Из истории "культурного поколения" Часть 2

Спор о советской философии

От редакции. Телепроект "Отдел" Александра Архангельского вызвал широкую дискуссию о значении советской философии, в частности, философов-шестидесятников – Мераба Мамардашвили, Георгия Щедровицкого и других. Действительно, а каково место советской философии в сегодняшней культуре, чем она важна для нас и вообще важна ли? "Русский журнал" завершает обсуждение советской философии публикацией продолжения статьи Бориса Межуева

* * *

Кто-то может возразить, что никакого договора власти с «культурным поколением» никогда и не было, что власть никогда не отказывалась от своих прав на контроль не только за телами, но и за умами своих подданных, что каждый из представителей «культурного поколения» не раз сталкивался с постоянными преследованиями, гонениями, издевательствами со стороны идеологического начальства. Однако все эти справедливые сами по себе свидетельства парадоксальным образом могут быть истолкованы как раз в пользу существования «договора». Не будь такого «договора», и сам факт идеологического остракизма в идеократическом государстве не вызывал бы у нас никакого удивления. Тем более возмущения. В разгар так наз. «оттепели», в период хрущевских гонений на церковь появление пятого тома «Философской энциклопедии» с богословскими статьями Сергея Аверинцева просто невозможно было себе вообразить. Для того чтобы такое произошло, «оттепель» хрущевская должна была смениться кратковременной «оттепелью» брежневской. Последняя и привела к возникновению «поколения культуры», об истории которого я и повествую.

Каждая «оттепель» имеет свои пределы. Внутри брежневской «оттепели» оказались возможными «Мастер и Маргарита», тартуская семиотическая школа, «Солярис» Тарковского, пятый том «Философской энциклопедии», «Трагедия эстетизма» Пиамы Гайденко, лекции Мамардашвили, но совершенно не представимы, скажем, какие-нибудь кружки в защиту подлинного марксизма или независимые общества по изучению наследия Ленина. «Оттепель» хрущевская оказалась расцветом советской идеократии, именно эта эпоха дала понимание того, а, собственно говоря, к чему советский эксперимент должен был привести Россию и все человечество. «Оттепель» брежневская стала симптомом и отчасти причиной долговременного кризиса и последующего упадка идеократии. Само существование внутри советского общества неких полуподпольных анклавов свободной мысли и творчества говорило о неминуемом приближении катастрофы. «Культурное поколение» одним фактом своего возникновения приближало мгновение окончательного краха социалистического эксперимента... и одновременно собственного краха.

Говорят, что власть постоянно нарушала «договор» с «полуподпольной Касталией», и что само ее существование никогда не было ограждено никакими уставами. И это правда, каждая из сторон делала непрерывные вылазки за смутно проведенную «38 параллель». И кто теперь укажет, кем, когда и при каких обстоятельствах она была проведена. «Касталия» Гессе была плодом разочарования романтического интеллигента в истории и «жизни», в которых «дух» упорно отказывался обнаруживать себя. «Касталия» «культурного поколения» была вызвана к жизни прежде всего стремлением режима оградить себя от претензий со стороны ревностных приверженцев его же собственной идеологии, на волне хрущевской «оттепели» и, главное, очередного витка мировой революции, способных вырвать руль управления страной из рук стареющих партфункционеров. Но также и синхронным процессом разочарования интеллигентов во всех идеологических постулатах коммунистического романтизма и отвержением его культурных символов: космоса, Кубы и «комиссаров в пыльных шлемах». Этот процесс совпал еще с одним немаловажным процессом – проблематизацией социального и политического опыта западного шестидесятничества, нового левого движения и контркультуры. Контркультура явилась как бы своим «иным» для всего «культурного поколения», она служила тем воплощением «жизни», от которого надо было отталкиваться, чтобы в то же самое время испытывать к нему парадоксальное тяготение. Она служила своего рода соблазном предельно эстетического отношения к действительности, которое на самом деле и составляло глубинную подпочву всего «кастализма», но которое было упрятано в какие-то тайники души. И ключ от этих тайников души следовало держать в надежном месте, под большим секретом. Однако время от времени из этих тайников прорывались некие культурологические стоны об утраченной связи культуры и «жизни», но эти стоны ни в коем случае не следовало принимать за отречение от идеалов «культурного поколения», но, напротив, за необходимое их восполнение. Из этого одновременного отталкивания и тяготения вырос прекрасный псевдоморфозный цветок «русского рока», под звуки которого люди моего возраста и приобщались в первую половину 1980-х к «культурному поколению», в то же самое время бунтуя и протестуя против него.

На самом деле, подлинно «иным» для «культурного поколения» были отнюдь не контркультура и даже не романтический «эстетизм», о «трагедии» которого писали историки философии, подлинно «иным» была власть. Для «человека культуры» власть сугубо негативна, но в то же время эта негативность, как сказал бы Гегель, исключительно внешняя. Человек «культуры» не испытывает никаких перверсивных чувств по отношению к власти, власть ему просто чужда. Тем так и славно «культурное поколение», оттого и испытывают многие из нас это ностальгическое чувство утраты чего-то замечательного и прекрасного, что вдруг открылось во мне самом по возвращении к «Игре в бисер». Время «культурного поколения» - это время нашей в духовном смысле невинности, нашего неведения о власти, нашей очень смешной и нелепой игры с ней. Человек «культуры» отнюдь не всегда уходит в мир романтических снов, не обращая внимания на окружающую жизнь. Он ведь и пытается бороться, сражаться с властью своими силами, своими методами, чаще всего просто не понимая, с ЧЕМ он имеет дело.

Программа борьбы с властью от имени «культурного поколения» была выработана человеком, который своей жизнью и своим творчеством будто прололжил мост между началом 1970-х годов и временем триумфа предыдущего «культурного поколения» 1910-20-х годов - Михаилом Бахтиным. В своем исследовании поэтики Достоевского, написанном еще в 1929 году, но с 1963 года несколько раз переиздававшемся в СССР, Бахтин противопоставил «диалогизм» Достоевского «монологизму» Толстого, в очередной раз в русской философии столкнув лбами отечественных классиков. В рамках «диалогического» подхода автор вступает в «диалог» со своими персонажами, каждый из которых несет свою позицию, равноправную с авторской. «Монологический» подход – это, понятно, тотальный диктат автора над поведением всех своих героев. Разумеется, «культурное поколение» вычитало из Бахтина ровно то, что ему было нужно – власть нужно заставить вступить в диалог», власть надо разговорить, заставить откликаться на общественные интересы, научить слушать, а не только вещать. Наверное, никогда со времен диссертации Чернышевского книга по эстетике не имела такого актуального политического значения.

«Культурное поколение» хотело именно разговорить власть, заставить ее думать над глубинными основаниями собственных мыслей и собственных дел. Мое недолгое тесное общение с методологами школы Щедровицкого, конечно, не дает мне основания с полной уверенностью судить о том, чем являлся Московский методологический кружок в пору его расцвета. Но вот что мне показалось интересным, так это та самая бесконечно раздражающая любого прагматически мыслящего человека технология «принуждения к диалогу», которая использовалась щедровитянами на их «оргдеятельностных играх». Неподготовленный эксперт, бывало, ломался, когда его заставляли объяснять, зачем нужна стране или городу какая-нибудь, скажем, Академия или гидроэлектростанция, когда великолепно можно помыслить действительность и без этих сооружений. Человек должен был раскрыть какие-то ценностные основания собственной позиции по конкретному вопросу, но на следующем этапе подвергались проблематизации и сами эти основания. Далее эксперту приходилось выкладывать сообществу свой взгляд на человечество, историю и мироздание, причем чаще всего такой, о наличии которого у себя самого он ранее и не подозревал. «Сократическое» удивление от встречи эксперта со своим собственным мировоззрением и создавало тот эффект паралича мысли и воли, который затем блестяще использовался руководителем игры. Использоваться он мог, разумеется, по разному, но, думаю, в основе всего изначально лежала гуманистическая установка на раскодирование, «разговорение» власти, той власти, которая предположительно не сознавала сама себя.

В общем, «культурное поколение» вырабатывало свои инструменты борьбы с властью, с одной стороны разнородные, но с другой стороны все же весьма наивные. Наивные - поскольку все эти инструменты обходили стороной то, что прекрасно понимал Гессе – что в основании феномена власти лежит глубоко иррациональное начало, которое при этом, несмотря на всю свою иррациональность, не только что в состоянии выложить собственные основания, но даже и дать цену основаниям своей самой радикальной критики. И Гессе также сообщал готовым его слушать читателям, что если «дух» все-таки перейдет границу Касталии и попытается проникнуть в «святая святых» власти, он получит настолько сокрушительную отдачу с ее стороны, что в течение очень короткого времени он окажется сокрушен и посрамлен. Увы, почти никто из поколения «культуры» даже и не предполагал, каково оно там, в «пустыне реального», в мире голой, освободившейся из всех идеологических оков, власти. И потому почти никто в момент решающего выбора не удержался оттого, чтобы вслед за Йозефом Кнехтом все-таки переступить границу…

RussianJournal
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе