"Художник мешает власти оскотиниться"

Алла Шендерова беседует с режиссером Кириллом Серебренниковым

Худрук "Гоголь-центра" Кирилл Серебренников рассказал обозревателю "Огонька" о том, что будет в его театре в следующем сезоне, почему не нужно эмигрировать и как обойти закон о нецензурной лексике.

— Этой зимой, когда "Гоголь-центру" исполнился год, ты в каком-то интервью обмолвился, что планировал более радикальный театр. Ну вот прошло еще полгода, что ты сейчас скажешь по этому поводу?

— Скажу, что "Гоголь-центр" на сегодняшний день для нынешней России оказался вполне радикальным. Понимаешь, когда-то я полагал, что может существовать театр, чья афиша целиком состоит из произведений "первачей" — таких, как Ромео Кастеллуччи, Кети Митчелл, Ян Фабр и прочие. Но выясняется, что такая репертуарная политика тоже не работает, причем не только для нашей аудитории — вообще ни для какой. Такие авторы, их работы — это настоящее высококлассное искусство, но репертуар театра не может состоять только из него. Во всем мире сейчас, увы, тенденция упрощения или, скажем так, редукция смыслов. Радикальные спектакли могут присутствовать в афише как экзотическое блюдо по отношению к какому-то основному.

— К котлетам с картошкой?

— Я бы не относился к "театру для всех" с предубеждением. Он тоже должен быть качественным, но у нас он такая же редкость, как и "высокое искусство". Но даже если мы говорим о театре авторском, то, согласись, бывает по-разному: сегодня ты читаешь Фуко, завтра Прилепина, а послезавтра смотришь комикс. И это не значит, что от первого дня к третьему ты поглупел, вовсе нет, после комикса опять пойдет Фуко... Театр, оставаясь пространством сакральным (не профанным), объединяющим современных художников, режиссеров, актеров, имеющих свои интересы в области формы или какого-то определенного дискурса, просто обязан обращаться к максимально широкому зрителю. И случаев, когда театр является зрительским, при этом оставаясь абсолютным искусством, не счесть. "Гоголь-центр" — территория авторская, при этом демократичная. Именно такие художники-авторы, имеющие свой уникальный стиль, но не потерявшие желания говорить с аудиторией, и будут делать у нас спектакли. В следующем сезоне Андрей Жолдак начнет работать над "Преступлением и наказанием" в инсценировке Виктора Ерофеева. Питерская команда под руководством Максима Диденко придумывает с ребятами "Седьмой студии" проект "Хармс".

— Знаю, что ты хочешь поставить "Обыкновенную историю" Гончарова.

— Это будет первая премьера театра после перерыва на вторую очередь ремонта, в большом зале наконец сделают кондиционеры. Мы ведь все эти полтора года работаем в "полуремонте": нет проводки, отопления, все гримерки в антисанитарном состоянии. Так вот. Эта сценическая версия романа Гончарова задумана давно, но стала возможна только сейчас. Адуевых, старшего и младшего, репетируют Федор Бондарчук и Филипп Авдеев. Но до выпуска "Обыкновенной истории" я собираюсь в Ригу делать перформанс к юбилею Райниса в Национальном театре. Эта работа по стихам и снам знаменитого поэта и революционера. И потом в Прагу — ставить спектакль про Кафку. К психологическому театру эти проекты отношения не имеют, это будут экспериментальные работы. Я хочу попробовать для себя что-то совершенно новое и в области формы, и в области работы с актерами. У нас я не рискнул бы это делать, можно и провалиться. Понимаешь, наша публика любопытна, умна, но при этом и достаточно инфантильна. Охотнее всего она ассоциирует себя с детьми. А детям надо рассказывать сказки, причем так, чтобы они не заскучали.

— Поэтому ты решил ставить народные сказки, собранные Александром Афанасьевым?

— Сказки Афанасьева я объединю с поэмой Некрасова "Кому на Руси жить хорошо". Это большой музыкальный спектакль-инсталляция, который будет идти на нескольких площадках сразу. Он выйдет в мае, мы его делаем с ярославцами из Театра им. Федора Волкова.

— Твоя недавняя премьера — "(М)ученик" по пьесе Мариуса фон Майенбурга — строгий, аскетичный спектакль, строится по законам психологического театра.

— Того требовала драматургия. Мне очень хотелось донести до наших зрителей содержание этой мудрой и острой пьесы, я осознанно делал не авангард, а ясное театральное высказывание. Меня некоторые обвиняют в некоей декларативности, но вот чего у меня точно не было — задачи сделать спектакль-плакат.

— На плакате обычно изображаются не люди, а схемы и карикатуры. Но твои герои абсолютно узнаваемы: одинокий подросток, которому не везет с девочкой, начинает терроризировать всех цитатами из Библии, срывает урок полового воспитания, заставляет девочек в бассейне сменить бикини на закрытый костюм. Учительницу биологии, она же школьный психолог, которая пытается ему помочь, воспринимает как главного врага. В финале твоего спектакля она оказывается единственной, кто сумел выстоять при всеобщем помрачении. А в пьесе Майенбурга именно она сходит с ума — настолько, что прибивает свои ноги гвоздями к полу...

— Ну да, в оригинале у Мариуса все остались нормальными, а она сдвинулась. У нас в спектакле — ровно наоборот: все готовы принять то, что творит мальчик, и с легкостью пересекают грань абсурда, она же всеми силами старается держаться за разум и здравый смысл.

— Ты сейчас поедешь работать в Латвию, в Прагу, потом будет французский "Борис Годунов" с Дени Лаваном и оперная "Саломея" в Штутгарте. Тебе не приходила мысль остаться в Европе?

— А зачем? Теоретически можно перемещаться по Европе от одной работы к другой, но у меня есть "Гоголь-центр" — это важный для меня проект, в России живут родители, друзья. Я вообще концепцию эмиграции считаю устаревшей. Вот если опустится железный занавес, начнут отбирать паспорта и введут выездные визы, тогда и подумаем...

— У тебя есть прогноз развития событий?

— Страна Россия — непрогнозируемая. Мы с конца февраля до начала апреля были на гастролях в Европе, уехали из одной страны, приехали в другую. Смотрели новости, понимали, что происходит какое-то полное безумие. Вернулись — оказалось, не все так страшно. Вообще, главное — не попадать под пропагандистскую струю, ни с той, ни с этой стороны. Стараться думать самостоятельно. Как профессор Преображенский советовал, помнишь: не читайте по утрам большевистские газеты...

— Сезон в "Гоголь-центре" закрылся как раз накануне вступления в силу закона о нецензурной лексике. Как ты собираешься сосуществовать с этим законом?

— Ну, во-первых, закон этот — вполне антиконституционный по духу. Это форма цензуры, явное вмешательство в лабораторию художника — запрещают ему пользоваться темно-серой краской, говорят: она мрачная, а нам нужен только свет. С матом надо бороться на улицах, а не в театрах, когда нецензурная лексика исчезнет из речи россиян, она исчезнет и с подмостков. Мы же и так обклеены табличками "18+"! Что еще надо, чтоб предостеречь тех, у кого нежный слух, и тех, кто не хочет почему-то слышать несколько слов русского языка. Никакие законы не должны ограничивать свободу и доступ к произведениям нашей и мировой литературы. В "Гоголь-центре" мы вольны сегодня поставить "Русскую красавицу" Виктора Ерофеева с ненормативной лексикой, а завтра — "Обыкновенную историю", где нет ни одного бранного слова. Или сказки Афанасьева, где эта лексика есть, но мне очень интересно, что скажут наши новые пуритане по поводу русских народных сказок: неужто будут говорить, что сказки — это сокровище нашей культуры — разрушают "духовный код" россиян?!

— Как ты уберегаешь себя от всего того, что разлито сегодня в обществе?

— Стараюсь смотреть на происходящее как на фильм: такое вот фиговое кино. Я в какой-то момент заметил, что все мои друзья в Facebook изъясняются восклицательными знаками — все время чем-то возмущаются. Надо перестать возмущаться, надо просто строить свою параллельную реальность. Мы пока не живем в мире Оруэлла или Замятина, есть еще какие-то зоны, где можно жить по законам здравого смысла и гуманизма.

— Тебе не хочется вернуться к преподаванию? У тебя ведь очень удачный опыт: курс, который ты выучил на базе Школы-студии при МХТ и который теперь превратился в "Седьмую студию".

— На самом деле опыт для меня довольно травматичный. Мне было так важно, чтобы студенты сформировались вот в таких артистов, а не в иных, чтобы они знали это, чтобы они прочитали, чтобы они умели, чтоб они посмотрели...— мне так хотелось всем этим их наполнить, что я, по-моему, приобрел какой-то невроз.

— То есть ты, как героиня твоего спектакля, пришел к ним в класс и прибил кроссовки к полу?

— Ну да. Скажем, так.

— Результатом ты доволен?

— Грех жаловаться. С кем-то из них мне самому более комфортно в работе, с кем-то менее, но есть и объективность: в "Гоголь-центр" приезжают работать хорошие режиссеры — наши и европейские — и тут же разбирают актеров "Седьмой студии" для своих постановок. Многих мечтают даже украсть. Но мы их не отдадим — они нужны тут.

— Лауреатом недавнего ММКФ стал фильм Валерии Гай Германики "Да и да", главную роль в котором сыграл твой ученик Александр Горчилин. В прокат скоро выйдет "Класс коррекции", где сыграли твои же Мария Поезжаева, Филипп Авдеев, Никита Кукушкин. Можно уже говорить о новом поколении актеров...

— Ты права: сейчас и в жизни появляется новое поколение: еще недавно им было 20, а теперь 25, и они открывают свои дела, становятся активными деятелями, менеджерами, директорами. Любое поколение выбирает себе актерские лица, актерские личности. Потому что так или иначе в актеры идут самые талантливые, самые красивые, самые притягательные. И сегодня начали появляться новые яркие персоналии, и я рад, что среди них есть и "мои".

— Ты не учился ни во ВГИКе, ни в ГИТИСе. Тем более интересно понять, кого ты сегодня считаешь своими учителями?

— Я постоянно учусь, и круг учителей меняется. Но есть люди, которые важны для меня всегда. Важен Сокуров — человек, имеющий близкую мне гражданскую позицию, большой художник, который создает такие картины. Важен Васильев, даже если он не ставит спектакли в России, но само его присутствие в Театре, его отношение к профессии — это невероятный уровень, к которому надо стремиться. Важен Табаков — у него я учусь театральному строительству. Я учусь у Кристофа Марталера мудрости и умению оставаться ребенком, у Ромео Кастеллуччи — быть бескомпромиссным, у всего немецкого театра — сочетанию новаторства и демократизма, у греческого гения и моего друга Димитриса Папаиоанну, который в своих последних работах определил очень важные для меня вещи, у Яна Фабра — мощи его "театрального безумия" ("Мощь театрального безумия" — название знаменитого спектакля Яна Фабра.— "О"). Иногда учусь у неизвестных людей, чьи имена широкому кругу ничего не говорят. Учусь много и постоянно.

— Есть теории о том, что руководитель театра — это как отец, за которым огромная семья. Он несет за нее ответственность и должен идти на компромиссы с властью.

— Взаимоотношения с властью для меня возможны, если эта власть выглядит по-человечески. Мы приходили в администрацию президента, когда там был Владислав Сурков, и просили деньги на фестиваль современного искусства. Я понимал, что эта же администрация президента занимается преследованием моего любимого писателя Сорокина и созданием мерзейших "Наших", меня уговаривали быть брезгливым и не брать у них деньги, но я уверен, что на хорошее дело брать не просто можно, а нужно. И надо отдать должное Суркову — он ни разу не влезал в наши дела, он ни разу не говорил, что можно, а что нельзя привозить на фестиваль "Территория". За эти годы сотни будущих профессионалов — молодых ребят из десятков городов России — увидели искусство со всего мира... Любая власть не монолитна — там всегда есть разные люди: кто-то творит зло, но кто-то помогает нам. Поэтому с чиновниками обязательно надо работать, просто важно не превращаться в обслугу. Нельзя, спокойно кивая, слушать этот безграмотный и довольно вредный для культуры бред из серии "кто платит, тот и заказывает музыку". Под эту песню они сегодня пытаются ввести настоящую цензуру через экономические рычаги. Это могут говорить только совсем уж темные и некомпетентные люди. Или провокаторы. Ну да, платит государство, а "музыку заказывают" зрители, в том числе и зрители "Гоголь-центра" — те люди, которые к нам ходят. Допустим, они не составляют подавляющего большинства, но ведь и меньшинство имеет право видеть то, что они хотят видеть. Тем более что большинство никогда не бывает право — весь опыт XX века об этом.

— Ты бы мог представить себя во власти?

— Шутишь?! Хотя смотря при какой власти. Разные же бывают формы: от тоталитаризма до самодельной республики, которую возглавлял Габриэль Д'Аннунцио. Но вообще, не надо художников допускать к власти, они люди субъективные, нервные, обидчивые. Можно было Толстого допустить к власти? Нельзя. Но для власти он был просто необходим. Художник нужен для того, чтобы мешать власти оскотиниваться, напоминать ей, что она общается не с абстрактным электоратом, а с конкретными людьми. В общем, не надо мне во власть.

— У тебя есть какой-то заветный сюжет, который ты хотел бы поставить?

— Меня недавно поставил в тупик вопрос о мечте, выяснилось, что у меня в каком-то понятном для всех виде ее нет. "А какой бы вы хотели спектакль поставить? А какую вы книгу хотели бы экранизировать?.." Не знаю. Мне кажется страшным иметь точную цель, ведь если ты ее достигнешь, жизнь кончится. Я просто живу и работаю. Репетиции, премьеры — это форма жизни, а в жизни важна не только цель, но и радость от ее течения. Есть целые науки, которые помогают научиться быть счастливым.

— Ты их освоил?

— Я учусь.

Беседовала Алла Шендерова

От "Пластилина" к "(М)ученику"

Визитная карточка

Кирилл Серебренников родился в 1969 году в Ростове-на-Дону. Окончил физфак Ростовского университета, но еще будучи студентом, начал заниматься режиссурой. С 1990 по 2000 год поставил множество спектаклей в театрах Ростова, тогда же начал работать на ТВ. В 1999-м получил премию "ТЭФИ" в номинации "Режиссура". В 2001-м поставил первый спектакль в Москве — "Пластилин" по пьесе Василия Сигарева. Приемы "новой драмы" Серебренников применяет к классике, давая ей новую жизнь: на сцене МХТ им. Чехова появились "Мещане" Горького, "Лес" Островского, "Господа Головлевы" Салтыкова-Щедрина и др. В 2011-м вместе со своими учениками — курсом, набранным в Школе-студии при МХТ, он ставит "Отморозков" по повести Захара Прилепина "Санькя". Спектакль получает "Золотую маску", а студенты образуют "Седьмую студию", впоследствии влившуюся в "Гоголь-центр". Летом 2012 года Серебренников соглашается на предложение комитета по культуре Москвы и возглавляет Театр им. Гоголя. В числе последних постановок Серебренникова, выпущенных на этой сцене,— "Мертвые души" по Гоголю и "(М)ученик" по Мариусу фон Майенбургу.

Огонек

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе