Программка предупреждает, что для создания "Горок 10" Дмитрию Крымову понадобились пьесы "Кремлевские куранты" Николая Погодина, "В поисках радости" Виктора Розова, "Оптимистическая трагедия" Всеволода Вишневского и повесть Бориса Васильева "А зори здесь тихие". В списке, правда, обозначен и пушкинский "Борис Годунов", но он режиссеру толком не понадобился. В конце первого акта, правда, через сцену прошли в бородах и высоких шапках люди, которых можно принять за персонажей трагедии Пушкина, но больше к "Годунову" в спектакле не возвращаются. И это вовсе не самая большая странность в изобретательном и местами очень остроумном представлении, которое сделал Крымов. То, что в спектакле так много слов, неудивительно — Крымов с некоторых пор перестал заниматься только "театром художника", которым в последние годы прославился. Тексты значат для него все больше и больше, а благо ли это, пока не совсем ясно.
Новое произведение "Мастерской Дмитрия Крымова" похоже на детскую игру, в которой каждый участник рисует какую-то одну часть тела, потом бумажка подворачивается, и следующий игрок не знает, что изобразил предыдущий — в результате выходит портрет какого-то несусветного существа, непременно вызывающего всеобщий веселый смех. Первой картиной в этом коллаже становится фантазия на тему "Кремлевских курантов" — вернее не первой картиной, а первыми тремя: знаменитая сцена, в которой вождь пролетариата соблазняет инженера Забелина служить новой власти, сыграна в трех вариациях, одна смешней другой.
В сцене-окошке воссоздан кремлевский кабинет Ильича — сам он сидит у стола с зеленой настольной лампой, около окна курит товарищ Дзержинский, а в комнату захаживает заботливая Крупская. Но тут начинается черт знает что: из шкафов валятся мертвые эксперты, инженер лопочет что-то про уринотерапию, огромная карта страны, на которой инженер Забелин должен показать самые выгодные с точки зрения гидроэнергетики места, накрывает буквально весь кабинет, точно погребальное покрывало, Ленин во второй вариации вопит исключительно по-немецки, вылезая из рамок сцены-картины, а к третьей вариации становится визгливым и беспомощным лилипутом, Крупская тогда же превращается в здоровенного мужика, а главный чекист и вовсе в кентавра. Этот макабрический соц-арт завершается тем, что рабочие сцены разбирают кремлевскую декорацию и утаскивают скукоженного Ленина в никуда, на освободившемся же пространстве весело скачут толстозадые зайцы с морковками, один из которых оказывается на лицо вылитым Пушкиным.
В одном из интервью Дмитрий Крымов рассказал, что ему хотелось поставить спектакль, в котором зрителю долго было бы ничего не понятно, но любопытно, и только к концу все бы стало на свои места. Подозрения, что режиссеру удалось справиться только с первой частью этой задачи, не оставляет не только вплоть до самого конца "Горок", но и после спектакля. Во всяком случае, пока разыграется сцена из васильевских "Зорь", в которой старшину Васкова играет актер, а пятерых девушек — куклы (одна из кукол, впрочем, потом оказывается актрисой-притворщицей), испытываешь лишь недоумение. А потом — когда неприятный Васков оказывается еще и сознательным убийцей, посылающим пусть и кукол, но все-таки на верную смерть — еще и смущение: все-таки повесть Васильева кажется чем-то, что не подлежит переоценке.
Но Крымов, конечно, не против святого. Когда дебильный старшина, едва сойдя с могилы бойцов, оказывается героем пьесы Розова "В поисках радости" и рубит шашкой стол, за которым сидит советская семья, представленная сборищем хамов и трансвеститов, становится ясно, что режиссер в тесном содружестве с неистощимой на выдумку художником Марией Трегубовой просто весело сокрушает три главных опорных столба советской истории, тщательно культивированных советским искусством — про революцию и власть, про войну, наконец, про романтику будней. От более подробных толкований деталей композиции и собственно зрелища, наверное, лучше воздержаться: пытаясь мотивировать те или иные шутки и трюки "Горок", легко угодить впросак. Многое, если не почти все, здесь сделано не от головы, да и не от сердца, а от радостной возможности всласть почудить.
Гиньольная, обаятельно бесшабашная театральность Крымова в "Горках 10" становится тотальной. Когда в финале подвыпившая "зрительница" просит найти вора, укравшего у нее кошелек, и в поисках преступника пахан-режиссер укладывает из пистолета всех своих актеров, не сразу понимаешь, что вот здесь и "зарыта" недостающая "Оптимистическая трагедия" — у Вишневского тоже есть эпизод с мнимой кражей кошелька, обернувшейся бессмысленными смертями. Убивают и невесть откуда взявшихся незадолго до этого персонажей самых знаменитых мультфильмов. Впору сказать, слегка переиначив Хармса,— "театр закрывается, нас всех убили". Хотя, конечно, именно такой театр еще способен увлекать и озадачивать своей свободой.
РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ
Коммерсантъ