Ушибленная коммунизмом

Учение и судьба Айн Рэнд

1. Культ

Алиса Розенбаум родилась в Петербурге через несколько дней после Кровавого воскресенья, а умерла под именем Айн Рэнд в Нью-Йорке в 1982 году, незадолго до начала Фолклендской войны, продажи первого компактного диска и назначения Андропова Генеральным секретарем КПСС.

Я столкнулся с творчеством Айн Рэнд, когда занимался историей модернизма. Меня заинтересовал ее роман «Источник» и его главный герой, архитектор-модернист Говард Рорк. Это было любопытное сочетание ницшеанства со вполне советской революционной романтикой. Мне удалось использовать несколько ярких цитат, но желания читать другие ее произведения не возникло.

В 2012 году, когда кандидат в вице-президенты США Пол Райан заявил, что его решение посвятить себя политике было сделано под влиянием Айн Рэнд2 и ее книги «Атлант расправил плечи», я решил узнать про нее побольше. Кандидат в вице-президенты находился всего в двух шагах от президентского кресла одной из самых влиятельных стран мира, поэтому знать, что именно повлияло на его жизненную философию, мне казалось важным.

При жизни вокруг Рэнд и ее философии «объективизма» сложилась довольно большая группа учеников. Я обнаружил, что даже сейчас есть люди, для которых Айн Рэнд является знаменем «свободного капитализма». Обе ее главные книги продолжают оставаться бестселлерами, в том числе и в русских переводах. При этом практически никто из серьезных философов, писателей и литературных критиков ни разу не сказал про нее ничего хорошего.

Реакция левых понятна, учитывая воинствующее либертарианство Рэнд. Известна, например, фраза писательницы и сценаристки Дороти Паркер: «Ее роман нельзя небрежно отбросить в сторону. Его надо изо всех сил забросить как можно дальше». Гор Видал, другой писатель с левым уклоном, считал, что точка зрения Айн Рэнд близка к «полной аморальности».

Удивительнее, что особенно непримиримы к ней были разочаровавшиеся левые, ставшие активными антикоммунистами, то есть ее идеологическими союзниками. Профессор Нью-Йоркского университета Сидни Хук, который в 1928–1929 годах изучал марксизм в Москве, а позднее был связан с Гуверовским институтом в Стэнфорде, описал ее философию так: «В этом уникальном сочетании тавтологии с экстравагантным абсурдом бросается в глаза полное отсутствие каких бы то ни было серьезных аргументов». Резко отзывался об «Атланте» раскаявшийся советский шпион, консервативный писатель и журналист Уиттакер Чэмберс: «Удивительно глупая книга, на мой взгляд. Правда, очень высокомерная. Абсолютно абсурдный сюжет».

Чтобы разобраться в феномене Рэнд, я решил прочитать ее биографию, написанную ее ученицей Барбарой Брэнден. Преданность ученицы не знала границ — она, например, уступила любимой учительнице на время своего мужа Натаниэля (или Натанa, как его называли друзья). Параллельно я читал другие источники, включая книгу воспоминаний самого Натана. Он был на год старше Барбары, но на 25 лет младше Айн. Он тоже был предан Рэнд, но позднее, когда он стал тяготиться физической частью этих отношений и не смог их продолжать, разъяренная богиня изгнала обоих — и мужа, и жену — из своего рая.

Значительную часть философии Рэнд занимает психология, о которой до знакомства с Натаном она практически не имела представления. Брэнден написал несколько книг по психологии, и под его влиянием и жена, и любовница стали активно пользоваться психологическими понятиями и терминами. Психологический анализ сделал лучшие страницы биографии, написанной Барбарой, увлекательным, хотя подчас и мучительным чтением. Почти все книги Натанa, в свою очередь, написаны под большим влиянием Айн Рэнд.

Пока я читаю, из телевизора доносятся крики и стоны — показывают документальный фильм о массовом самоубийстве членов секты Джима Джонса в 1978 году в Гайане. На сохранившейся магнитофонной записи как раз в этот момент ревущим детям дают лимонад с цианистым калием. Джим Джонс был членом американской компартии, за что был вызван в комиссию по расследованию антиамериканской деятельности сенатора Маккарти.

В 1953 году, после казни американской пары Розенберг за шпионаж в пользу СССР, Джим Джонс испугался и решил добавить к марксизму религию. Он создал Храм народов Христианской церкви, главной целью которого была расовая интеграция. Церковь существовала сначала в штате Индиана, потом в Калифорнии и в конце концов Джонс перевез своих прихожан в бывшую британскую колонию Гайану, где начал строить Джонстаун. Церковь, точнее, секта, была переименована в Храм Народов Сельскохозяйственного проекта.

К 1978 году в секте было не меньше тысячи членов, включая около 300 детей разных рас. Некоторые из них были детьми Джонса от участниц проекта. Никто не имел права покидать территорию, но после бегства нескольких членов, рассказавших о нарушениях прав человека, параноидальном характере самого Джонса, его наркомании и половой распущенности, сектой заинтересовался Конгресс США. Конгрессмен Лео Райан (не путать с Полом Райаном) поехал туда разбираться и по указанию Джонса был убит.

Джонс сообщил членам секты, что СССР, который якобы обещал прислать за ними самолеты и вывезти всех в мир социальной справедливости, отказался от этого плана, и теперь единственный выход — массовое самоубийство. В этот момент на записи можно слышать крики ужаса и голос Джонса: «Прекратить истерику. Социалисты и коммунисты должны умирать с достоинством. Это не самоубийство, а революционный акт протеста».

Барбара Брэнден долгое время была убеждена, что и она, и Натан, и вся группа объективистов тоже представляли собой культ, но к моменту написания биографии, то есть к 1986 году, она решила свериться с определением «культа» в Оксфордском словаре и пришла к выводу, что это все же был не вполне культ.

«Хотя многие черты культа, — пишет она, — присутствовали в движении объективизма — поклонение личности Айн Рэнд, некритическое принятие всех ее личных мнений и оценок, ее навязчивое морализирование <...> все же большинство участников оставалось преданным принципам рациональности и индивидуализма». Это примерно то же самое, что сказать: «Культ личности Сталина не был настоящим культом, потому что большинство советских граждан видело в его личности воплощение революционных идеалов». На мой взгляд, объективизм Айн Рэнд это типичный культ — без убийств, но, как будет видно из дальнейшего, с нанесением серьезных психологических травм.


Айн Рэнд.

2. Россия

Главным событием, сформировавшим Алису Розенбаум и повлиявшим на все, что она делала впоследствии, был большевистский переворот, мгновенно и навсегда разрушивший относительно счастливое детство в Петербурге. Довольно состоятельная еврейская семья могла позволить себе бельгийскую гувернантку, учившую детей французскому и немецкому языкам, и поездки в Австрию, Швейцарию и Крым. Тут есть какая-то перекличка с судьбой Набокова, несмотря на разницу в финансовом и социальном положении, не говоря уже об этнической и культурной самоидентификации. Алиса была знакома с одной из двух сестер Набокова, Ольгой, но знакомство прекратилось в 1918 году, когда семья Набоковых бежала сначала в Крым, а потом в Берлин. Больше они не виделись.

Комиссары с наганами отняли у Зиновия Розенбаума13 его аптеку, семью «уплотнили» в одну из комнат их богатой квартиры в самом центре города, и начались хождения по мукам. Как и Набоковы, Розенбаумы сумели перебраться в Крым, но, в отличие от Набоковых, не эмигрировали. Мать очень хотела уехать, но отец сказал, что не может бросить свой аптечный бизнес, тем более что «весь этот ужас долго продолжаться не может».

Первое время Крым был оазисом относительного благополучия, но постепенно Красная армия дошла и туда. В 1921 году у семьи отобрали остатки прежнего богатства, и Розенбаумы вернулись в Петроград. Алиса поступила на исторический факультет Петроградского университета, а по окончании — в ленинградский фотокинотехникум, где ей удалось посмотреть много американских фильмов. Она много читала, в основном по-французски, полюбила Аристотеля, Гюго, Шиллера и Ницше. Русская литература, за исключением Достоевского, ее интересовала мало, да и вся Россия казалась ей «слишком плоской, слишком банальной, глупой, отсталой, мистической и сентиментальной». Бежать из России было ее мечтой с детства, и в какой-то момент, как это потом несколько раз повторилось в ее жизни, мечта материализовалась.

В 1925 году Розенбаумы получили письмо из Чикаго от родственников матери, которые интересовались, как те пережили большевистский переворот. Алиса поняла, что пробил ее час. Она бросилась к матери: «Напиши им, скажи им, мне необходимо поехать в Америку, попроси их помочь, напиши прямо сегодня, прямо сейчас, я должна поехать в Америку!» Мать дрогнула и написала, те прислали приглашение, и Алиса начала преодолевать бесконечные бюрократические препоны с фанатическим напором. Через год оставалось только одно, хотя почти непреодолимое препятствие. У Америки не было официального представительства в России, поэтому надо было ехать в «буржуазную» Ригу и убеждать американского консула, что она не собирается оставаться в Америке. Было известно, что консул никому не верит и почти всем отказывает. Алиса была уже готова оставаться в Латвии и любым способом пробираться оттуда в Америку.

Сидя напротив консула, «хорошего американского парня», как она потом вспоминала, Алиса на ломаном английском языке убеждала его, что вся ее жизнь связана с Россией. Ее доводы явно не работали. Она попыталась прочитать, что написано в ее личном деле, лежащем перед консулом. Она разобрала только одну фразу: «...обручена с американским гражданином».

— Нет, — закричала Алиса, — это ошибка. Я обручена с советским гражданином!

Это была и правда, и ложь — она не была обручена ни с кем, но ее бурная реакция сработала неожиданным образом. Консул еще раз внимательно перелистал бумаги и сказал:

— Вы правы. Это ошибка. Эта страница вообще не из вашего дела. Хорошо, что вы заметили. Я уже собирался вам отказать.

3. Америка

Ее влюбленность в Америку началась, когда она смотрела американское кино в ленинградском фотокинотехникуме. Реальность ее не разочаровала, но, попав в 1926 году в Нью-Йорк, она не столько открывала Америку, сколько мысленно создавала утопию, которую можно было бы назвать «анти-СССР». Ее черно-белая модель мира получила, наконец, законченность: мир зла и мир добра.

«Когда в возрасте двенадцати лет, — писала она позднее, — во время русской революции, я впервые услышала коммунистический принцип, по которому человек должен жить во имя государства, я поняла, что вся суть именно в этом, что этот принцип есть зло и что он не может привести ни к чему, кроме зла — независимо от методов, деталей, декретов, постановлений, обещаний и ханжеских общих слов».

«Покажите вы русскому школьнику, — говорит Алеша Карамазов (цитируя „заграничного немца“), — карту звездного неба, о которой он до тех пор не имел никакого понятия, и он завтра же возвратит вам эту карту исправленною». В данном случае школьником оказалась Айн Рэнд, а картой звездного неба — Америка. Когда после СССР она увидела Нью-Йорк, у нее потекли, как она сказала, «слезы великолепия» (tears of splendor). Но это великолепие, с ее точки зрения, требовало исправлений. Как большинство эмигрантов из Советской России, она примкнула к самому правому крылу американской политики.

Примерно такой же путь проделал другой выходец из России, Лазарь Меир, ставший в Америке Льюисом Б. Майером и президентом студии Метро-Голдвин-Майер. Несмотря на то, что Майер был на 20 лет старше Рэнд, их объединяло многое. Оба активно боролись с «новым курсом» Рузвельта, оба выступали в комиссии Маккарти, разоблачая «антиамериканизм» голливудских левых, оба создавали идеализированную Америку. Майер делал это в кино, особенно в сериале про семью Харди (1937—1943). Рэнд сделала это в «Атланте» — в жанре антиутопии. По мере того как она сдвигалась все дальше и дальше вправо, трезвые американские консерваторы постепенно теряли к ней интерес, и вокруг нее постепенно сформировалась группа очень молодых и очень восторженных фанатов, к числу которых долгое время принадлежали Барбара и Натан.

К моменту прибытия в Нью-Йорк у Алисы уже был план: она переезжает к родственникам матери в Чикаго и начинает писать сценарии. Кино все еще было немым (первый в истории звуковой фильм «Певец джаза» появится через несколько месяцев после ее приезда), поэтому требования к сценарию могли быть не слишком жесткими. Важна идея, интрига, сюжет, а на это, считала она, ее английского языка хватит. Она останется в Чикаго ровно столько, сколько потребуется на написание нескольких сценариев, а потом переедет в Голливуд, где ее сценарии, разумеется, немедленно купят.

Чикагские родственники были рады видеть юную племянницу, спасенную ими от большевистского ига, но очень скоро отношения стали напряженными. Фанатическое движение к поставленной цели исключало трату времени на общение с родственниками и внимание к их комфорту. День был посвящен просмотру новых фильмов, благо родственники владели маленьким кинотеатром, а в полночь она начинала стучать на машинке, что доставляло мало удовольствия дяде, который должен был вставать в 5 утра и открывать свою овощную лавку.

Жарким летом 1926 года она села в поезд — с чемоданом, в котором лежали четыре сценария, отредактированные одним из ее чикагских кузенов, сто долларов, подаренных дядей, простившим ей ночные бдения, и чудом добытое рекомендательное письмо к великому режиссеру Сесилю Де Миллю. Через несколько дней она уже бродила по территории «Юниверсал Студиос» со своим рекомендательным письмом. Дальше произошло то, что бывает только в голливудских фильмах, и только с теми, кто по-настоящему одержим. Она стояла у ворот, около нее остановился автомобиль, за рулем сидел — она не могла не узнать своего кумира — Сесиль Де Милль.

— Что это вы на меня уставились? — спросил Де Милль с улыбкой.

— Я только что приехала из России, — сказала Алиса со своим ужасным акцентом, который потом остался у нее на всю жизнь, — и я счастлива вас видеть.

— Тогда садитесь, — и он распахнул дверцу.


Айн Рэнд в Нью-Йорке.

4. Любовь

Через неделю она уже работала статисткой «Юниверсал Студиос» с зарплатой семь долларов и пятьдесят центов в день. Это было неслыханное богатство.

На студии надо было быть в 6 утра. Лос-Анджелес в то время был покрыт густой сетью трамвайных линий (потом ее купили и уничтожили автомобильные и нефтяные капиталисты, любимые герои Рэнд). Как-то ранним утром в трамвае ей бросилось в глаза лицо мужчины. «Я никогда не видела лица, — вспоминала она впоследствии, — которое так точно отвечало моему идеалу мужчины». Но что было делать? Сейчас он сойдет, и она навсегда потеряет его.

Это снова был тот случай, когда страстное желание как будто бы породило цепь совпадений. Трамвай остановился у ворот студии. Понимая, что теряет его навсегда, она двинулась к выходу. Когда она, уже одетая и загримированная, появилась на съемочной площадке, первое, что она увидела, был римлянин в сандалиях и тоге. Это был он. Он тоже работал статистом.

На четвертый день съемок у нее возник план. Снималась сцена поругания Христа. Сцена была сложная, понадобилось много дублей. Она точно выучила путь, по которому двигался римлянин, и в какой-то момент незаметно поставила ему подножку. Он едва не упал и начал извиняться. Завязался разговор. После трех лет выслеживания, расчетов и случайных совпадений 15 апреля 1929 года Фрэнк О’Коннор стал ее мужем.

Ирония судьбы: отношения воинствующей атеистки с будущим мужем начались с фильма об Иисусе Христе.

Силой воображения она превратила Америку в анти-СССР. Примерно так же Фрэнк О’Коннор, добрый, мягкий, безвольный человек был трансформирован в супермена. Ему были посвящены ее книги. Когда ее спрашивали, существуют ли в мире герои, подобные ее персонажам — Говарду Рорку и Джону Галту, — она с гордостью указывала на мужа. Безработный актер Фрэнк был на иждивении у жены, но для Айн он был главой семьи и ее опорой. Ни одно решение — бытовое или творческое — не принималось без санкции Фрэнка. Санкции давались безотказно, Фрэнк никогда не решался возражать.

«Он был чем-то вроде слуги, — вспоминала их общая знакомая, — не произносил ни слова, только смотрел на нее, и ждал, не нужно ли ей что-нибудь. Если она хотела курить, он подносил зажигалку». Айн Рэнд не допускала возможности любви, не лежащей на рациональных основаниях. То, что по-английски называется unconditional love, для нее не существовало. Любовь надо было заслужить. Любовь, как и любое другое чувство, должна была быть объяснена логически. Это относилось и к сексуальному влечению — за ним должна была стоять железная логика Аристотеля. Айн не могла позволить себе любить Фрэнка только за его мужественную внешность. Он должен был стать героем, и он стал им в ее сознании. Любовь получила санкцию. Смерть Фрэнка в 1979 году была, возможно, самой большой потерей в ее жизни.

В 1950 году, когда она уже была знаменитостью, уже были опубликованы ее романы «Мы живые» и «Источник», сняты фильмы по ее сценариям, Айн, живущая тогда с мужем в Калифорнии, получила письмо от двадцатилетнего студента-психолога с вопросами, которые показались ей очень глубокими.

Посоветовавшись с Фрэнком и получив его согласие, она пригласила Натана Брэндена в гости. Он пришел утром, и они разговаривали до полуночи. В следующий раз он привел свою хорошую знакомую Барбару, тоже страстную поклонницу «Источника». Так началась многолетняя дружба между Айн и теми, кого она называла «своими детьми».

К моменту знакомства Айн уже мучительно работала над «Атлантом». Трудность состояла в том, что всю свою философию Айн хотела изложить в форме приключенческого романа. Идея книги возникла в 1943 году, а опубликована она была только через 14 лет. Первые семь лет дружбы с «детьми» были окрашены чтением написанных глав романа. За это время все четверо успели переехать в Нью-Йорк, а в 1953 году Барбара и Натан поженились, причем Айн была подругой невесты, а Фрэнк —другом жениха. Айн продолжала восхищаться обоими «детьми» и особенно Натаном: «С самого первого вечера, — говорила она позднее, — я поняла, что он гений <...> Натан это человек, которого я хочу сделать своим интеллектуальным наследником».

Через несколько месяцев после свадьбы Айн собрала всех четверых у себя в гостиной и сделала неожиданное заявление:

— Вы знаете, кто такая я и кто такой Натан. Тотальная логика того, кто мы такие, тотальная логика того, что такое любовь и секс, требует, чтобы мы с ним полюбили друг друга. Вам, Барбара и Фрэнк, это ничем не угрожает. Тут нет ничего, что изменило бы мою любовь к мужу и любовь Натана к жене.

Наступила мучительная пауза.

— Нет! — вдруг резко сказала Барбара. — Я понимаю ваши чувства, но только, пожалуйста, без меня. Я в этом не участвую.

— И без меня, — добавил Фрэнк.

Это, возможно, был первый случай его неповиновения.

— Мы не говорим об адюльтере, — мягко разъяснила Айн. — Это сильно осложнило бы ситуацию, да и разница в возрасте слишком велика. Единственное, что нам нужно, это иметь возможность один вечер в неделю проводить вдвоем.

Еще одна пауза.

— На это я могу согласиться, — сказала, наконец, Барбара.

— Фрэнк? — строго спросила Айн.

— Я согласен, — ответил Фрэнк.

Читая описание этой сцены, я испытывал сильное волнение. Я не сразу понял, в чем дело. Постепенно до меня дошло — примерно полвека назад я был участником очень схожей ситуации.

5. Асаркан

Небольшой круг восторженных молодых людей, образовавшийся вокруг театрального журналиста Александра Асаркана, обычно называли «колледжем Асаркана». Единственным человеком, сравнившим этот колледж с культом, была известная исследовательница театра Инна Соловьева, хорошо знавшая Асаркана до его эмиграции. Вот что она сказала мне в 2010 году:

— Вы употребляли Асаркана вместо Сталина.

Он родился в 1930 году в Москве, а умер в Чикаго в 2004-м. В Москве жил за фанерной перегородкой в районе Хитрова рынка, зимой и летом ходил в одном пиджаке, большую часть времени проводил в кафе «Артистическое» напротив МХАТа, где сидел за столиком у окна, окруженный актерами, режиссерами, журналистами и художниками. Среди них бывали Олег Табаков, Игорь Кваша, Олег Ефремов, Анатолий Эфрос, Наталья Крымова, Вадим Гаевский, Юрий Нолев-Соболев, Юло Соостер и многие другие. Там, прогуливая школу, иногда сидели и мы с моей подругой Олей.

Он, возможно, был первым советским журналистом, который позволил себе писать с узнаваемой личной интонацией. Даже сегодня его статьи поражают отсутствием какой бы то ни было советскости. Они как будто написаны или до революции, или в эмиграции, хотя реально оказавшись в эмиграции, он практически перестал писать.

Эпизод, о котором мне напомнила книга Барбары, происходил 19 июля 1960 года, через 6 лет и за 8000 километров от драмы в квартире Айн. Мне было 16 лет, Оле столько же, Асаркану 30. Все трое находились в каморке Асаркана на Хитровке. Единственный предмет мебели — старый продавленный диван со стоящей на спинке картонной табличкой «Гробницы царей Романовых», которую я украл в подарок Асаркану (рискуя исключением из школы) в Успенском соборе Кремля. Все трое разместились на этом диване с разной степенью комфорта. Остальное пространство берлоги занято огромными стопками итальянских газет и блоками сигарет. Маленькое пыльное окно распахнуто, но все уличные запахи перебивает неискоренимый запах болгарского табака. Разговор начинает Асаркан.

— Нам с тобой нужно поговорить, — говорит он мне. — Разговор будет об Оле. В принципе, нам надо было бы выйти в другую комнату, но другой комнаты у меня нет, поэтому мы будем говорить об Оле, как будто ее здесь нет. Дело в том, что Оле пришла в голову странная идея, что она в меня... влюблена. Это, конечно, блажь, и я это из нее выбью, но это может занять какое-то время. Самое неправильное, что ты можешь сейчас сделать, это сказать «а ну вас к черту» и уйти. Этого делать не надо. Без тебя все развалится. Я понимаю, ситуация странная, но потерпи немного. Олю я тебе верну в целости и сохранности.

Как и Айн Рэнд, Асаркан считал себя вправе управлять чувствами и поведением своих «учеников», создавая драматические мизансцены. Мы почему-то признавали за ним это право.

6. Секс

Пять месяцев спустя, в ноябре 1954 года, Айн, Фрэнк, Барбара и Натан снова сидели в той же гостиной, и Айн объясняла Барбаре и Фрэнку, что первоначальный договор о платонических отношениях с Натаном необходимо нарушить, что любящие друзья должны понять и принять потребность учительницы и ученика выразить свои чувства в сексе. При этом супружеские отношения обеих пар должны продолжаться.

— Если бы мы четверо были обычными людьми, — говорила она, — то эта ситуация была бы невозможна. Но мы не обычные люди. Это рационально и справедливо, чтобы Натан и я испытывали влечение друг к другу. Но это столь же рационально и справедливо, чтобы наши с ним отношения продолжались всего несколько лет. Я никогда не буду старухой, гоняющийся за молодым человеком.

Фрэнк и Барбара приняли эту ситуацию, еще не подозревая, к какому надрыву и истерикам она в конце концов приведет. У Фрэнка практически не было выбора, без Айн он был никем, человеком без профессии и средств к существованию. У Барбары ситуация была другая. Восхищаясь интеллектом и талантом Натана, она ценила его как друга, но не любила. К браку с ним ее подтолкнула Айн, по ее теории рациональная оценка достоинств Натана должна была рано или поздно выразиться в страсти. Барбара старалась, но страсть не возникала. Недостаток любви к мужу привел к постоянному чувству вины перед ним. Если я не могу дать ему той любви, которой он заслуживает, думала она, то пусть это сделает другая.

Как потом выяснилось, аналогичная проблема была у Натана с Айн. Восхищение ее умом и талантом только с большими усилиями ему удавалось переплавлять в физическую страсть. Барбаре казалось, что даже в разгар романа с Айн его любовь к ней самой была сильнее. Много лет спустя Натан признался, что именно так оно и было.

7. Катастрофа

Трудно и мучительно заканчивая книгу — один лишь финальный монолог Джона Галта занял у нее два года, — а потом страдая от шквала отрицательных рецензий, Айн приостановила любовные отношения с Натаном. Одновременно его роль «интеллектуального наследника» непрерывно возрастала. В какой-то момент он стал чем-то вроде общественного обвинителя на психологических расследованиях, которым подвергались молодые последователи объективизма. Описания этих сеансов «перевоспитания», на которых присутствовала Айн, читаются почти как эпизоды китайской культурной революции. Обвиняемые должны были каяться в идеологических ошибках. Вот признания юной объективистки, у которой не складывались отношения с молодым человеком, тоже объективистом: «Мое пустое, бесцельное прошлое, я увидела его, когда Натан приводил пример за примером моих поступков. Когда он сказал, что моя самооценка зависит от того, что другие думают обо мне, я поняла, что предала все, что было для меня дорогим». Айн одобрительно посмеивалась.

В 1958 году, вскоре после выхода «Атланта», посвященного Фрэнку и Натану, последнему пришла в голову идея создать организацию для пропаганды идей Рэнд. Он назвал ее Институтом Натаниэля Брэндена (NBI). Известность Рэнд, а вместе с ней активность Института росли, к лекциям прибавились публикации, и скоро Институт стал главным источником дохода Натана. К 1964 году Айн полностью пришла в себя после изнурительных 14 лет написания книги. Настало время вернуть секс в отношения с Натаном.

Ей было 60, ему 35. Айн не знала, что за год до этого Натан познакомился с юной объективисткой по имени Патриция и успел в нее влюбиться. Брак Натана и Барбары к этому времени существовал чисто номинально, но они оставались друзьями, и он рассказал ей о своем увлечении. Когда Айн сообщила ему радостную новость, что она готова вернуться к сексу, он был в панике. Стал придумывать разнообразные причины, по которым это было временно невозможно. Сказать правду он не мог. В своих лекциях он всегда повторял теорию Айн Рэнд, согласно которой физическая любовь есть реакция на высшие духовные ценности другого человека, а теперь он был влюблен в юную девушку, которая по определению не могла обладать духовным богатством Рэнд.

Он сказал Айн, что все дело в его проблемах с женой. Началась серия терапевтических сеансов втроем, где Айн подвергала Натана и Барбару объективистскому психоанализу. Результатом этих сеансов был окончательный распад брака. Барбара пришла к выводу, что брак с Натаном был построен на ложных основаниях, попросила развода и переехала в отдельную квартиру. С Натаном они по-прежнему оставались друзьями и коллегами по Институту.

— Теперь что? — недоумевала Рэнд.

— Меня смущает треугольник, — отвечал наследник, — Франк, Натан, Айн.

Началась еще одна серия психоаналитических сеансов.

— В чем реальная причина? — спрашивала Айн. — Может, дело в возрасте? Может, я не кажусь тебе привлекательной?

— Нет, нет, — уверял ее Натан, — очень привлекательной.

Барбара, которая тоже вынуждена была вести многочасовые разговоры с Айн о психологии Натана, умоляла его перестать врать и все ей рассказать.

Он не решался. В конце концов он согласился сказать Айн часть правды — про разницу в возрасте. Сделать это он решил в письменном виде, но передать письмо был готов лично. Связь с Патрицией по-прежнему должна была оставаться тайной.

Июль 1968 года. В 9 часов вечера у Барбары раздался телефонный звонок. Это была Айн. Она была в бешенстве.

— Немедленно приходи, — скомандовала она, — посмотри, что этот монстр устроил.

Барбара пришла через несколько минут, благо квартира была в том же доме. Она застала Айн в состоянии истерики. Натан стоял рядом, его лицо было землистого цвета.

— Вот, почитай, — она протянула Барбаре письмо Натана. — Все отношения между ним и мной кончены. Я не желаю его больше видеть. Я лишаю его права выступать от моего имени. Институт должен быть немедленно закрыт. Он разрушил мое представление о нем. Я не позволю ему наслаждаться жизнью, известностью и богатством, которые я дала ему. Я его уничтожу.

Можно ли наказывать человека за то, что он тебя не любит?

С точки зрения теории объективизма, можно.

Натан загнал себя в логический тупик. Разделяя и пропагандируя философию Айн Рэнд, он тем самым признавал, что любовь и сексуальное влечение есть прямое следствие высокой оценки интеллектуальных и моральных достоинств другого человека. Отсутствие влечения могло означать либо что теория неверна, либо что его оценка Рэнд завышена. И то и другое было неприемлемо ни для Айн, ни для Натана.

Он был преступником и заслуживал наказания.

Айн решила переписать завещание и сделать интеллектуальной наследницей Барбару.

— Я не могу принять эту роль, — сказала Барбара Натану, — и продолжать врать ей насчет твоих «платонических» отношений с Патрицией. Я обязана сказать ей правду.

Натан вздохнул с облегчением. Ложь тяготила его.

Барбара позвонила Айн и попросила о встрече. Она пригласила Алана, личного врача Айн (тоже, естественно, объективиста), сопровождать ее на случай, если Айн станет плохо. Пришлось открыть ему страшную тайну про отношения Айн и Натана — до сих пор о них знали только четверо. Алан был в шоке:

— Как она могла создать весь этот кошмар? С двадцатипятилетним юнцом! Как она могла поставить тебя и Фрэнка в такое чудовищное положение?! Как она могла не понимать, к чему это приведет?!

Дверь открыл Фрэнк. К этому времени он уже сильно пил, и у него появились первые признаки старческого слабоумия.

— Я пришла сказать тебе нечто, — начала Барбара твердым голосом, обращаясь к Айн, — что сильно огорчит тебя и разрушит нашу дружбу.

Айн слушала без выражения, иногда задавая уточняющие вопросы. Потом наступило долгое молчание. Когда она заговорила, ее голос напоминал шипение:

— Дайте мне сюда этого мерзавца.

Алан позвонил Натану, и тот немедленно явился.

Его нельзя было узнать. Уверенный в себе, высокомерный обвинитель превратился в жалкое существо с опущенными плечами, синяками под глазами и дрожащими руками.

— Сядь там в коридоре, — сказала Айн. — Я не хочу видеть тебя в своей комнате.

После этого начался ее монолог, продолжавшийся, как всем показалось, бесконечно. Обвинения становились все более абсурдными.

— Если в тебе осталась хоть капля морали, ты будешь импотентом в течение двадцати лет, — хрипела она. — А если не будешь — это будет знаком твоей полной моральной деградации.

С этими словами она изо всех сил трижды ударила Натана по лицу.

— Теперь убирайся.

http://www.istpravda.ru/upload/medialibrary/db9/db9d89c5f24a3e234f4a34396fb1d90e.jpg

"Атлант расправил плечи", первое издание.

8. Атлант расправил плечи

Я не могу понять, почему умной и наблюдательной Барбаре понадобилось восемнадцать лет надрыва и истерик, чтобы увидеть, что из себя представляла Айн Рэнд. Вся патология этой любовной драмы уже содержалась в ее философии и полностью вошла в книгу «Атлант расправил плечи». Это бесконечно длинный роман, в нем больше тысячи страниц. Никто среди моих знакомых не смог дочитать его до конца. Самые стойкие сломались на радиомонологе Джона Галта, в котором около 60 страниц и который, как мы знаем, Айн писала два года. Я сумел его выдержать, потому что слушал аудиокнигу в машине, а прокручивать вперед, не отрываясь от дороги, было сложно.

В романе рассказывается о борьбе группы промышленников-капиталистов, исповедующих эгоизм, против политиков и философов, утверждающих заботу о ближнем и социальную справедливость. Первые — хорошие, вторые — плохие. Главная идея книги — своеобразный перевернутый марксизм: революция должна отнять у бедных и вернуть богатым награбленные сокровища. С марксизмом книгу роднит отрицательное отношение к религии. Благородный пират Рагнар Даннешильд всю жизнь охотится за человеком, которого хочет уничтожить: «Он умер много столетий назад, но пока в человеческой памяти не будет стерто последнее воспоминание о нем, мир не станет местом, где возможна достойная жизнь».

Речь, конечно же, об Иисусе Христе, но находясь в протестантской Америке, прямо назвать его было бы рискованно (это вам не СССР), поэтому он на всякий случай заменяется Робин Гудом, который, как считают Даннешильд и Рэнд, «стал оправданием всякой посредственности, которая не способна заработать себе на хлеб <...> это подлейшее существо, дважды паразит — он присосался к ранам бедных и питался кровью богатых — объявлен нравственным идеалом!»

Трудности, с которыми столкнулась Айн Рэнд, в результате чего работа заняла 14 лет, связаны с ее замыслом — изложить философскую теорию в жанре приключенческого романа. Получилось что-то вроде оперы: происходит действие, потом герой выходит на авансцену и поет очень длинную арию — такое впечатление производят монологи Джона Галта, Дэгни Таггарт и Франциско Д’Анконии, — потом действие продолжается.

Приключенческий сюжет придуман достаточно занимательно: с одной стороны, чувствуется ее опыт сценариста в Голливуде, с другой — влияние советской фантастики. Живя в СССР до 1926 года, она вполне могла прочитать «Аэлиту» и «Месс-Менд». В руках хорошего редактора, если выкинуть монологи и сильно сократить все остальное, мог бы получиться неплохой приключенческий роман для подростков. А если, наоборот, оставить одни монологи, получится дилетантский философский трактат с догматическими повторами. Упомянутый выше Сидни Хук считал, что Рэнд «занимается философией так, как это делают в СССР, имея в виду хорошо известный ему марксизм-ленинизм.

Если искать прототипы синтеза философии и сюжета, то первое, что приходит в голову, — это роман Чернышевского «Что делать?». Проучившись несколько лет в Петроградском университете, Алиса не могла не знать этого романа. Несмотря на всю прокламируемую нелюбовь к России и русской литературе, и в ее книге, и в ней самой бесконечно много русского — экстремизм, претензии на глобальность, желание использовать литературу как проповедь, потребность исправлять «карту звездного неба».

Теория «разумного эгоизма» почти буквально заимствована у Чернышевского. Герои обоих романов исповедуют свободную любовь, регулируемую исключительно взаимным влечением, и отвергают ханжескую мораль. Оба автора, как мы знаем, пытались осуществлять эту теорию в жизни. Дэгни Таггарт, главная героиня романа Рэнд, руководит бизнесом, чем отчасти напоминает Веру Павловну с ее швейной мастерской. Хэнк Риарден, один из трех любовников героини, изобретает металл будущего — явная перекличка с алюминием из четвертого сна Веры Павловны. Хотя железный Хэнк не спит на гвоздях, что-то в описании его героической позы напоминает Рахметова:

«Это был длительный процесс самоистязания, когда он, потеряв всякую надежду и выбросив очередной забракованный образец, не позволял себе признаться в том, что устал, не давал себе времени чувствовать, а подвергая себя мучительным поискам, твердил: „Не то... все еще не то“, — и продолжал работать, движимый лишь твердой верой в то, что может это сделать».

Айн Рэнд называла себя «писателем романтической школы». Некоторые главы романа напоминают советскую индустриальную романтику 1920-х: «Двести тонн сплава более прочного, чем сталь, текучая жидкая масса температурой четыре тысячи градусов была способна уничтожить все вокруг. Но каждый дюйм потока, каждая молекула вещества, составлявшего этот ручеек, контролировались создавшим его человеком, являлись результатом упорных десятилетних исканий его разума».

Дэгни Таггарт удается попасть в запрятанное в горах поселение Джона Галта и его сторонников. Это своеобразный рай рыночных отношений. Промышленники, капиталисты, философы и музыканты, бежавшие от ужасов коллективизма и бескорыстия, расплачиваются друг с другом за любые мелкие услуги золотыми монетами местной чеканки. Главный принцип существования — эгоизм. «Клянусь своей жизнью и любовью к ней, что никогда не буду жить ради другого человека и никогда не попрошу и не заставлю другого человека жить ради меня» — такая надпись выбита Джоном Галтом на каменной стене его дома. Утопическая часть романа напоминает повесть Александра Чаянова (писавшего под псевдонимом Иван Кремнёв) «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии»30. Вероятность того, что Алиса читала эту популярную повесть 1920 года, достаточно велика.

В 1924 году, еще до получения письма от родственников, она думала, как ей выживать и добиваться успеха в СССР, если бежать не удастся. Интересная тема для размышлений: как бы выглядел советский вариант «Атланта».

Все те, условно говоря, диктаторские черты Рэнд, которые отмечала Барбара, — нетерпимость к инакомыслию, навязчивое морализирование, равнодушие к чувствам и благополучию других — в полной мере присущи ее положительным героям. Джон Галт произносит свой многочасовой радиомонолог не потому, что люди хотят его слушать, а потому, что находит способ насильственным путем установить контроль над всеми радиостанциями США. Он и его единомышленники без колебаний обрекают страну на разруху, голод, болезни и смерть, чтобы доказать правильность своей идеи. Архитектор Говард Рорк взрывает динамитом собственное сооружение только потому, что заказчик внес в проект несогласованные изменения.

Парадоксальна позиция Рэнд в вопросах феминизма. С одной стороны, и она, и ее героиня уверенно завоевывают свое место в мире «мужского» бизнеса, не рассчитывая ни на кого, кроме себя. С другой стороны, Рэнд всегда настаивала на традиционной для России подчиненной роли женщины — отсюда формальная роль Фрэнка как высшей инстанции в любых решениях. Когда экономист «австрийской школы» Людвиг фон Мизес сказал, что она «самый смелый человек в Америке», ее больше всего обрадовало, что он употребил слово man.

В ее романах отсутствует какая бы то ни было связь секса с деторождением. На это обратил внимание один из первых рецензентов «Атланта»: «За этими спонтанными и удивительно атлетическими совокуплениями героини с тремя героями никогда, как читатель с изумлением замечает, не следует появление детей. Сама такая возможность никому не приходит в голову. Впрочем, стерильный мир „Атланта“ вряд ли подходящее место для детей»32. Айн еще в молодости решила, что детей у нее не будет, так как они помешают ей идти к цели. Характерно ее брезгливое описание группы детей-инвалидов в романе «Источник»: «Там был 15-летниймальчик, который так и не научился говорить, там был ухмыляющийся ребенок, которого никто не смог обучить чтению и письму, девочка без носа, чей отец одновременно был ее дедушкой, некто по имени Джеки, чей возраст и пол определить было невозможно. Все они шагали в новый дом с бессмысленными выражениями лиц» (Дом для детей-инвалидов был спроектирован уже известным нам Говардом Рорком, и именно этот дом Рорк взрывает динамитом.)

Секс для Рэнд — это всегда физическое насилие мужчины над женщиной, доставляющее женщине высшее наслаждение. Вот отрывок из «Источника»: «Она сопротивлялась, как зверь. Но не издавала ни звука. Она не звала на помощь. Она слышала эхо своих ударов и свои задыхающиеся стоны, она знала, что это были стоны наслаждения»34. А вот из «Атланта»: «Реардэн схватил Дэгни за плечи. Она была готова к тому, что он убьет ее или изобьет до полусмерти. И когда Дэгни перестала сомневаться, что такая мысль посетила и его, она почувствовала, как Реардэн прижал ее к себе, и ощутила на своих губах его губы; его ласки были свирепее любых побоев. Дэгни охватил ужас и одновременно восторг; сопротивляясь, она заключила Реардэна в объятия и впилась губами в его губы, понимая, что никогда еще не испытывала к нему столь сильного влечения».

В ее дневниках 1927 года есть записи, относящиеся к судебному процессу над маньяком Уильямом Хикманом, садистски убившим 12-летнюю девочку. Симпатии Айн скорее на стороне Хикмана, «человека, который полностью отверг все, что общество считает святым. Это человек со своей собственной моралью, одиноко стоящий и со своими действиями, и со своей душой». Из воспоминаний Натана видно, что Айн ждала от него более решительного и агрессивного поведения. С этой ролью деликатный Натан не справился.


Кадр из фильма "Атлант расправил плечи", вышедшего в 2012 г.

9. Финал

Тот факт, что книги Рэнд являются бестселлерами, вполне объясним. Ее философия достаточно проста, ее легко усвоить, и она дает санкцию заботиться о себе, а не о других. Приключенческий сюжет делает ее еще более легко усваиваемой. Это философия для тех, кто никогда не сталкивался с философскими текстами, и литература для тех, кто никогда не читал ничего, кроме книг, которые можно купить в супермаркете. Тот факт, что среди поклонников Рэнд есть известные люди, ничего не говорит о качестве ее учения — у создателя секты сайентологии Л. Рона Хаббарда поклонников еще больше, и среди них есть знаменитости, включая Тома Круза и Джона Траволту.

Когда малообразованный кандидат в вице-президенты США утверждает, что вся его политическая философия сформирована Айн Рэнд, это понятно, но когда известная российская журналистка Юлия Латынина говорит в интервью «мои идеи полностью совпадают с Айн Рэнд», начинаешь задумываться не только о ее литературном вкусе, но и вообще о ее способности думать. Хочется надеяться, что с «Атлантом» она знакома в чьем-то талантливом пересказе.

Сравнивая две судьбы, я вижу, что некоторое сходство между Александром Асарканом и Айн Рэнд, безусловно, есть. Изгнания «нарушителей конвенции» случались и в его «колледже», преступника полагалось «отшить». Причины всегда были чисто личными — у Асаркана не было учения, которое можно было исказить. Роль учения у него выполнял его собственный образ жизни. Ученикам рекомендовалось пить тройной крем-кофе (советский предок эспрессо) в кафе «Артистическое», получать почту «до востребования» на Главпочтамте и передвигаться по городу пешком. У Айн Рэнд причины часто тоже оказывались личными, достаточно вспомнить, с какой скоростью Натан из «гения» превратился в «ничтожество».

Бежать из России было лейтмотивом жизни Асаркана, в этом они схожи с Рэнд. Он все время повторял стихи своего друга Александра Есенина-Вольпина, с которым они когда-то вместе сидели в тюремно-психиатрической больнице (в СССР от диссидентства лечили инсулиновым шоком): «А когда пойдут свободно поезда, я уеду из России навсегда». Он уехал в 1981 году и умер в Чикаго в 2004-м.

Его влияние я вижу в некоторых кусках этого текста, они написаны с его интонацией. Я узнаю эту интонацию и в текстах некоторых других писателей и журналистов моего поколения.

Восемь лет назад я начал записывать видеоинтервью с теми, кто его знал. В результате сложился часовой документальный фильм. Я показал его Инне Соловьевой (которая сравнивала культ Асаркана с культом Сталина). Она сказала мне нечто, что меня удивило. Я был уверен, что 2–3 года пребывания в «колледже Асаркана» полвека назад прошли без последствий (не считая влияния на мой литературный стиль). Я ушел из этого колледжа сам и считал себя внутренне свободным.

— Вы так и не освободились от него, — сказала она грустно, посмотрев фильм. — И никогда не освободитесь.

Читая книгу Барбары, я вижу, что и она не освободилась. Она по-прежнему мечется между восхищением той, которая когда-то открыла перед ней новый и прекрасный мир идей, и переживанием травмы, которую Айн нанесла ей. Одним из источников травмы было полное несоответствие, как казалось Барбаре, между поведением Айн и ее идеями. Если бы Барбара сделала следующий шаг, она бы поняла, что умозрительные безжизненные схемы объективизма не могли привести ни к чему иному, как к патологии в отношениях, но для этого шага надо было пересмотреть слишком многое. Освободиться от культа вообще очень трудно. Не менее трудно, освободившись от одного, тут же не впасть в другой, как это происходило, скажем, в 1930-х с европейскими католиками, впадавшими в марксизм, или с членами КПСС, с удивительной стадностью принимавшими в 1990-х православие.

Речь идет не о религии, а именно о культе, где несогласных с позором изгоняют.

Это то, что, к счастью, произошло с Барбарой Брэнден.

Если бы не ее изгнание из культа, мы, возможно, никогда не узнали бы всей правды об Айн Рэнд.


Могила Айн Рэнд и Фрэнка О’Коннор на кладбище Кенсико в городе Валхалла, штат Нью-Йорк.

Владимир Паперный «Русская Жизнь»

Историческая правда

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе