасок, который убил корову, чтобы сделать себе колбасу. Если подумать, этот рисунок не грубее жизни. 

Автор: Наталья Гурова, автор «Русский репортер»

Эксперт
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе