Слабое звено в лепоте или мой вклад в историю культуры

Чем дольше живу, тем меньше история напоминает мне хронологическую таблицу.

Это по торопиночке идючи видишь сначала елку, потом березку, за ней еще одну, и еще тринадцать, потом пенек, потом канавку. А если поднимешься вверх - не слишком высоко, как на сосну - увидишь уже не деревья, - лес.

Так и история. Все чаще видится она мне таким огромным, извините, за выражение, пространственно-временным континуумом, необъятным шатром, под сводами которого происходит все одновременно и взаимосвязано: Дмитрий Донской сражается на Куликовом поле, сержант Пвавлов не пускает фашистов к Волге, Суворов переходит Альпы, Козьма Пражский пишет "Чешские хроники", а Нестор Летописец - "Повесть временных лет". Пишут многие, считай, все: Грозный - письмо Курбскому, Андрей Рублев - "Троицу", Радищев - оду "Вольность",Януш корчак - "Как любить ребенка", а Левитан - "Владимирку".

На Пушкина целая артель работает: Мусоргский трудится над оперой "Борис Годунов", Чайковский ваяет "Евгения Онегина", Римский-Корсаков -"Сказку о царе Салтане", Ахматова - "Смуглый отрок бродил по аллеям", а Окуджава и вовсе корявое:

"Он умел бумагу марать при свете свечки.
Ему было за что умирать на Черной речке"

Если бы и сам Пушкин не писал при этом так, что только листы летят, я бы, пожалуй обозвала его Исплотатором. 

В целом же все это выглядит так:

ЛЕПОТА...ЛЕПОТА...ЛЕПОТА...

Но в лепоте, в этой взаимосвязанности, есть слабое звено. Откровенно слабое. Это князь... Князь сидит и, вместо того, чтобы писать,как все люди, - печалится. О том, что немецкие бароны совсем утеснили Моравию. О том, что власть их и все больше и креста на них нету. О том, что надо бы все силы положить на борьбу и защиту - а зачем? Сына Бог не дал, племянник...племянник... Племянник трусоват, подловат и глуп. Это для него прилагать все силы? Не легче ли махнуть рукой и поддаться баронам? Или для истории потрудиться? Или для Бога? Или - что умнее - отдать княжество Святославу, пусть делает с ним, что хочет...

Думает так князь и не пишет. И тут мне становится СТРАШНО, потому что вся лепота истории вдруг выцветает, трескается, как старая масляная краска, и облезает. А под ней - серое Ничто. Нихил. Небытие. Ни Пушкина, ни артели.Ни ЖЖ-юзеров, из под беглых пальцев которых является всему миру вдохновенное и многоголосое бла-бла-бла...

Это стерпеть невозможно, и я бегу к князю и плачу, бормоча сквозь всхлипы:"Княже, пиши, пиши! Иначе нельзя!"

Но князь меня не слышит - в печали. Печаль же его не грешна, трезвомысленна. 

- Княже! - Плачу я, - Княже! Пиши!

Безответно...

Тогда шепчу: "Осип Эмильевич, помоги..."

И Осип Эмильевич помогает - размазывая слезы по щекам, я молю князя стихами поэта.

Стихов Ростислав не может не слышать. Он сдвигает брови, закусывает губу, садится за стол и пишет. Письмо.

И тут мне становится СТЫДНО. Потому что я уже знаю все, о чем моравский князь лишь догадывается. Племянник у него - дрянь. Он сдаст его немцам. Те ослепят Ростислава и бросят в темницу. И никакого света над Моравией он не увидит. И даже история, даже церковь забудут его на целую тысячу лет.

И хочется остановить князя, но ничего уже не поделаешь - гонец ускакал. Он мчится во весь опор, и очень скоро византийский император Михаил III прочитает:

"Люди наши отвергли язычество и последовали христианскому учению, но мы не имеем такого учителя, который бы нам на нашем языке объяснил христианскую веру, чтобы и другие страны, видя это, уподобились нам. Пошли нам, владыка, епископа и учителя такого. Ведь от вас во все страны всегда добрый закон исходит".

 

 

...........................................................

Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма,
За смолу кругового терпенья, за совестный деготь труда...
Как вода в новгородских колодцах должна быть черна и сладима,
Чтобы в ней к рождеству отразилась семью плавниками звезда.

И за это, отец мой, мой друг и помощник мой грубый,
Я — непризнанный брат, отщепенец в народной семье — 
Обещаю построить такие дремучие срубы,
Чтобы в них татарва опускала князей на бадье.

Лишь бы только любили меня эти мерзлые плахи,
Как, нацелясь на смерть, городки зашибают в саду,—
Я за это всю жизнь прохожу хоть в железной рубахе
И для казни петровской в лесах топорище найду.

Осип Мандельштам, 1931 год.

источник

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе