У Ардовых, поутру

…Анна Ахматова, «Мартовская элегия», год 1960–й.

Прошлогодних сокровищ моих
Мне надолго, к несчастию, хватит.
Знаешь сам, половины из них
Злая память никак не истратит:
Набок сбившийся куполок,
Грай вороний и вопль паровоза,
И как будто отбывшая срок,
Ковылявшая в поле береза,
И огромных библейских дубов
Полуночная тайная сходка,
И из чьих - то приплывшая снов
И почти затонувшая лодка …

Всё стихает там, в гулкой, как дедов деревенский колодец, расщелине времен, и я слышу только похрустывание вечерней наледи на тротуаре. Это дотаивает и всё никак не может дотаять наша последняя журфаковская зима, вольная московская зимушка шестидесятого года. Возвращаемся гурьбой со свадебной пирушки у Лейбзона, и вдруг однокашник мой Миша Ардов ни с того ни с сего предлагает:

- Зачем тебе, старик, переться в общежитие на Ленгоры, если все равно с утра на опохмел собираться. Пойдем ко мне, у меня интересный дом.

^{Алексей Баталов, Михаил и Борис Ардовы}

В «интересном доме» на Большой Ордынке мы допоздна в компании мишиного братца Бориса и двух веселых девиц, его гостий, валяем дурака в детской с огромным стационарным, как в радиостудиях, магнитофоном, со следами чьих - то подошв от дверного косяка до самого окна через весь потолок. Магнитофон, как я догадываюсь, верно служит Боре и Мише не только, конечно, для танцулек. А следы на потолке – что-то вроде ориентировки на местности для новоиспеченных гостей вроде меня. Чтобы не забывали, что находятся они не где - нибудь, а в квартире писателя сатирика, чей фирменный авторский стиль всегда и есть такая ходьба по потолку вниз головой.

^{Виктор Ардов}

Сам папа Ардов, вальяжный, в отличие от нас совершенно трезвый, в своем шикарном домашнем халате похожий на скучающего барина, заглянул к нам перед сном разве что на минуточку. Придирчиво осмотрел комнату, словно выискивая, нет ли здесь кого лишнего, и вполне дружелюбно поинтересовался, кто же это так вольготно улегся с его сыном на тахте валетом.

- Четвертый комсомольский поэт Москвы, - находчиво выпалил Миша, имея в виду обнародованные «Московским комсомольцем» как раз в тот самый день, с публикацией наших физиономий, итоги конкурса, в котором я неожиданно для себя попал в пятерку призеров (из победителей помню сейчас только Татьяну Бек).

Наутро мы с Мишей пьем кофе в гостиной за столом с еще одной пустой чашкой. Быстро разъяснилось, кто третий. Кофейник берет в руки, нет, не Виктор Ефимович и не Боря, а дама, как сейчас сказали бы, серебряного возраста, в накинутой на плечи белой шали. Держится она совсем по - свойски, балагурит, смотрит на Мишу такими глазами, что я спросонья, грешен, подумал: какая же милая у Миши мама. Но когда речь заходит о наших с Михаилом выпускных делах, и выясняется, что у меня диплом – статьи о последних книгах поэта Владимира Луговского, я настораживаюсь. 

- Володя? – будто ожидая подтверждения, что речь идет именно об этом человеке, ей хорошо знакомом, запросто подхватывает тему разговора нечаянная утренняя собеседница. Так вот, приходил к ней Володя Луговской, припоминает, в сорок втором году в эвакуации, с известием, что пишет современную «Илиаду» и «Одиссею» - так и сказал, и с просьбой послушать из нового. Озвученные его шаляпинским басом строфы, написанные белым пятистопным ямбом, действительно, как ей показалось, были гомеровской силы.

^{Виктор Ардов и Анна Ахматова}

Ну да, мысленно поддакиваю я в полной готовности щегольнуть эрудицией. Замысел остался незавершенным, но два десятка поэм вошли потом в книгу «Середина века». В ту самую, о какой Павел Антокольский напишет в «Комсомолке» - дескать, в таких случаях лучше ошибиться, чем промолчать, но в «Середине века» Луговского, он убежден, «есть проблески гениальности».

В общем, в оба уха слушал, прикидывая, что из услышанного можно взять для дипломной работы. И тут в моих бедных мозгах просветлело: это же Ахматова! Так и передернуло всего, хоть и не подал виду.

А на чем, понимаю теперь, попался? Поздних фотографий Анны Андреевны тогда еще мы просто не знали. В шестидесятом она оставалась для нас той, с ранних портретов, неприступной красавицей с гордым патрицианским профилем. Да и видеть живого классика я здесь ну никак не ожидал – Михаил, чудак человек, мог бы и предупредить. А то интересный дом, интересный дом. За каким столом мы пили кофе, я впервые узнал гораздо позже, далеко от Москвы.

Весной в 1956 году у Ардовых на Большой Ордынке было застолье, отмечали возвращение из зоны сына Ахматовой Льва Николаевича Гумилева. В годы опалы, когда не выходили ее книги, когда имя ее десятилетиями не появлялось в авторских рубриках журналов, здесь, в доме своей подруги актрисы Нины Антоновны Ольшевской, последней жены Виктора Ефимовича и мишиной мамы, она читала «Реквием», отрывки из «Поэмы без героя», не раз читала свою великую, с библейских высот сошедшую к нам лирику.

^{Анна Ахматова и Михаил Ардов}

За этим столом в холодный мартовский день шестьдесят шестого года пили горькую на поминках по Ахматовой близкие Анны Андреевны, приехав с полулегальной гражданской панихиды в морге института Склифосовского. Оттепель кончилась, об уходе Ахматовой Москва узнала по Би - Би - Си, ни одна газета не сообщила, где москвичи могут с ней проститься.

Побелив эти пашни чуть - чуть, 
Там предзимье уже побродило, 
Дали все в непроглядную муть
Ненароком оно превратило.
И казалось, что после конца
Никогда ничего не бывает…

Ох, бывает, бывает, Анна Андреевна. Вы же вот остаетесь с нами. 

Дочитываю элегию, снова и снова слышу, как не стихая, похрустывает тот вещий московский ледок. И высоко в небеса летит ваше вдохновенное контральто: 

Кто же бродит опять у крыльца
И по имени нас окликает?
Кто приник к ледяному стеклу
И рукою, как веткою, машет?..
А в ответ в паутинном углу
Зайчик солнечный в зеркале пляшет.

Когда лет тридцать назад впервые записал все это, запретил себе считать рассказанное воспоминаниями. Потому что как можно вспоминать то, чего никогда не забывал?  

^{Юлиан Надеждин}